# Отрезанное ухо
Каждая война чем-то запоминается. У каждой войны есть свой символ. Карабахская война запечатлелась в моей памяти отрезанным ухом. Лично для меня оно и стало символом Карабахской войны. Самодельные примитивные самопалы, охотничьи ружья – все это постепенно уступало место вполне серьезному оружию, автоматам. С началом серьезных боев за позиции с обеих сторон стали появляться пленные. Остановить процесс было уже невозможно. Репетиция закончилась, началось основное действие. Спокойная, беззаботная жизнь осталась в прошлом. Обе стороны понимали, что прежнего соседства уже быть не может. На настоящей войне пленные обеих сторон лишались уха.
С чего началось отрезание уха? Этого я не знаю. Могу сказать только то, что во время армяно-мусульманской войны в начале прошлого века мусульмане отрезали ухо плененному армянскому генералу Андранику. И возможно, армяне, мстя за своего национального героя, отрезали уши мусульманам. Так бывает – в локальной войне одна из сторон легко повторяет действия другой. Традиция отрезания ушей не несла в себе смысл подвергнуть человека физическим страданиям. Скорее, это символизировало унижение, оскорбление пленного. Бывало даже, отрезав ухо, пленного и вовсе отпускали. В те времена, надев на себя «ожерелья» из отрезанных ушей, солдаты красовались перед всеми. Это были медали, которыми солдаты награждали сами себя и которые носили как можно дольше. И люди, видя это, не вздрагивали, не брезговали, не боялись, а смотрели на отрезанные уши как на некий оберег, или амулет. Кровь, военная форма, свист пуль, смерть – все это становилось уже привычным. Так же, как и отрезанные и нанизанные в «ожерелье» уши. Иногда на рынках, на улицах, в магазинах, у солдат с такими «бусами» спрашивали: «где отрезал?» и тот рассказывал, как начинался бой, как переходили в наступление, как именно было отрезано ухо, как выглядел его владелец и как он, плача, умолял этого не делать. На недостаток слушателей никто не жаловался. Попав в центр внимания, наслаждаясь этим, солдат не забывал приукрасить свой рассказ разными подробностями.
Солдат делал все для того, чтобы уши, повешенные на шею, начали загнивать как можно позднее. В нашем районе был квартал Халвагапанлар. Рядом с ним находилось районное кладбище. По праздникам приходящие на кладбище люди оставляли на могилах близких сладости, еду, в частности завернутую в лаваш халву. Все это забирали, вернее расхватывали и ели после их ухода стоящие на стреме дети того квартала. Поэтому квартал и назывался Халвагапанлар.
Один из молодых жителей квартала называемого Халвагапанлар попал в плен к армянам. Кажется, его взяли в плен, когда он шел к родственникам в деревню. Армяне отрезали юноше ухо и отпустили в нейтральной зоне. Новость об этом дошла и до нашего квартала. Люди хотели посмотреть и поговорить с парнем, но он стеснялся выходить из дома и рассказывать о том, как ему отрезали ухо. В нашей школе учились дети из того квартала. Однажды они сказали, что парень с отрезанным ухом исчез. И в самом деле, он, поняв, что больше не сможет жить в районе, тайно покинул его и куда-то уехал.
Как-то я сел в такси и поехал в гости в поселок Бузовна. Я редко пользуюсь такси. Но человек, который пригласил меня, попросил, чтобы я приехал на такси, обещав заплатить за него. Если бы я поехал автобусом, обед мог бы остыть. По дороге он дважды звонил и спрашивал, где я нахожусь, и через сколько минут буду. Тот же вопрос я задал водителю:
- За сколько минут доедем?
- За 15 минут.
- У меня нет денег. Деньги заплатит тот, кто меня встречает.
- Я не беспокоюсь. Ты похож на культурного человека. Сколько лет я вожу такси, могу понять, кто и что собой представляет.
После этого таксист стал рассказывать одну из своих историй. Я смотрел на дорогу, иногда, чтобы дать ему понять, что слушаю, поворачивался к нему, чем-нибудь дополнял разговор. Взглянув на таксиста в очередной раз, я заметил, что у него нет правого уха. Таксист, отпустив волосы, пытался это скрыть, но, к сожалению, они уже начали редеть, и скрыть отсутствие уха не представлялось возможным. Мысли начали путаться. Я больше уже не мог внимательно слушать его. Хотя это и было неприлично, но я уставился на его поредевшие волосы, на голову. Я помнил о первых годах войны, об отрезании у пленных ушей и «ожерельях», в которых гордо ходили солдаты, о юноше, который, не выдержав позора, уехал из Халвагапанлар.
В то время я только прочел рассказ Харуки Мураками «Все дети Бога могут танцевать» о человеке без уха…
Кажется, водитель почувствовал, куда я так уставился. Он прервал рассказ о случае, который с ним произошел. Интересно, не тот ли самый это человек?! Может, спросить? Мы уже доезжали до места назначения. Оставалось совсем мало времени. Если бы я не спросил об ухе, потом долго бы от этого мучился. Меня сильно тяготит незаданный вопрос, невысказанное слово, несовершенное действие. Когда мы въехали в Бузовну, я, набравшись смелости, спросил:
- Вы не жили в Халвагапанлар?
- Нет. А где это?
- Да так. Вы похожи на одного человека. Вы не участвовали в войне?
- Нет.
