КИРВА
Мы не пошли на войну, война пришла к нам. А до этого был мир и было счастье. В 17.00 счастье достигало совершенства. «Даншир Бакы», - говорило радио. Звук поднимали до предела. Желанная волна. Переливы, клокотание - душераздирающе, печально и меланхолично…
- Чья это свадьба?... – интересовалась моя бабушка Ашхен. Не ее вина. В нашем селе пели только на свадьбах.
Между тем мелодия волнами исторгалась из динамика, входила в дом, выходила наружу, текла по переулкам, потом по мейдану… Широко шагал Азербайджан. Мир был большим государством СССР. Счастье – грустным мугамом, коммунистическим. Летняя жара размеренно впитывалась в черепичные крыши, прокаленная пыль с ленивой скукой поднималась от уставших шагов, и сладкая печаль, со скорбным клокотанием, как эдемкий гашиш, густыми медовыми слоями перетекала в наши размягченные мозги. Мы были на дорогах коммунизма… Наша жизнь - заблудившийся напев, воспроизводимый бархатным баритоном моего деда Ашота. В нашем селе, он был, можно сказать, мастером пения. Он держал руку на сонной артерии и вливал ухо мира свои баяты. И голос его журчал как вода Шнога. У него был кирва из Турки Айрума по имени Гасан. Вот где был источник его песни. Их дружба была родством. Если бы мой дед сказал Гасану, прыгни с вершины горы, он бы прыгнул. Но он ему не говорил, падай с горы. Он его на гору поднимал.
Был февраль 1988-го. Пришло время катиться с гор. Когда пришла война, мы не сидели просто так, мы митинговали. До прихода войны пришли военные вести. В Сумгаите произошли погромы армян. Мы, с портретами 32 жертв поднялись на Цицернакаберд. История повторялась. Потом был Баку. Доколе нам было истребляться?... В то время я работал в Министерстве просвещения. Рядом с нашим зданием был азербайджанский театр, который годами не действовал. Я взял топор и пошел мстить за свой народ. Руководство было против. Я поднимал топор, они тянули его вниз… Говорили: нельзя… Москва так научила. Сначала я разбил это «нельзя». Потом приступил к двери. Поднял топор и врезал по лбу. Дверь жалобно скрипнула и поддалась. За порогом пахло плесенью, пустой зал и пустые кресла… Я был немного разочарован, неудовлетворен … Наверно, как Александр Македонский, уткнувшийся в индийские джунгли. Он дошел до края земли, а я вот был уже у кулис. В сравнении с нашими героическими стремлениями, поле действия было более чем ограничено. Только потом, спустя годы, я понял, что моя битва была лишь с закрытой дверью, за что испытываю стыд сейчас. Но в то время мне не было стыдно. В то время я был героем. До тех пор, пока вернулся к своей человеческой сущности. И героические времена остались в необратимом прошлом. Вообще человек становится героем в борьбе со злом. Но в каком из фронтов это зло?... Иди, и определись… Хорошо тому, кто всего лишь человек, героям не позавидуешь. Пусть родина их возвеличивает… Мои герои - обыкновенные люди. У настоящего человека нет вражеских границ. Граница его родины - в области его сердца и совести. И горе тому, кто ее нарушит. Наш кирва ушел, но не переступил границу. Об этом рассказ.
Джейран моего деда Ашота была единственной такой в нашем селе. Молоко ее было отменным, и бодалась она отменно. В двух озерах-глазах Джейран было море печали. Она, взирая на мир опечаленными очами, мирно прожевывала свою долю травы, и никто бы не догадался, сколько было мятежности в этой ее грусти. Вечером, она возвращалась с пастбища, раскачивая грузное и упитанное тело, кряхтя от полноты и сытости. Люди безмятежно проходили мимо нее, как прошли бы мимо коровы. Трудно сказать, в тот момент в ней засыпала корова или просыпался бык. Она впивалась мутным взглядом в прохожего. Из черных влажных ноздрей поднимался пар. Вдруг она резко опускала морду к земле, выдвигала острющие рога и шла в атаку. Мужчины как-то защищались. Не дай бог, если попадалась женщина. Стыд и боль вмиг смешивались на острие рогов. Платье обязательно натягивалось на голову, и жертва опрокидывалась, вскинув вверх голые ноги. Мой бедный дед потерял свой сон. Весь исстрадался… Огревал розгой ее красную спину… Безрезультатно. Джейран стояла покорно и всматривалась в хозяина глазами, полными любви и грусти. При каждом ударе слабо стонала и вытягивала шею, чтобы лизнуть щеки деда. Розга замирала в воздухе, потом зависала в бессильной руке… Ну иди, и растолкуй этой бессловесной твари… Нет, к ножу рука не шла… Правильней было продать. Но кто бы купил это дурное животное?
