# Тбилиси-Рустави
МОСТ МЕЖДУ ПЕРВОЙ
И ВТОРОЙ ЧАСТЬЮ
Я не вернулся прямо в Баку. Остался на два дня в Тбилиси. Хорошо пил. Я два раза был в кафе на улице Леселидзе. Мне нравилось сидеть в этом кафе, и, попивая кофе, ни о чем не думая, смотреть на прохожих. Два раза я был в церкви. Зажег свечку. Мне нравилась умиротворяющая тишина темноты церковных углов. Я смотрел на молящихся людей. Они крестились, кланялись на все стороны, молились. Что может быть лучше церковного успокоения для людей, потерявших надежду? Какой-то мужчина, став на колени перед иконой, тихо, всхлипывая, плакал. Он поднимался, снова опускался на колени перед иконой, и, всхлипывая, плакал. Было жарко, но мужчина был в пиджаке. Гладкая борода, одухотворенное лицо делали его похожим на художника. Он казался общительным человеком. Когда мужчина в очередной раз поднялся на ноги, я подошел к нему и спросил:
- Что случилось?
Мужчина не удивился тому, что я заговорил в церкви на русском языке. Коротко ответил на мой вопрос:
- Моего сына убили. В России.
Я просто не сказал ничего. Что я мог сказать отцу, потерявшему сына, там, где каждый находит успокоение - в церкви, перед иконой? Было бы бессовестно говорить о пустых вещах, намеренно промолчать тоже было бы неискренне. Только человек, верящий в Бога, способен вынести ужас столь тяжелой потери, потери сына. Я вернулся на свое место, в тихий, темный угол церкви. Мужчина, выплакавшись, ушел. Неожиданно в церкви поменялась атмосфера. В церковь вошли хорошо одетые, веселые, проворные люди. Они пришли крестить новорожденного. Я много читал об этом обряде, но никогда не видел, как его совершают. Мне было очень интересно посмотреть на людей, на то, что они делают. Девушки были одеты с большим вкусом. Я словно смотрел фильм по мотивам прочитанного произведения. Священник, совершающий обряд, в моих глазах был не священником, а актером, исполняющим эту роль. Я словно находился не в церкви, а на съемочной площадке. Для того, чтобы ближе понаблюдать за совершением обряда, я встал и подошел к группе. Раскрыв рот, я смотрел на нарядно одетых людей, на стариков, придавших лицу серьезное, благочестивое выражение. Один из мужчин, приблизившись ко мне, что-то спросил на грузинском языке. Я на русском ответил, что не знаю грузинский. Что приехал в Тбилиси в гости. Несмотря на это, мужчина опять сказал мне что-то на грузинском языке. Во избежание недоразумения, я вышел из церкви и лишился возможности понаблюдать за обрядом до конца...
Целый день я провел в городе Рустави. Во время советской власти Рустави был оживленным, интернациональным городом, но после развала империи жизнь в городе угасла. Производство остановилось, русские, белорусы, украинцы и представители других национальностей переехали. Шумные заводы, на которых некогда работали тысячи людей, развалились на глазах. Их здания стали похожи на рыночных попрошаек. В Рустави остались только те, кому некуда было ехать. Старики целый день вели грустные беседы о прошлом города. Везде, на каждом шагу были видны следы развалившейся советской империи. Человек, обладающий даже минимальной способностью наблюдать, мог почувствовать, что когда-то здесь жизнь кипела. Приблизительно за три часа я обошел все улицы города. В столовой, оставшейся с советских времен, поел очень вкусные пельмени. Выпил кофе. Снова вышел бродить по городу. Возле зданий, лузгая семечки, беседовали старики. Иногда доносились крики играющих детей. Куда бы я ни пошел, мне встречались закрытые заводы и фабрики, крыши которых заросли травой и кустарником. Их вид нагонял тоску, я сворачивал на другие улицы. Производственный город Рустави после развала империи превратился в тихий дом престарелых. Простаивающие заводы ни на что не были годны. Было бы чудом, если бы эти заводы снова заработали. Оставшиеся в городе беспомощные люди хорошо это понимали, поэтому они, в особенности, пожилые, казались молчаливыми, грустными. Простаивающие, с заросшей травой и кустарником крышами, заводы, можно было разве что использовать для проведения рок-концерта или выставки художника-авангардиста.
