Дом Георгия Ваняна, Тавуш, Армения

6 ноября основатель ассоциации «Текали» и миротворец из Армении Георгий Ванян опубликовал открытое письмо премьер-министру Армении Николу Пашиняну. В письме Ванян заявил: «Республика Армения давно переступила рубеж преступлений против своих собственных граждан. Прекратите этот преступный победный фарс: соседа не побеждают, соседа не топчут, соседа не уничтожают. С соседом говорят, говорят, говорят до тех пор, пока не появится способность разговаривать на одном языке, до взаимопонимания.» Он призвал премьер-министра забыть и отвергнуть преступный обман о спасательной силе «стратегического союзника».

Как только письмо было опубликовано в соцсетях, к правозащитнику пришли сотрудники отделения полиции Иджевана с требованием удалить пост. Ему выписали штраф в размере более 1000 евро, эта сумма может увеличиться вдвое из-за отказа Георгия удалить текст письма со своей страницы в ФБ. Он сейчас оспаривает правомерность действий полиции.

За все эти годы Георгий подвергался словесным нападкам со стороны многих людей практически во всех формах СМИ, включая общественное телевидение и социальные сети. Ему угрожали смертью, и на него много раз нападали организованные группы в его собственном доме, и полиция так и не ответила. «В этом случае я прошу прекратить войну, дать им направление и даже предлагаю свою помощь, и через час полиция отвечает». Сейчас они просто пытаются меня парализовать окончательно, вот чего они хотят, - говорит Георгий.

За 2 дня перед этими событиями, 4 ноября, я провела интервью с Георгием Ваняном, чтобы рассказать историю человека, который чувствует себя в изгнании в своем собственном доме в Армении.

ОН ПРИЗЫВАЛ К МИРУ ПОСРЕДИ ВОЙНЫ

Как бы Вы хотели представиться?

Миротворец в изгнании. Наверно так будет правильно.

Как Вы попали в миротворческую работу?

Стартовые условия для вхождения во взрослую жизнь были не очень хорошие, хотя могло быть и хуже. В 18 лет решил повоевать в Афганистане, но сработал “кавказский менталитет”, мама подняла тревогу и подключились дальние родственники, к тому же попался сердобольный военком, и я не стал пушечным мясом, попал в тихий подмосковный городок. Потом вернулся, работал на заводе, и со второй попытки исполнилась мечта: поступил на режиссерский факультет театрального института. Затем судьба начала баловать меня ролями в кино и театре. Но времена были смутные.

В студенческие годы я стал свидетелем того, как в течение нескольких минут протестный экологический митинг, как будто взмахом дирижерской палочки, превратился в движение “Миацум”. Буквально на моих глазах, на трибуне митинга был создан “Комитет Карабах”. На следующий день по всей Армении, в трудовых коллективах, в каждой деревне и в каждом городском дворе появились ячейки Комитета.

Поначалу на митингах звучали речи о независимости Армении, первоочередной задачей провозглашался выход из СССР, говорилось, что нет вечных врагов и не вечных союзников, есть только национальные интересы. Паруйр Айрикян, самый известный и больше всех отсидевший диссидент Армении, поначалу был главным лидером народного движения. Он заявлял, что погромы в Сумгаите организованы КГБ СССР с целью разжечь вражду и войну между армянами и азербайджанцами, он призывал к солидарности с демократическими силами в Азербайджане во имя торжества демократии и во имя независимости Армении. Он утверждал, что после победы над чекистами и провозглашением двух независимых республик, будет возможен диалог новой Армении с новым Азербайджаном для решения Карабахского вопроса. И этот человек – главный носитель идеи десоветизации, харизматичный лидер, который мог возглавить народное движение, был арестован. Его недолго продержали в подвале КГБ. Это здание, которое обходили со страхом в советское время, было осаждено митингующими, которые требовали освобождения своего лидера. Горбачев принял решение выслать Айрикяна за пределы СССР. В то время, когда перестроечный Кремль освобождал и реабилитировал всех политзаключенных по всей стране, Айрикян подвергся политической репрессии. В течение нескольких часов его лишили гражданства и вывезли в Эфиопию. Его нахождение в тюрьме или физическое уничтожение могло привести к обратному эффекту, могло придать больший вес каждому его слову. Вслед за высылкой началась кампания дискредитации Паруйра Айрикяна, он был объявлен провокатором.

