# Советская власть закончилась
До того, как начались артиллерийские обстрелы, люди покидали свои дома без шума, втихомолку, стыдясь. С началом обстрелов уезжающих стало больше. Каждый оставлял свой дом по-разному, в присущей себе манере. Кто-то тихо уезжал вечером, с наступлением темноты, кто-то, принародно днем, кто-то отвозил семью в соседний район, а сам возвращался домой. Те, кто понимал, что уже все пропало, что война будет длительной, переезжали в Россию, Украину. Странно все складывалось. Люди, которые в мирное время дрались, били друг друга ножом и топором из-за метра земли, бросали свои дома, фруктовые сады, колодцы и уезжали из райцентра. Но некоторые воспринимали мысль о том, что надо бежать, как оскорбление и смеялись над теми, кто уезжал.
Артиллерийские обстрелы становились чаще с каждым днем. В ход пошли тяжелые снаряды. Строя дома, сажая деревья, роя колодцы люди рассчитывали на комфортную жизнь. Война уничтожила весь этот труд, пролитый пот. Построенные людьми дома, колодцы, посаженные деревья, уничтожались под артиллерийским огнем. Брошенный снаряд в один миг разрушал с таким трудом построенный дом. Строя дом, человек мог подумать, что он может быть разрушен землетрясением, или сгореть и превратиться в пепелище, но никому и в голову не могло прийти, что когда-то дом будет разрушен снарядом. Кто-то еще мог подумать, что райцентр будет уничтожен вылезшим из пещеры драконом. Но то, что дома и сады уничтожат снаряды, не могло прийти в голову даже человеку с богатейшим воображением. Возможно, если бы все - дома, сады, школы и другие постройки - уничтожил внезапно появившийся из пещеры дракон, люди не были бы так озадачены. Наверное, вылезший из пещеры огнедышащий дракон, по сравнению со снарядом, был бы не так уж и страшен.
Артиллерийские обстрелы становились чаще с каждым днем. Дома, сады, школы и другие постройки уничтожались у нас на глазах. Мы кое-что знали о снарядах. Например, при артиллерийских залпах надо было быстро спрятаться, где только возможно, в самом близко расположенном укрытии... Мы считали из своего укрытия, сколько снарядов упало на райцентр. Предполагали, на какую улицу, в чей дом, в чей двор упал снаряд. Иногда, находясь в укрытии, мы даже спорили о том, куда упал очередной снаряд.
- Нет, он упал на улицу Ленина.
- С ума сошел? На улице Ленина нет свободного места. Он упал во двор школы. Если бы упал на улицу Ленина, звук был бы громче.
- Сорок восемь, сорок девять.
- Нет, пятьдесят.
- Не взорвавшиеся снаряды я не считал.
- Тогда должно быть сорок семь. Три не взорвались.
Я узнал и то, что если ты слышишь звук снаряда в воздухе, он упадет не на твою голову, а в другое место. Поэтому мы концентрировались на том, чтобы услышать звук летящего снаряда. Бесшумная бомба была смертью. Однажды я увидел смерть совсем близко от себя. Артиллерийский обстрел начался, когда я прогуливался близ профтехучилища. Эта территория была мне очень хорошо знакома. Я добежал до окопа. Его вырыли русские солдаты. Там были навалены рваные туфли, старая одежда, консервные банки, бумага, луковая и картофельная шелуха, разные отслужившие свое ненужные предметы. До окопа оставалось совсем немного, как вдруг один из брошенных снарядов упал на стадион профтехучилища. На этом стадионе взрослые играли в футбол. В ходе игры часто возникали драки. Иногда били самого судью. А мы, дети с интересом и страхом наблюдали за дракой взрослых. У кого-то разбивалась губа, у кого-то шла из носу кровь. Взрослые посылали нас за водой. Мы бежали и быстро приносили воду в стеклянной посуде. Этой водой промывали кровь с лица побитого. Игра продолжалась, как ни в чем не бывало.
После того, как в профтехучилище расположились русские солдаты, играть на стадионе в футбол не разрешали. Жителям близлежащей территории запретили даже пасти скот на территории профтехучилища. Нарушивших запрет сельчан русские солдаты ловили и били. Или же ловили и резали забредшую на запретную территорию скотину. После того, как русские солдаты размесились на территории профтехучилища, в нашей, детской, жизни произошли некоторые перемены. Мы с интересом наблюдали за каждым действием солдат, - как они умываются, пишут письма, рисуют, пришивают на кители белые нашивки. У каждого из ребят был друг среди русских солдат. Каждый носил своему другу фрукты. Однажды я с большим интересом, восхищением, раскрыв рот, смотрел на солдата, пришивающего к кителю белую нашивку. Я мечтал поскорее вырасти, пойти в армию, пришивать на свой китель белую нашивку. Солдат понял, о чем я думаю:
- Ну что, тебе тоже хочется? Подожди, наступит и твой черед. Уже через неделю все надоест. Будешь считать дни.