И ВТОРОЙ ЧАСТЬЮ
Я не вернулся прямо в Баку. Остался на два дня в Тбилиси. Хорошо пил. Я два раза был в кафе на улице Леселидзе. Мне нравилось сидеть в этом кафе, и, попивая кофе, ни о чем не думая, смотреть на прохожих. Два раза я был в церкви. Зажег свечку. Мне нравилась умиротворяющая тишина темноты церковных углов. Я смотрел на молящихся людей. Они крестились, кланялись на все стороны, молились. Что может быть лучше церковного успокоения для людей, потерявших надежду? Какой-то мужчина, став на колени перед иконой, тихо, всхлипывая, плакал. Он поднимался, снова опускался на колени перед иконой, и, всхлипывая, плакал. Было жарко, но мужчина был в пиджаке. Гладкая борода, одухотворенное лицо делали его похожим на художника. Он казался общительным человеком. Когда мужчина в очередной раз поднялся на ноги, я подошел к нему и спросил:
- Что случилось?
Мужчина не удивился тому, что я заговорил в церкви на русском языке. Коротко ответил на мой вопрос:
- Моего сына убили. В России.
Я просто не сказал ничего. Что я мог сказать отцу, потерявшему сына, там, где каждый находит успокоение - в церкви, перед иконой? Было бы бессовестно говорить о пустых вещах, намеренно промолчать тоже было бы неискренне. Только человек, верящий в Бога, способен вынести ужас столь тяжелой потери, потери сына. Я вернулся на свое место, в тихий, темный угол церкви. Мужчина, выплакавшись, ушел. Неожиданно в церкви поменялась атмосфера. В церковь вошли хорошо одетые, веселые, проворные люди. Они пришли крестить новорожденного. Я много читал об этом обряде, но никогда не видел, как его совершают. Мне было очень интересно посмотреть на людей, на то, что они делают. Девушки были одеты с большим вкусом. Я словно смотрел фильм по мотивам прочитанного произведения. Священник, совершающий обряд, в моих глазах был не священником, а актером, исполняющим эту роль. Я словно находился не в церкви, а на съемочной площадке. Для того, чтобы ближе понаблюдать за совершением обряда, я встал и подошел к группе. Раскрыв рот, я смотрел на нарядно одетых людей, на стариков, придавших лицу серьезное, благочестивое выражение. Один из мужчин, приблизившись ко мне, что-то спросил на грузинском языке. Я на русском ответил, что не знаю грузинский. Что приехал в Тбилиси в гости. Несмотря на это, мужчина опять сказал мне что-то на грузинском языке. Во избежание недоразумения, я вышел из церкви и лишился возможности понаблюдать за обрядом до конца...
Целый день я провел в городе Рустави. Во время советской власти Рустави был оживленным, интернациональным городом, но после развала империи жизнь в городе угасла. Производство остановилось, русские, белорусы, украинцы и представители других национальностей переехали. Шумные заводы, на которых некогда работали тысячи людей, развалились на глазах. Их здания стали похожи на рыночных попрошаек. В Рустави остались только те, кому некуда было ехать. Старики целый день вели грустные беседы о прошлом города. Везде, на каждом шагу были видны следы развалившейся советской империи. Человек, обладающий даже минимальной способностью наблюдать, мог почувствовать, что когда-то здесь жизнь кипела. Приблизительно за три часа я обошел все улицы города. В столовой, оставшейся с советских времен, поел очень вкусные пельмени. Выпил кофе. Снова вышел бродить по городу. Возле зданий, лузгая семечки, беседовали старики. Иногда доносились крики играющих детей. Куда бы я ни пошел, мне встречались закрытые заводы и фабрики, крыши которых заросли травой и кустарником. Их вид нагонял тоску, я сворачивал на другие улицы. Производственный город Рустави после развала империи превратился в тихий дом престарелых. Простаивающие заводы ни на что не были годны. Было бы чудом, если бы эти заводы снова заработали. Оставшиеся в городе беспомощные люди хорошо это понимали, поэтому они, в особенности, пожилые, казались молчаливыми, грустными. Простаивающие, с заросшей травой и кустарником крышами, заводы, можно было разве что использовать для проведения рок-концерта или выставки художника-авангардиста.