Айрикяна убрали, и в течение считанных минут, требование независимости Армении заменили лозунгами “Ленин-Партия-Горбачев”, “Карабах“, “Миацум” (Воссоединение) “Борьба, борьба - до конца”. Так, цельная антисоветская идеология была подменена пропагандой вражды к туркам и азербайджанцам, пропагандой, которая гарантировано вела к войне, вела к “неразрешимому” конфликту.

В то время я, как и подавляющее большинство армян, был продуктом советской школы и советского университета, был продуктом пропагандистского цеха по промыванию мозгов. И я сделал большую ошибку, самую большую ошибку в своей жизни. На первых президентских выборах я отдал свой голос не Паруйру Айрикяну, а Левону Тер-Петросяну. Как один из большинства бывших советских граждан, я сделал свой выбор, отрицающий идею независимости Армении. Я фактически выбрал лозунг “Ленин, Партия, Горбачев”, сделал выбор в пользу вражды и войны.

Тогда я не подозревал, что вовлекаясь в так называемую политическую жизнь, ставлю крест на творческой карьере. Мне тогда казалось, что живу в революционное время, казалось что за месяцы, максимум год-два, будет построена новая Армения, а я вернусь в обновленный не советский театр, буду реализовывать там свои идеи.

Прозрение наступило позже, в то время, когда локальные армяно-азербайджанские стычки стали превращаться в полномасштабную войну. Я написал статью о необходимости остановить и предотвратить противостояние. Там было напоминание об уроках Туманяна, об интеллигенции, которая проповедует невменяемую ненависть, проповедует смертоносную войну. Как сейчас помню реакцию моих родителей и старших товарищей: “Ты все правильно говоришь, но сейчас об этом нельзя говорить публично”, нашептывали мне умудренные жизнью люди. Не забуду никогда брошенную как бы невзначай реплику корифея национального театра и кино: “Ну что брат, статейки пишешь… сейчас воевать надо, правда - в войне.”

В атмосфере тотального притворства, в инерции борьбы за собственное благополучие, я постепенно осмысливал происходящее. Мой мозг оживал долго и постепенно, я начал искать способы противостояния табу, низвержения ложных авторитетов, и это постепенно стало главным в моей жизни. Тогда, по молодости наверно, казалось, что время безразмерно, я разберусь со всем этим, и вернусь в театр.  

Когда вы познакомились с первыми азербайджанцами? Каким был опыт?

Азербайджанцы, те, с которыми общался эпизодично, и те, с которыми я сотрудничал и дружил в условиях карабахского конфликта, напоминали мне о моем дедушке. В детстве он брал меня с собой в гости в соседнее село. Там я встречался с внуками его друзей, своими ровесниками, помню как мы весь день увлеченно играли, не понимая языка друг друга.

Еще один важный для меня этап – служба в советской армии. Там мне открылась вся суть так называемого “интернационализма”. Удивительно, правда, как много говорилось в постсоветский период о “дедовщине” в армии, но как тактично замалчивался расизм, и националистический террор этнических группировок.

Кто, или что вдохновило Вас заняться миротворческой работой?

Люди. Их слабость, их сила.

Когда вы начали миротворческую деятельность? И какой тогда была обстановка?