И на этот раз кирва Гасан выручил.
- Манолюм, кирва Ашот, - сказал он, – санин Джейран инейини гетир ман алым… (От греха подальше, кирва Ашот, давай я куплю твою корову Джейран.)
Армянское общенациональное движение только-только набирало обороты. Везде кипели антиазербайджанские страсти. Трудно сказать, обильное молоко нашей коровы, или ее острющие рога были нужны Гасану… В любом случае, наш кирва оставил сто рублей предоплаты, и погнал Джейран в Турки Айрум. Они пошли одной дорогой. Меж тем «ось мира пошатнулась». И рассветы наши не были мирными. От границ Азербайджана шли все более тревожные вести. Только мать моя была невозмутима. Говорила, кто бросит в тебя камень, забросай того яблоками и гранатом. Мама была поэтичной и лиричной, более того, она была материнской... Итак, мой хороший читатель… В рассказах моих не только писание… Я заворачиваю сердце в бумагу и преподношу Вам.
Турки Айрум не принадлежал туркам. Это была азербайджанонаселенная территория в регионе Лори. Общенациональное движение дошло туда. Смутные были времена. Село просыпалось с утренней росой. Но снаружи было пусто. Люди, как испуганные курицы, прятались в своих домах. Они вверили себя их богу. Мы же вверили себя нашему богу. Они читали Коран, мы – Библию. Война была между этими двумя. Моя собственная вера немного другая, я верю в Бога… но не так как в книге или книгах написано… А так, как Он есть. Он Примиритель, Всемогущий… Люди потеряли Примирителя. Меж тем страна была в смуте. Новоявленные идолы наслаждались магической любовью. Бог есть любовь, но любовь не есть Бог. Противоположность любви – ненависть. Эти два вместе сотворили войну. А люди «вкушали» ее. Если бы люди не разделили Бога, очевидно, не разделяли бы они и сыновей его.
В ту ночь мой дед сменил 7 рубашек. Как только закрывал глаза – все тот же кошмар, открывал – та же лихорадка. Холодный пот заливал постель. Рубаха и помочи, как саван, прилипали к телу. Зубы бесконтрольно скрежетали. Стужа пробирала кости.
- Ашхееен, - стонал дед, - дай смену…
- Опяяять…? - спросонок отзывалась бабушка.
… Под веками моего деда - ополчение «Кайцон»: Аветанц Пашо, Петнанц Кото, Мрджананц Шало, Тртмананц Гико, Грапи Осани Пурчул, Азаронц Ваган, Ынананц Камсар, Ансанц Мишо, Чичили Пилиз, Обосанц Гево, Бошанц Самат, Чичонц Суро, Ырицанц Тато, Джваханц Джаваир… Атаковали… Айрум был в дыме и огне. Чичли Пилиз откинул брезент «Виллиса» и вынул ствол пулемета. Сидя в кузове взял прицел на дома, и строчил как Чапаев … Обнаженное село, вместо того чтобы поднять руки вверх, само начало вверх подниматься … Как в сказке, словно летающая тарелка, поднялось, вознеслось, стремясь спрятаться за облаками. Но и на небе не было спасения. Дома, попав за облака, начали стукаться друг о друга, как в решете. Дома были большими, люди маленькими. Маленькие люди из больших домов, через дырки неба, между облаками, просеялись и образовали холм на первом плане. Среди них безвинный был виноват.
Xолм был похож на движущийся муравейник.
- Ашооот, Ашооот, - доносился голос с холма. Это был кирва Гасан, и как ни странно, верхом на Джейран. Он выползал из-под кучи людей как из клубка пресмыкающихся. И не только он… Вместе со всем семейством ... Гасан погонял корову, а корова не хотела двигаться… Выгнула шею и смотрела на него… Озера глаз, полные тоски. Как теленок потерявший мать, выгнула шею и мычала:
- Ашооот, Ашооот…
Солнце склонилось над моим дедом и щекотало ему нос своим лучом. Он непроизвольно подносил руку к носу, бормотал что-то невнятное и никак не хотел открыть глаза.