- И тебе надоело?
- Очень. Здесь красиво, но я хочу домой, мне осталось 45 дней. Меня дома ждут.
И правда, когда я был на военной службе, особенно когда наступала темнота, я сильно тосковал, стоял под ярким фонарем перед казармой, курил и часто вспоминал слова того русского солдата: «Дни будешь считать…». Мне кажется, мы вовремя слышим предназначенные нам слова, просто очень редко их понимаем. На военной службе, прохаживаясь от скуки среди серых складов, испорченной техники, я часто бормотал под нос слова русского солдата. Особую тоску наводили написанные на стенах склада названия городов, чьи-то имена. Сердце сжималось от грусти. На стенах были написаны названия практически всех советских городов: Рига, Таллинн, Тбилиси, Саратов, Челябинск, Грозный, Тула, Чимкент, Караганда, Ташкент, Чарджоу, Павлодар, Астрахань, Махачкала, Ашхабад, Харьков, Кишинев, Казань, Одесса, Фрунзе…
Как-то, гуляя по территории военной части, я набрел на полуразрушенную постройку. От скуки я повсюду совал свой нос. Я находил себе убежище в самых немыслимых местах, и засыпал там. Я готов был на все, лишь бы проклятое время проходило, лишь бы наступил вечер, стало темно, и раздалась команда «отбой». На старом складе я обнаружил много пожелтевшей сырой бумаги. Это были увольнительные. Они были выданы солдатам в 1982 году. Когда-то солдаты, получив эти теперь пожелтевшие сырые бумаги в штабе, сильно радовались, а сейчас эти бумаги превратились в мусор. Эти увольнительные даже не посчитали нужным сжечь. Хотя по закону должны были уничтожить. Я брал пожелтевшие, сырые листки и читал имена и фамилии солдат. Я думал о том, как они радовались, получив увольнительные, как провели свой отдых. Так провел несколько часов в полуразрушенном складе.
Вернемся к русским солдатам, размещенным в профтехучилище. Мой отец три раза в неделю приводил встретившихся ему на улице русских солдат, и пил с ними водку. Всякий раз, когда отец пил водку, моя мать ворчала. Она безо всякой охоты накрывала на стол. Она ненавидела друзей отца по выпивке. Странно, когда отец пил водку с русскими солдатами, мать не ворчала. Приносила и ставила на стол все, что есть в доме. Кажется, она жалела русских солдат. Конечно, среди солдат были представители многих национальностей, но из-за того, что они говорили на русском языке, мы всех их называли «русскими солдатами». Я очень радовался, встречая в другом месте, например, на улице или во дворе профтехучилища солдат, которых мой отец приводил домой и выпивал с ними. Я, завидев их, кричал, а они махали мне рукой, подходили и здоровались. Мне нравилось такое общение. С одним из солдат, которых отец приводил домой и пил, у меня сложились особые отношения. Этот солдат работал в котельной. Несмотря на сильный холод на улице, в котельной всегда было тепло. Мы сидели в майках. Я приносил из дома фруктовую водку. Солдаты жарили в черной от копоти кастрюле картошку. Потом осторожно, со страхом, пили из жестяных кружек фруктовую водку. Они потели, краснели, настроение улучшалось, курили сигареты без фильтра. Когда русские солдаты пили принесенную мной из дома фруктовую водку, я сидел с ними за одним столом. Ел жареную картошку, мясные консервы. Наливали водку и мне, но я не пил. Под конец они делили и пили водку, оставшуюся в моем стакане. Когда водка заканчивалась, я говорил: «завтра снова принесу».
Иногда в военной части объявляли казарменное положение. Офицеры не разрешали солдатам покидать военную часть, выходить на улицу, ходить на рынок, в дома. В те дни, когда объявлялся такой строгий режим, солдаты сильно нуждались в нас, детях. Каждый солдат давал дружившему с ним ребенку деньги и посылал его на вокзал за сигаретами, сладостями и прочими необходимыми вещами. Некоторые ребята обманывали солдат, называя неправильные цены. А некоторые брали деньги и больше не возвращались. В этом смысле я считался одним из самых надежных. По нескольку раз в день ходил из профтехучилища на вокзал и обратно. Мой отец тоже посылал солдатам сигареты, водку. Однажды, возвращаясь с котельной я нашел своих друзей в печали. Один из них сидел на табурете и зашивал порванную рубашку. Рубашка была серого цвета, а солдат зашивал ее черной ниткой. Это уже показывало, насколько ему грустно. Вдруг он отбросил рубашку в сторону. Прижав руки к лицу, громко заплакал. Это был какой-то особый плач. Так мог плакать только никогда в жизни не плакавший человек. Кажется, он получил из дома скорбную весть. Я положил на стол принесенную фруктовую водку, сигареты, два кило говядины и пошел домой. Плач солдата сильно на меня взволновал...