Кавказский Центр Миротворческих Инициатив был зарегистрирован в 2002 году. Если считать началом первый проект с азербайджанцами, то это был 2004 год. В то время я был вовлечен в правозащитную деятельность, был членом “Партнерства во имя открытого общества”, коалиции НПО при фонде Сороса, координировал работу в регионах Армении. Тогда был своеобразный расцвет грантовой сферы. Мы активно демократизировались, выполняли обязательства, взятые перед Советом Европы. Расширялась работа правозащитных организаций, которые создавались еще в 90-х, и появлялись новые. Шла бурная деятельность. Писались мониторинги, организовывались семинары, и создавалось множество различных структур и коалиций.

С кем вы работали с азербайджанской стороны?

Можно сказать, что я работал со всеми, с кем только можно было работать. Я даже умудрился работать с теми, с кем “нельзя было работать”. Но это продлилось недолго. Наибольшее влияние на меня оказала дружба и работа с Сеймуром Байджаном. Он для меня - непререкаемый авторитет, удивительный человек, я не могу найти правильных слов, чтобы объяснить насколько важен этот человек лично для меня. Он как компас и барометр. И он тот, с кем как оказалось “мне нельзя работать”. В этой грязной атмосфере конкуренции за гранты, в этой грязной возне маленьких людей, которые заполонили сферу гражданского миротворчества нет места для Сеймура Байджана. Вот в чем правда. Я с ним уже долгое время не общаюсь, он никак не вовлечен во все то, что делаю я. Говорю это на всякий случай, чтобы не было недопонимания.

В каких проектах вы участвовали? Вы были организатором или просто участником?

Я был просто участником проектов очень недолгое время, где-то год. Все свои поездки на семинары и конференции я использовал для нахождения партнеров, с которыми можно написать грантовую заявку. И это неплохо получалось.

С какими проблемами Вы тогда сталкивались? И что дало вам силы продолжать работу?

Со стороны могло бы показаться, что у меня есть какой-то “карт-бланш”, который позволяет делать 2, а то и 3 проекта в год. Но это было не так. Мой первый же выход на южнокавказский формат, и возможность выступить на конференции, организованной грузинским омбудсменом, положил начало травле в Армении. Надо иметь в виду, что все наши армянские общественные институты являются жалким подобием советской номенклатуры. Это некий паразитирующий слой людей, которые распределяют между собой различные роли и функции, но они не способны быстро реагировать в нестандартных ситуациях.

Некоторое время я им просто не нравился, потом пытались “воспитать” меня, потом пошли угрозы и намеки на то, что я лишусь членства в их структурах, лишусь грантов. Одновременно стучали на меня во все возможные инстанции. Пока эта неуклюжая машина пыталась меня остановить, я успел организовать ряд ярких проектов. В этот период нападки и клевета в прессе, акции националистических группировок, лишь делали рекламу нашей деятельности.

После того как МИД Армении, МИД Азербайджана и Питер Семнеби, спецпредставитель Евросоюза в регионе на официальном уровне поддержали один из наших проектов, тот же представитель армянского МИД, по собственной инициативе решил объяснить мне в личной беседе смысл этой поддержки. Он сказал мне следующее: “это было сделано для внешней аудитории, на самом деле мы не поддерживаем подобные проекты.”

Буквально через несколько дней пограничники задержали наших турецких коллег в нейтральной зоне аэропорта, запретив им въезд на территорию Армении. Тот же человек из МИД передал мне условие: если я отказываюсь от запланированных публичных мероприятий, моих коллег выпускают погулять в Ереване, до следующего рейса в Стамбул. В противном случае их ожидает ночевка на скамейке в течение 7 дней, им могут дать только воду для питья и возможно (!) какое-то питание. Я пошел на сделку. Ни один проект или гражданская акция не стоит того, чтобы рисковать здоровьем и комфортом людей. Это был 2007 год.

Какой-то период, можно сказать вплоть до 2015 года, я держался именно на этом противоречии между “ внешними” и “внутренними” установками в Армении. После того инцидента мне дали прямой совет сверху: работай тихо, бери гранты работай в узком кругу, без публикаций, без прессы. Я не прислушался, и вскоре мне стало нечего терять: потерял работу, потерял все свои позиции в неправительственной сфере, потерял семью. Но гранты пока оставались. Несмотря на бюрократизацию всей сферы, находились спонсоры, которые еще поддерживали проекты, руководствуясь, как я понимаю, своей ценностной системой.