- Ашооот, Ашооот… - веки как облепленные дегтем, прилипли и не отлипали.
Голос неприятно стучал по барабанной перепонке. Не мог понять, откуда он идет, из того холма или из окна… Тем не менее, открывающиеся глаза постепенно стали различать источник света.
- Ашот, тебя спрашивают, - это бабушка Ашхен, которая вышла подмести двор с утра.
- С чего бы?...- вяло трет глаза мой дед.
- Говорит, от Гасана есть новости… - сказала бабушка.
Вот этого не ожидал. Скинул одеало. Мозг мгновенно просветлился. Сон как птичка улетел. Сам не понял, как оделся. Под тутовым деревом неторопливо курил Аветанц Пашо. Он был командиром фидаинов села. Как будто тысячу лет не брился. Как у разбойника, только что выскочившего из чащи леса, голова его утопала в бороде… Потушил сигарету и прикурил новую.
- Что хорошего…? - неуверенно спросил дед.
- Ночью мы Турки Айрум выселили, - Пашо не спешил. Держал зажженную спичку под сигаретой, грубые ладони защищали дрожащий огонь от встречного ветра. Он был спокоен и задумчив, казалось, был занят самым серьезным в мире делом.
- На границе Садахло твоего кирва Гасана видел, - сказал он наконец, в то время как дед задыхался от нетерпения, - Стар и млад, собрав пожитки, шли… Он меня как увидел, пал мне в ноги, сказал: «Гурбан олум, Пашо джан, бу параны верарсан маним гардашым Ашота…» (Очень прошу, Пашо джан, передай эти деньги моему другу Ашоту.)
Пашо засунул руку за пазуху. Там было 50 штук советских красных десяток, заботливо завернутых в газету. Мы поняли, что это оставшийся за корову долг… А дед не хотел понимать. Впалая щека под левым глазом судорожно дергалась… Растерянно стоял, не знал взять или не взять… Не знал в какой карман положить. Снимал из одного кармана, клал в другой, снимал из этого, клал в третий… Эти деньги деду моему не по сердцу пришлись… Девальвация советского рубля была несколько лет спустя. Но в его морщинистой ладони советский рубль уже потерял свою цену.
Левон Джавахян
07-02-08
перевод Луизы Погосян
15-05-13
- Чья это свадьба?... – интересовалась моя бабушка Ашхен. Не ее вина. В нашем селе пели только на свадьбах.
Между тем мелодия волнами исторгалась из динамика, входила в дом, выходила наружу, текла по переулкам, потом по мейдану… Широко шагал Азербайджан. Мир был большим государством СССР. Счастье – грустным мугамом, коммунистическим. Летняя жара размеренно впитывалась в черепичные крыши, прокаленная пыль с ленивой скукой поднималась от уставших шагов, и сладкая печаль, со скорбным клокотанием, как эдемкий гашиш, густыми медовыми слоями перетекала в наши размягченные мозги. Мы были на дорогах коммунизма… Наша жизнь - заблудившийся напев, воспроизводимый бархатным баритоном моего деда Ашота. В нашем селе, он был, можно сказать, мастером пения. Он держал руку на сонной артерии и вливал ухо мира свои баяты. И голос его журчал как вода Шнога. У него был кирва из Турки Айрума по имени Гасан. Вот где был источник его песни. Их дружба была родством. Если бы мой дед сказал Гасану, прыгни с вершины горы, он бы прыгнул. Но он ему не говорил, падай с горы. Он его на гору поднимал.