Советская власть закончилась. Военную часть вывели из района. Два народа, втянутые в войну, теперь спокойно и беспрепятственно уничтожали друг друга.
Артиллерийские обстрелы становились чаще с каждым днем. В ход пошли тяжелые снаряды. Строя дома, сажая деревья, роя колодцы люди рассчитывали на комфортную жизнь. Война уничтожила весь этот труд, пролитый пот. Построенные людьми дома, колодцы, посаженные деревья, уничтожались под артиллерийским огнем. Брошенный снаряд в один миг разрушал с таким трудом построенный дом. Строя дом, человек мог подумать, что он может быть разрушен землетрясением, или сгореть и превратиться в пепелище, но никому и в голову не могло прийти, что когда-то дом будет разрушен снарядом. Кто-то еще мог подумать, что райцентр будет уничтожен вылезшим из пещеры драконом. Но то, что дома и сады уничтожат снаряды, не могло прийти в голову даже человеку с богатейшим воображением. Возможно, если бы все - дома, сады, школы и другие постройки - уничтожил внезапно появившийся из пещеры дракон, люди не были бы так озадачены. Наверное, вылезший из пещеры огнедышащий дракон, по сравнению со снарядом, был бы не так уж и страшен.
Артиллерийские обстрелы становились чаще с каждым днем. Дома, сады, школы и другие постройки уничтожались у нас на глазах. Мы кое-что знали о снарядах. Например, при артиллерийских залпах надо было быстро спрятаться, где только возможно, в самом близко расположенном укрытии... Мы считали из своего укрытия, сколько снарядов упало на райцентр. Предполагали, на какую улицу, в чей дом, в чей двор упал снаряд. Иногда, находясь в укрытии, мы даже спорили о том, куда упал очередной снаряд.
- Нет, он упал на улицу Ленина.
- С ума сошел? На улице Ленина нет свободного места. Он упал во двор школы. Если бы упал на улицу Ленина, звук был бы громче.
- Сорок восемь, сорок девять.
- Нет, пятьдесят.
- Не взорвавшиеся снаряды я не считал.
- Тогда должно быть сорок семь. Три не взорвались.
Я узнал и то, что если ты слышишь звук снаряда в воздухе, он упадет не на твою голову, а в другое место. Поэтому мы концентрировались на том, чтобы услышать звук летящего снаряда. Бесшумная бомба была смертью. Однажды я увидел смерть совсем близко от себя. Артиллерийский обстрел начался, когда я прогуливался близ профтехучилища. Эта территория была мне очень хорошо знакома. Я добежал до окопа. Его вырыли русские солдаты. Там были навалены рваные туфли, старая одежда, консервные банки, бумага, луковая и картофельная шелуха, разные отслужившие свое ненужные предметы. До окопа оставалось совсем немного, как вдруг один из брошенных снарядов упал на стадион профтехучилища. На этом стадионе взрослые играли в футбол. В ходе игры часто возникали драки. Иногда били самого судью. А мы, дети с интересом и страхом наблюдали за дракой взрослых. У кого-то разбивалась губа, у кого-то шла из носу кровь. Взрослые посылали нас за водой. Мы бежали и быстро приносили воду в стеклянной посуде. Этой водой промывали кровь с лица побитого. Игра продолжалась, как ни в чем не бывало.
После того, как в профтехучилище расположились русские солдаты, играть на стадионе в футбол не разрешали. Жителям близлежащей территории запретили даже пасти скот на территории профтехучилища. Нарушивших запрет сельчан русские солдаты ловили и били. Или же ловили и резали забредшую на запретную территорию скотину. После того, как русские солдаты размесились на территории профтехучилища, в нашей, детской, жизни произошли некоторые перемены. Мы с интересом наблюдали за каждым действием солдат, - как они умываются, пишут письма, рисуют, пришивают на кители белые нашивки. У каждого из ребят был друг среди русских солдат. Каждый носил своему другу фрукты. Однажды я с большим интересом, восхищением, раскрыв рот, смотрел на солдата, пришивающего к кителю белую нашивку. Я мечтал поскорее вырасти, пойти в армию, пришивать на свой китель белую нашивку. Солдат понял, о чем я думаю:
- Ну что, тебе тоже хочется? Подожди, наступит и твой черед. Уже через неделю все надоест. Будешь считать дни.
- И тебе надоело?
- Очень. Здесь красиво, но я хочу домой, мне осталось 45 дней. Меня дома ждут.