Но я уже стал мишенью, и поскольку мне терять нечего, репрессии были направлены на участников проектов. Участие на мероприятиях нашей организации сопровождалось обработкой, в каждом случае действовали по-разному. На участников, сотрудников, партнеров и арендодателей выходили спецслужбы напрямую, но чаще всего это делалось за счет “общественного потенциала”. Главным разносчиком клеветы стали мои же коллеги, материал для предоставлялся через армянские СМИ. Но находились люди с иммунитетом, и проекты, несмотря на форс-мажор, осуществлялись публично, хотя в итоге государственная машина оказалась сильнее. Начали давить на тех, кто предоставлял нам помещение. Мероприятия отменялись по 3-4 раза. Арендодателям и партнерам угрожали и налоговой “проверкой”, людям намекали на благополучие сыновей, служащих в армии, предлагали «защиту от случайных пожаров» и других бедствий. Устрашение шло с самого высокого уровня. Это и стало негласным, незаконным запретом на деятельность нашей организации. Был наложен также запрет на нейтральное упоминание моего имени в армянских СМИ, на публикование пресс-релизов и объявлений. Я был объявлен предателем на уровне общественного телевидения Армении, не говоря уже об остальных каналах, сайтах и газетах.

Пока мелкие и недалекие злопыхатели ожидали со дня на день моего ареста, мы начали Текалинский процесс. Публичность - единственное оружие миротворца. Помимо внутреннего информационного поля есть внешнее, азербайджанское, грузинское, мировое.

Мне надо объяснить следующее. Я не единственный человек, который подвергался репрессиям. Армения за это время изменилась не в лучшую сторону. Права и свободы человека в самом широком диапазоне стали лишь пустым словом. На протяжении нескольких поколений этом регионе отношения человек - власть строятся на взаимном недоверии. Так было испокон веков, это не изменилось при советской власти, это продолжается и сейчас. Общественно-политические институты Армении погрязли в собственном дерьме, которое почему-то продолжает называться национальным интересом. Репрессировали не только меня. Система работала также и против каждого гражданина. Просто свою историю, я знаю более детально.

Как начинался Текалинский процесс и почему вы назвали его процессом?

Идея Текалинского процесса состояла в том, чтобы использовать “внешний” потенциал, внешнюю защиту для сохранения проектов и идей, которые направлены на трансформацию армяно-азербайджанского конфликта.

Мы, организаторы общественной деятельности в третьих странах, игнорируем тот факт, что гранты, по своей сути, не могут быть единственным источником финансирования. Рано или поздно это приводит к проблемам. Я надеялся, что Текалинский процесс поможет создать полноценную международную организацию с институтом членства, с членскими взносами, волонтерством. Я надеялся ( и сейчас еще надеюсь), что в Текали будет создана община миротворцев, главной миссией которой будет создать опорный пункт, Дом-штаб для многих людей в наших странах, которые предпочитают диалог войне.

Начиная Текалинский процесс, я и мои коллеги сделали физическое перемещение на территорию Грузии. Очень символичное, знаковое перемещение на стык границ Армении, Азербайджана и Грузии.

Первым делом мы обратились ко всем неправительственным организациям региона с призывом перенести свои проекты в Текали. Любые проекты: тренинги, конференции, социальные пилотные программы, фестивали. И был отклик. Несмотря на бюрократизацию и консервативность неправительственной сферы – был отклик, процесс пошел. Но тут заработал обидный по своей простоте механизм конкуренции. На меня лично выходили марнеульские НПО, которые представлялись в качестве единственных монопольных структур, которые должны оперировать грантами на “своей” территории. Я что-то упустил в тот момент наверно. Я был не в форме и крайне измотан. Сильнейшая идея была испорчена мелкими интригами.