Был февраль 1988-го. Пришло время катиться с гор. Когда пришла война, мы не сидели просто так, мы митинговали. До прихода войны пришли военные вести. В Сумгаите произошли погромы армян. Мы, с портретами 32 жертв поднялись на Цицернакаберд. История повторялась. Потом был Баку. Доколе нам было истребляться?... В то время я работал в Министерстве просвещения. Рядом с нашим зданием был азербайджанский театр, который годами не действовал. Я взял топор и пошел мстить за свой народ. Руководство было против. Я поднимал топор, они тянули его вниз… Говорили: нельзя… Москва так научила. Сначала я разбил это «нельзя». Потом приступил к двери. Поднял топор и врезал по лбу. Дверь жалобно скрипнула и поддалась. За порогом пахло плесенью, пустой зал и пустые кресла… Я был немного разочарован, неудовлетворен … Наверно, как Александр Македонский, уткнувшийся в индийские джунгли. Он дошел до края земли, а я вот был уже у кулис. В сравнении с нашими героическими стремлениями, поле действия было более чем ограничено. Только потом, спустя годы, я понял, что моя битва была лишь с закрытой дверью, за что испытываю стыд сейчас. Но в то время мне не было стыдно. В то время я был героем. До тех пор, пока вернулся к своей человеческой сущности. И героические времена остались в необратимом прошлом. Вообще человек становится героем в борьбе со злом. Но в каком из фронтов это зло?... Иди, и определись… Хорошо тому, кто всего лишь человек, героям не позавидуешь. Пусть родина их возвеличивает… Мои герои - обыкновенные люди. У настоящего человека нет вражеских границ. Граница его родины - в области его сердца и совести. И горе тому, кто ее нарушит. Наш кирва ушел, но не переступил границу. Об этом рассказ.
Джейран моего деда Ашота была единственной такой в нашем селе. Молоко ее было отменным, и бодалась она отменно. В двух озерах-глазах Джейран было море печали. Она, взирая на мир опечаленными очами, мирно прожевывала свою долю травы, и никто бы не догадался, сколько было мятежности в этой ее грусти. Вечером, она возвращалась с пастбища, раскачивая грузное и упитанное тело, кряхтя от полноты и сытости. Люди безмятежно проходили мимо нее, как прошли бы мимо коровы. Трудно сказать, в тот момент в ней засыпала корова или просыпался бык. Она впивалась мутным взглядом в прохожего. Из черных влажных ноздрей поднимался пар. Вдруг она резко опускала морду к земле, выдвигала острющие рога и шла в атаку. Мужчины как-то защищались. Не дай бог, если попадалась женщина. Стыд и боль вмиг смешивались на острие рогов. Платье обязательно натягивалось на голову, и жертва опрокидывалась, вскинув вверх голые ноги. Мой бедный дед потерял свой сон. Весь исстрадался… Огревал розгой ее красную спину… Безрезультатно. Джейран стояла покорно и всматривалась в хозяина глазами, полными любви и грусти. При каждом ударе слабо стонала и вытягивала шею, чтобы лизнуть щеки деда. Розга замирала в воздухе, потом зависала в бессильной руке… Ну иди, и растолкуй этой бессловесной твари… Нет, к ножу рука не шла… Правильней было продать. Но кто бы купил это дурное животное?
И на этот раз кирва Гасан выручил.
- Манолюм, кирва Ашот, - сказал он, – санин Джейран инейини гетир ман алым… (От греха подальше, кирва Ашот, давай я куплю твою корову Джейран.)
Армянское общенациональное движение только-только набирало обороты. Везде кипели антиазербайджанские страсти. Трудно сказать, обильное молоко нашей коровы, или ее острющие рога были нужны Гасану… В любом случае, наш кирва оставил сто рублей предоплаты, и погнал Джейран в Турки Айрум. Они пошли одной дорогой. Меж тем «ось мира пошатнулась». И рассветы наши не были мирными. От границ Азербайджана шли все более тревожные вести. Только мать моя была невозмутима. Говорила, кто бросит в тебя камень, забросай того яблоками и гранатом. Мама была поэтичной и лиричной, более того, она была материнской... Итак, мой хороший читатель… В рассказах моих не только писание… Я заворачиваю сердце в бумагу и преподношу Вам.
Турки Айрум не принадлежал туркам. Это была азербайджанонаселенная территория в регионе Лори. Общенациональное движение дошло туда. Смутные были времена. Село просыпалось с утренней росой. Но снаружи было пусто. Люди, как испуганные курицы, прятались в своих домах. Они вверили себя их богу. Мы же вверили себя нашему богу. Они читали Коран, мы – Библию. Война была между этими двумя. Моя собственная вера немного другая, я верю в Бога… но не так как в книге или книгах написано… А так, как Он есть. Он Примиритель, Всемогущий… Люди потеряли Примирителя. Меж тем страна была в смуте. Новоявленные идолы наслаждались магической любовью. Бог есть любовь, но любовь не есть Бог. Противоположность любви – ненависть. Эти два вместе сотворили войну. А люди «вкушали» ее. Если бы люди не разделили Бога, очевидно, не разделяли бы они и сыновей его.