И правда, когда я был на военной службе, особенно когда наступала темнота, я сильно тосковал, стоял под ярким фонарем перед казармой, курил и часто вспоминал слова того русского солдата: «Дни будешь считать…». Мне кажется, мы вовремя слышим предназначенные нам слова, просто очень редко их понимаем. На военной службе, прохаживаясь от скуки среди серых складов, испорченной техники, я часто бормотал под нос слова русского солдата. Особую тоску наводили написанные на стенах склада названия городов, чьи-то имена. Сердце сжималось от грусти. На стенах были написаны названия практически всех советских городов: Рига, Таллинн, Тбилиси, Саратов, Челябинск, Грозный, Тула, Чимкент, Караганда, Ташкент, Чарджоу, Павлодар, Астрахань, Махачкала, Ашхабад, Харьков, Кишинев, Казань, Одесса, Фрунзе…
Как-то, гуляя по территории военной части, я набрел на полуразрушенную постройку. От скуки я повсюду совал свой нос. Я находил себе убежище в самых немыслимых местах, и засыпал там. Я готов был на все, лишь бы проклятое время проходило, лишь бы наступил вечер, стало темно, и раздалась команда «отбой». На старом складе я обнаружил много пожелтевшей сырой бумаги. Это были увольнительные. Они были выданы солдатам в 1982 году. Когда-то солдаты, получив эти теперь пожелтевшие сырые бумаги в штабе, сильно радовались, а сейчас эти бумаги превратились в мусор. Эти увольнительные даже не посчитали нужным сжечь. Хотя по закону должны были уничтожить. Я брал пожелтевшие, сырые листки и читал имена и фамилии солдат. Я думал о том, как они радовались, получив увольнительные, как провели свой отдых. Так провел несколько часов в полуразрушенном складе.
Вернемся к русским солдатам, размещенным в профтехучилище. Мой отец три раза в неделю приводил встретившихся ему на улице русских солдат, и пил с ними водку. Всякий раз, когда отец пил водку, моя мать ворчала. Она безо всякой охоты накрывала на стол. Она ненавидела друзей отца по выпивке. Странно, когда отец пил водку с русскими солдатами, мать не ворчала. Приносила и ставила на стол все, что есть в доме. Кажется, она жалела русских солдат. Конечно, среди солдат были представители многих национальностей, но из-за того, что они говорили на русском языке, мы всех их называли «русскими солдатами». Я очень радовался, встречая в другом месте, например, на улице или во дворе профтехучилища солдат, которых мой отец приводил домой и выпивал с ними. Я, завидев их, кричал, а они махали мне рукой, подходили и здоровались. Мне нравилось такое общение. С одним из солдат, которых отец приводил домой и пил, у меня сложились особые отношения. Этот солдат работал в котельной. Несмотря на сильный холод на улице, в котельной всегда было тепло. Мы сидели в майках. Я приносил из дома фруктовую водку. Солдаты жарили в черной от копоти кастрюле картошку. Потом осторожно, со страхом, пили из жестяных кружек фруктовую водку. Они потели, краснели, настроение улучшалось, курили сигареты без фильтра. Когда русские солдаты пили принесенную мной из дома фруктовую водку, я сидел с ними за одним столом. Ел жареную картошку, мясные консервы. Наливали водку и мне, но я не пил. Под конец они делили и пили водку, оставшуюся в моем стакане. Когда водка заканчивалась, я говорил: «завтра снова принесу».
Иногда в военной части объявляли казарменное положение. Офицеры не разрешали солдатам покидать военную часть, выходить на улицу, ходить на рынок, в дома. В те дни, когда объявлялся такой строгий режим, солдаты сильно нуждались в нас, детях. Каждый солдат давал дружившему с ним ребенку деньги и посылал его на вокзал за сигаретами, сладостями и прочими необходимыми вещами. Некоторые ребята обманывали солдат, называя неправильные цены. А некоторые брали деньги и больше не возвращались. В этом смысле я считался одним из самых надежных. По нескольку раз в день ходил из профтехучилища на вокзал и обратно. Мой отец тоже посылал солдатам сигареты, водку. Однажды, возвращаясь с котельной я нашел своих друзей в печали. Один из них сидел на табурете и зашивал порванную рубашку. Рубашка была серого цвета, а солдат зашивал ее черной ниткой. Это уже показывало, насколько ему грустно. Вдруг он отбросил рубашку в сторону. Прижав руки к лицу, громко заплакал. Это был какой-то особый плач. Так мог плакать только никогда в жизни не плакавший человек. Кажется, он получил из дома скорбную весть. Я положил на стол принесенную фруктовую водку, сигареты, два кило говядины и пошел домой. Плач солдата сильно на меня взволновал...
Советская власть закончилась. Военную часть вывели из района. Два народа, втянутые в войну, теперь спокойно и беспрепятственно уничтожали друг друга.