Идея в Текали в нарушении всех сложившихся стереотипов. Текалинский процесс переносит важные события из столиц на окраину. Текалинский процесс привозит экспертов к “неподготовленным” слушателям, к тем, которых они анализируют, от имени которых говорят. Текали показывает, что люди могут общаться, разные люди, могут общаться и хотят общаться. Кроме того, люди хотят знать, что делается “наверху”, на дипломатическом уровне. У них есть вопросы. Им, привыкшим говорить используя пропагандистские клише, нужно знать больше, чем им говорят власти. В этом и есть Текалинский процесс.

Почему село Текали? И как люди отреагировали на то, что в их село приехал армянин, чтобы что-то организовать для них?

Текали - самое близкое к стыку границ село. Что касается моего приезда в село, то можно сказать банальную истину – то, как встречают человека, зависит от его намерений. В Текали живут хорошие, нормальные люди. В чем могла быть проблема? Конечно же была разница в восприятии этой инициативы. Есть семьи, которые не готовы пустить под свой кров армян, если сказать точнее, они не готовы быть вовлеченными в международный проект. И я принимал эту позицию, без лишних вопросов.

Те текалинцы, которые помогали мне, армянину, в организационных вопросах, они делали это не из особой симпатии к армянам, они делали это ради идеи мирного сосуществования. Они проявляли невиданную ни на одних дипломатических переговорах тактичность и человеколюбие. Конечно, большинство армян, которые были в Текали, не только удивлялись, но и впадали в шок от гостеприимства текалинцев. Но я знал, куда еду. Я понимаю азербайджанцев. В детстве я с ними играл часами, они не знали армянского, я не знал азербайджанского, но мы понимали друг друга. В моем отношении к азербайджанцам я не игнорирую историю взаимного убийства, я не игнорирую историю вражды. Наоборот, именно с этим грузом, с нашим общим грузом, я им доверяю. Многим трудно понять это.

Что такого особенного в Текали? Что вы узнали из этого процесса?

Каждая Текалинская встреча создавала неповторимую атмосферу. В мероприятиях которые там проводились не было ничего особенного. Стандартный проектный формат. На однодневных встречах без ночевки, выступали 3 докладчика из каждой страны по какой-то теме, затем им задавали вопросы. В конце был “открытый микрофон”.  Мы организовали также три проекта с длительностью 4-7 дней, 2 фестиваля и ораторский конкурс. Особенность текалинских встреч была в деталях.

Жители приграничных сел среднего возраста, которые помнили советские времена, спустя 20 лет изоляции встречались с азербайджанцами, своими бывшими соседями того же возраста. Абсолютно не важно о чем именно они говорили друг с другом. Важен был сам факт. Они возвращались к домой, и молва о Текали мгновенно разносилась по всему приграничью. Появился новый независимый метод получения информации, чисто бытовой, о жизни людей по обе стороны фронта.

Столичные политологи и журналисты из Армении, которые участвовали на множестве проектов и уже встречались с азербайджанцами, впервые побывали в азербайджанской деревне. Впервые, на уровне эмоций, зрительных представлений увидели то, что называют “азербайджанским народом”. Для многих молодых людей первое общение “с представителем врага” произошло в Текали.

Армяне очень часто бывают в Грузии, и в Тбилиси и на морских курортах, и конечно же им приходится мельком встречать азербайджанцев. Но в Текали была качественно другая обстановка. Это было настоящее и свободное общение, в особых условиях взаимной ответственности и взаимного уважения. Это не были встречи на нейтральной территории. Это были встречи в домах. В семьях азербайджанцев. Это было хождение в гости и гостеприимство. Остается добавить, что благодаря Текалинскому процессу и многие грузины смогли впервые побывать в азербайджанском селе.