В ту ночь мой дед сменил 7 рубашек. Как только закрывал глаза – все тот же кошмар, открывал – та же лихорадка. Холодный пот заливал постель. Рубаха и помочи, как саван, прилипали к телу. Зубы бесконтрольно скрежетали. Стужа пробирала кости.
- Ашхееен, - стонал дед, - дай смену…
- Опяяять…? - спросонок отзывалась бабушка.
… Под веками моего деда - ополчение «Кайцон»: Аветанц Пашо, Петнанц Кото, Мрджананц Шало, Тртмананц Гико, Грапи Осани Пурчул, Азаронц Ваган, Ынананц Камсар, Ансанц Мишо, Чичили Пилиз, Обосанц Гево, Бошанц Самат, Чичонц Суро, Ырицанц Тато, Джваханц Джаваир… Атаковали… Айрум был в дыме и огне. Чичли Пилиз откинул брезент «Виллиса» и вынул ствол пулемета. Сидя в кузове взял прицел на дома, и строчил как Чапаев … Обнаженное село, вместо того чтобы поднять руки вверх, само начало вверх подниматься … Как в сказке, словно летающая тарелка, поднялось, вознеслось, стремясь спрятаться за облаками. Но и на небе не было спасения. Дома, попав за облака, начали стукаться друг о друга, как в решете. Дома были большими, люди маленькими. Маленькие люди из больших домов, через дырки неба, между облаками, просеялись и образовали холм на первом плане. Среди них безвинный был виноват.
Xолм был похож на движущийся муравейник.
- Ашооот, Ашооот, - доносился голос с холма. Это был кирва Гасан, и как ни странно, верхом на Джейран. Он выползал из-под кучи людей как из клубка пресмыкающихся. И не только он… Вместе со всем семейством ... Гасан погонял корову, а корова не хотела двигаться… Выгнула шею и смотрела на него… Озера глаз, полные тоски. Как теленок потерявший мать, выгнула шею и мычала:
- Ашооот, Ашооот…
Солнце склонилось над моим дедом и щекотало ему нос своим лучом. Он непроизвольно подносил руку к носу, бормотал что-то невнятное и никак не хотел открыть глаза.
- Ашооот, Ашооот… - веки как облепленные дегтем, прилипли и не отлипали.
Голос неприятно стучал по барабанной перепонке. Не мог понять, откуда он идет, из того холма или из окна… Тем не менее, открывающиеся глаза постепенно стали различать источник света.
- Ашот, тебя спрашивают, - это бабушка Ашхен, которая вышла подмести двор с утра.
- С чего бы?...- вяло трет глаза мой дед.
- Говорит, от Гасана есть новости… - сказала бабушка.
Вот этого не ожидал. Скинул одеало. Мозг мгновенно просветлился. Сон как птичка улетел. Сам не понял, как оделся. Под тутовым деревом неторопливо курил Аветанц Пашо. Он был командиром фидаинов села. Как будто тысячу лет не брился. Как у разбойника, только что выскочившего из чащи леса, голова его утопала в бороде… Потушил сигарету и прикурил новую.
- Что хорошего…? - неуверенно спросил дед.
- Ночью мы Турки Айрум выселили, - Пашо не спешил. Держал зажженную спичку под сигаретой, грубые ладони защищали дрожащий огонь от встречного ветра. Он был спокоен и задумчив, казалось, был занят самым серьезным в мире делом.
- На границе Садахло твоего кирва Гасана видел, - сказал он наконец, в то время как дед задыхался от нетерпения, - Стар и млад, собрав пожитки, шли… Он меня как увидел, пал мне в ноги, сказал: «Гурбан олум, Пашо джан, бу параны верарсан маним гардашым Ашота…» (Очень прошу, Пашо джан, передай эти деньги моему другу Ашоту.)
Пашо засунул руку за пазуху. Там было 50 штук советских красных десяток, заботливо завернутых в газету. Мы поняли, что это оставшийся за корову долг… А дед не хотел понимать. Впалая щека под левым глазом судорожно дергалась… Растерянно стоял, не знал взять или не взять… Не знал в какой карман положить. Снимал из одного кармана, клал в другой, снимал из этого, клал в третий… Эти деньги деду моему не по сердцу пришлись… Девальвация советского рубля была несколько лет спустя. Но в его морщинистой ладони советский рубль уже потерял свою цену.
Левон Джавахян
07-02-08
перевод Луизы Погосян
15-05-13