Значит, не он. Я снова посмотрел на его поредевшие волосы, на голову. Похоже, любопытные не раз задавали водителю вопросы о его ухе. Когда я в очередной раз посмотрел на пустое место, где должно было быть ухо, водитель сказал: «Мое не армяне отрезали. Собака в детстве откусила».
Сказав это, водитель осторожно поднял руку, и поймав севшую на правую щеку муху, задавил ее в кулаке.
С чего началось отрезание уха? Этого я не знаю. Могу сказать только то, что во время армяно-мусульманской войны в начале прошлого века мусульмане отрезали ухо плененному армянскому генералу Андранику. И возможно, армяне, мстя за своего национального героя, отрезали уши мусульманам. Так бывает – в локальной войне одна из сторон легко повторяет действия другой. Традиция отрезания ушей не несла в себе смысл подвергнуть человека физическим страданиям. Скорее, это символизировало унижение, оскорбление пленного. Бывало даже, отрезав ухо, пленного и вовсе отпускали. В те времена, надев на себя «ожерелья» из отрезанных ушей, солдаты красовались перед всеми. Это были медали, которыми солдаты награждали сами себя и которые носили как можно дольше. И люди, видя это, не вздрагивали, не брезговали, не боялись, а смотрели на отрезанные уши как на некий оберег, или амулет. Кровь, военная форма, свист пуль, смерть – все это становилось уже привычным. Так же, как и отрезанные и нанизанные в «ожерелье» уши. Иногда на рынках, на улицах, в магазинах, у солдат с такими «бусами» спрашивали: «где отрезал?» и тот рассказывал, как начинался бой, как переходили в наступление, как именно было отрезано ухо, как выглядел его владелец и как он, плача, умолял этого не делать. На недостаток слушателей никто не жаловался. Попав в центр внимания, наслаждаясь этим, солдат не забывал приукрасить свой рассказ разными подробностями.
Солдат делал все для того, чтобы уши, повешенные на шею, начали загнивать как можно позднее. В нашем районе был квартал Халвагапанлар. Рядом с ним находилось районное кладбище. По праздникам приходящие на кладбище люди оставляли на могилах близких сладости, еду, в частности завернутую в лаваш халву. Все это забирали, вернее расхватывали и ели после их ухода стоящие на стреме дети того квартала. Поэтому квартал и назывался Халвагапанлар.
Один из молодых жителей квартала называемого Халвагапанлар попал в плен к армянам. Кажется, его взяли в плен, когда он шел к родственникам в деревню. Армяне отрезали юноше ухо и отпустили в нейтральной зоне. Новость об этом дошла и до нашего квартала. Люди хотели посмотреть и поговорить с парнем, но он стеснялся выходить из дома и рассказывать о том, как ему отрезали ухо. В нашей школе учились дети из того квартала. Однажды они сказали, что парень с отрезанным ухом исчез. И в самом деле, он, поняв, что больше не сможет жить в районе, тайно покинул его и куда-то уехал.
Как-то я сел в такси и поехал в гости в поселок Бузовна. Я редко пользуюсь такси. Но человек, который пригласил меня, попросил, чтобы я приехал на такси, обещав заплатить за него. Если бы я поехал автобусом, обед мог бы остыть. По дороге он дважды звонил и спрашивал, где я нахожусь, и через сколько минут буду. Тот же вопрос я задал водителю:
- За сколько минут доедем?
- За 15 минут.
- У меня нет денег. Деньги заплатит тот, кто меня встречает.
- Я не беспокоюсь. Ты похож на культурного человека. Сколько лет я вожу такси, могу понять, кто и что собой представляет.
После этого таксист стал рассказывать одну из своих историй. Я смотрел на дорогу, иногда, чтобы дать ему понять, что слушаю, поворачивался к нему, чем-нибудь дополнял разговор. Взглянув на таксиста в очередной раз, я заметил, что у него нет правого уха. Таксист, отпустив волосы, пытался это скрыть, но, к сожалению, они уже начали редеть, и скрыть отсутствие уха не представлялось возможным. Мысли начали путаться. Я больше уже не мог внимательно слушать его. Хотя это и было неприлично, но я уставился на его поредевшие волосы, на голову. Я помнил о первых годах войны, об отрезании у пленных ушей и «ожерельях», в которых гордо ходили солдаты, о юноше, который, не выдержав позора, уехал из Халвагапанлар.
В то время я только прочел рассказ Харуки Мураками «Все дети Бога могут танцевать» о человеке без уха…
Кажется, водитель почувствовал, куда я так уставился. Он прервал рассказ о случае, который с ним произошел. Интересно, не тот ли самый это человек?! Может, спросить? Мы уже доезжали до места назначения. Оставалось совсем мало времени. Если бы я не спросил об ухе, потом долго бы от этого мучился. Меня сильно тяготит незаданный вопрос, невысказанное слово, несовершенное действие. Когда мы въехали в Бузовну, я, набравшись смелости, спросил:
- Вы не жили в Халвагапанлар?
- Нет. А где это?
- Да так. Вы похожи на одного человека. Вы не участвовали в войне?
- Нет.
Значит, не он. Я снова посмотрел на его поредевшие волосы, на голову. Похоже, любопытные не раз задавали водителю вопросы о его ухе. Когда я в очередной раз посмотрел на пустое место, где должно было быть ухо, водитель сказал: «Мое не армяне отрезали. Собака в детстве откусила».
Сказав это, водитель осторожно поднял руку, и поймав севшую на правую щеку муху, задавил ее в кулаке.