Конечно же недолгое пребывание в Текали не могло избавить человека от комплексов, страхов, предрассудков. Он освобождался от всего этого лишь на короткое время. Текали не может чудесным образом излечить от тупоголового нацизма. Но каждый здесь, вне зависимости от мотивации, получал наглядный урок человеческого общения. То, что происходило во время официальной части мероприятия, и то, что происходило за рамками, во время перерывов, совместного обеда, ужина, чаепития - было одинаково важно.

Мне, как организатору, приходилось брать на себя роль “директора школы”, я едва вникал в происходящее и едва сам успевал перекинуться двумя словами с друзьями и “новичками”. Спустя уже несколько минут после приезда, участники Текалинских встреч осваивались настолько, что начинали самодеятельность. Сбивались в группы по интересам, и мне стоило больших трудов, чтобы сконцентрировать их внимание на официальной части мероприятия. За 5 лет Текалинского процесса появились участники-рецидивисты, для которых дом Мушвига Намазова и вообще все село, стало настолько родным, что они могли часами беседовать с местными и друг с другом, не обращая внимания на график мероприятия.

В Текалинских встречах изначально был элемент стихийности. Несмотря на то, что мы заранее составляли списки участников, в последний момент прибавлялись новые люди. К тому же на сайте всегда была информация о месте и времени встречи, и многие приезжали своим ходом. Хозяевам приходилось применять все чудесные приемы кавказского гостеприимства. Им приходилось вместо 50 принимать 100 гостей, и никто не оставался голодным. Приготовлением ужина, который по масштабам напоминал свадьбу, занималась сельская бригада – специальный повар, соседи, местная молодежь и даже дети вовлекались в этот процесс.

Какие проблемы мешают миротворчеству?

Самая большая проблема – культура вражды, уходящая корнями в советское прошлое. Эта культура, которая стала всеобъемлющей и тотальной в годы замороженного карабахского конфликта, сковывает общество. Вышедшая из школ, институтов, и проникшая в семьи идеология подкреплялась в течение десятилетий инцидентами на фронте, где приносились в жертву жизни молодых людей. Миротворчество в таких условиях – неравная борьба против всех, здесь не работают старинные методы медиации. Здесь не работает Туманян с белым флагом, который идет на переговоры в соседнюю деревню. Здесь не работает платок женщины, останавливающей кровопролитие. Конфликт заложен в основу государственности Армении и Азербайджана. Это не проблема народов, это проблема властей. Удачный миротворческий проект - это гражданская акция, которая указывает властям на их бездействие. Я не устаю повторять: Не они нас, а мы их должны подготовить к миру.

В классическом понимании, гражданское миротворчество – это работа общественных организаций в условиях, когда власти уже запустили процесс политического урегулирования конфликта. В нашем случае все наоборот, я, как миротворец пытаюсь заставить их начать переговоры. Я использую все доступные мне средства – право на свободу слова, право на свободу собраний.

Все эти процессы были довольно напряженными, что помогло вам с ними справиться?

Я бы не сказал, что мне удалось справиться, мне просто удалось выжить физически. Благодаря друзьям, которые поддерживали меня всегда.

Что произошло в Текалинском процессе и почему он остановился?

Текалинский процесс не нравился, не мог нравиться ни властям Армении, ни властям Азербайджана, ни властям Грузии.

Как может понравиться Текалинский процесс высокопоставленному армянскому чиновнику, который считает себя миротворцем только потому, что где-то в европейском отеле, может сесть за один стол с азербайджанцем, и использовать нож лишь для разрезания бифштекса?

Как может понравиться Текалинский процесс азербайджанскому высокопоставленному чиновнику, который считает, что достаточно привести в Баку несколько лиц армянской национальности и в обмен на этот туристический тур требовать от них повтора под диктовку неких идеологических формулировок. И только такими “экскурсиями” власти Азербайджана подменяли необходимость выдвижения четкой программы по интеграции армян Карабаха, необходимость детального обсуждения идеи “высокой автономии” как внутри Азербайджана, так и в диалоге с Арменией.

Как может понравиться Текалинский процесс высокопоставленному грузинскому чиновнику, который считает, что для армяно-азербайджанских встреч больше подходят столичные или курортные гостиницы. Текалинский процесс в Грузии, к сожалению, восприняли как некую угрозу стабильности. Им и без Текали хватает проблем с нацменьшинствами, которые со скоростью задумчивой черепахи, то идут, то останавливаются на пути осуществления интеграционной политики. Но не это главное для высокопоставленного грузинского чиновника, для него важнее сегодняшние заботы. Когда из Армении и Азербайджана идут сигналы, что в Текали будет провокация, он вынужден поставить на уши своих правоохранителей, и сам как-то вынужден быть в напряжении. А чиновники не любят, когда их беспокоят. Вот так и получилось, Текалинский процесс не понравился южнокавказским властям.

Что вы при этом почувствовали? Как отреагировали в селе Текали на остановку процесса?

Мудрейший Рахман Бадалов как-то сказал, что Текалинкий процесс не имеет адреса, он может идти в любой точке мира. На этом держится моя надежда, и я хочу, чтобы настало время, когда этот процесс все же обретет свое тело именно в этом селе, в Текали. Несколько лет назад о Текали писали местные и международные СМИ. Текали всерьез называли столицей Южного Кавказа. И Текали с тех пор не изменился. В селе Текали должна быть школа доверия, реальная школа. Там живут настоящие люди, опытные, знающие жизнь. Они не могут просто приспособиться к каким-то миротворческим инициативам, они сами миротворцы, и всегда ими будут. Можно конечно сказать, что я их подвел, не смог выполнить все, что было задумано , и к тому же накликал на их голову неприятности. Но я так не считаю. Я для них не агитатор или проповедник. Они мои партнеры. Они лучше меня понимали, что происходит. В миротворчестве мы все равны.

Мои переживания – это сугубо личное. Я провалил очень важный проект. Я фактически был изгнан из Армении и нашел убежище в Текали. И там же продолжил борьбу, 5 лет держался за счет людей, которые были готовы идти против течения. И когда в дом Мушвига Намазова, в тот дом, где меня, тебя, и многих других (за эти годы в Текали побывали более 1000 разных людей), ворвалась бригада разбойников в полицейской форме, когда эти разбойники и хулиганы позволили себе грубость по отношению к этой семье, применили физическое насилие, что я мог чувствовать после этого? Мушвигу Намазову не нужны были политологи, академики или зарубежные миссионеры, чтобы объяснить ему важность мира между армянами и азербайджанцами. Он сам, раньше них и глубже них это понял. Он, гражданин Грузии, получил возможность сделать что-то для мира и сделал. Он всегда апеллировал к своему гражданству, которое, как он думал, давало ему защиту и неприкосновенность. Но оказалось, что это не так. В трудный момент ему не нужны были политологи и академики, ему не нужны были журналисты. Ему нужны были правозащитники и юристы, чтобы наказать преступников, которые посмели обидеть самого дорогого человека – маму. Но не нашлось правозащитников в Грузии. А я, что я должен был чувствовать тогда?

Миротворчество в нашем случае – это борьба. Я бесконечно виноват перед Мушвигом, но он не разу, даже намеком, не выразил свое разочарование, не обвинил меня ни в чем. Когда прошли эмоции, я понял. Это не снимает с меня вину и ответственность, но так и должно было быть. Мушвиг – такой же как и я миротворец, у нас нет счетов. Мы не бизнесмены. Мы соратники. У меня много таких соратников. Но я не готов, никогда не буду готов осознанно приносить кого-то в жертву, или спекулировать на проблемах. Я просто проиграл. Признаю это.

Какова была реакция доноров, которые раньше поддерживали программы?

Я постоянно думаю об упущенных возможностях. Мы с коллегами и партнерами осуществили целый ряд ярких проектов, но не смогли, так сказать, аккумулировать удачу. Вопреки романтическим представлениям, донорские организации не могут напрямую вовлекаться в проекты. Они лишь посредники между неким мировым сообществом, и конкретной организацией. У них свой четкий устав на все случаи. Они наблюдают, они не вовлекаются. Мое личное общение со всеми донорскими организациями никогда не выходило за рамки договорных обязательств.

Вопреки устоявшемуся в нашей пропаганде стереотипу, ни одна из донорских организаций, с которыми я работал в качестве директора проекта (Сорос-Будапешт,  Каритас- Франция, НЕД, Фонд Белля, Посольства Британии и США в Армении, опосредованно USAID и другие) никогда не ставила передо мной никаких условий, не диктовала ничего, не требовала ничего. Заключался договор и этот договор выполнялся обеими сторонами. Доноры не могут брать на себя правозащитную функцию и защищать меня от моего же государства. Для этого в западных странах есть другие неправительственные структуры, которые помогли мне, когда стало совсем невыносимо.

Чем вы занимаетесь в настоящий момент?

В условиях пандемии я стал безработным. До этого работал водителем на пассажирской линии из Армении в Грузию, Россию и обратно. Свожу концы с концами, пользуясь поддержкой друзей. Живу в моем домике, в приграничном селе. Я в одиночном заключении, но с большими привилегиями. У меня есть интернет, друзья-односельчане, и с моего дома открывается красивейшая панорама на водохранилище. Есть свой маленький огород, деревья хурмы, недавно посадил грушу, виноград.  Недавно написал сначала личное, потом открытое письмо премьер-министру Армении, в котором предложил свое посредничество для начала прямого диалога с Баку.

Как вы справляетесь с новой эскалацией конфликта и что, по вашему мнению, произойдет?

Справляюсь как и все, кто живет в Армении и Азербайджане, в условиях военного положения. Жду и наблюдаю, что будет происходить со мною и со всеми. Если выживем, будем осмысливать, что произошло с нами. Если не выживем, уже посмертно превратимся в средство для разжигания этой или следующей войны.

Кто виноват в нерешительности Азербайджана и Армении в отношении заключения мира?

Я долгие годы старался вовлечь в диалог армян и азербайджанцев, старался создать возможность, чтобы они, самые умные и самые смелые из них, сделали хотя бы шаг к разрешению конфликта. Это дело затормозилось с первых же дней, но я упрямо старался пробить брешь в монолитной структуре государственных органов, политических и общественных организаций, масс медиа. Нерешительность может быть на человеческом уровне. Но в нашем случае проблема не в людях, проблема в системе, которая построена на лжи, проблема в отсутствии политической культуры, проблема в отсутствии демократии и законности. Проблема в том, что мы прощаем нашим властям эту “нерешительность”, которая равносильна преступному бездействию. Проблема в том, что мы имитировали процессы демократии, игнорируя жизненно важную потребность преодолеть конфликт, избавиться от вражды. Проблема в том, что в мирное время армянам было легче обвинять Алиева, чем Пашиняна, и наоборот. Сейчас уже поздно: идет война. Пока она идет, только они двое могут принимать решения.

Что, по вашему мнению, должно делать в этом случае мировое сообщество?

То, что оно декларировало и иногда делало во всех других случаях. Осуществить программу принуждения к миру, затем приступить к решению гуманитарных проблем. Но в пакет гуманитарной помощи на этот раз нужно включить санкции против тех, кто проповедует этноцентризм, кто вообще говорит о “вечности” армяно-азербайджанского конфликта. Я бы посоветовал мировому сообществу сделать это на всех уровнях и всеми доступными средствами. И государственные деятели и обыкновенные граждане, каждый в меру своих действий, должны держать ответ перед мировым сообществом, как за военные преступления, так и за пропаганду вражды. До сих пор, все фашиствующие элементы, которые действовали внутри наших стран и за рубежом, удостаивались лишь снисходительного пожимания плечами. Не надо снисхождения, обращайтесь с нами на равных, пожалуйста. Это будет ценная гуманитарная помощь.

Замира Аббасова
Опубликовано: 15.11.2020