- Скажи-ка мне, кстати, кюре, каким образом примиряешь ты эти две морали – мораль отдельного человека, который живет с глазу на глаз со своей совестью и желает мира себе и другим, и мораль человеческих стад, государств, которые из войны и преступления делают доблесть? Которая из них от бога?
- Что за вопрос!.. Да обе. Все от бога.
- Тогда он сам не знает, чего хочет. Или, скорее, знать-то знает, да не может. Если ему приходится иметь дело с людьми в одиночку, то это просто; ему ничего не стоит заставить их слушаться. Но когда люди соберутся толпой, тогда богу не по себе. Что может один против всех? Тут человек предоставлен себе, матери своей, которая вселяет в него свой кровожадный дух...
Помнишь сказку, где люди, по известным дням, становятся волками, а потом возвращаются в свою шкуру? Наши старые сказки знают больше, чем твой молитвенник, друг кюре. В государстве каждый человек выступает в своей волчьей шкуре. И сколько бы государства, и короли, и их министры ни рядились пастухами и ни выдавали себя, жулики, за родичей великого пастуха, твоего доброго пастыря, все они рыси, быки, пасти и животы, которые ничем не набьешь. А для чего? Для того, чтобы утолить безмерный голод земли.
Ромен Роллан
“Кола Брюньон”, 1914
- Что за вопрос!.. Да обе. Все от бога.
- Тогда он сам не знает, чего хочет. Или, скорее, знать-то знает, да не может. Если ему приходится иметь дело с людьми в одиночку, то это просто; ему ничего не стоит заставить их слушаться. Но когда люди соберутся толпой, тогда богу не по себе. Что может один против всех? Тут человек предоставлен себе, матери своей, которая вселяет в него свой кровожадный дух...
Помнишь сказку, где люди, по известным дням, становятся волками, а потом возвращаются в свою шкуру? Наши старые сказки знают больше, чем твой молитвенник, друг кюре. В государстве каждый человек выступает в своей волчьей шкуре. И сколько бы государства, и короли, и их министры ни рядились пастухами и ни выдавали себя, жулики, за родичей великого пастуха, твоего доброго пастыря, все они рыси, быки, пасти и животы, которые ничем не набьешь. А для чего? Для того, чтобы утолить безмерный голод земли.
Ромен Роллан
“Кола Брюньон”, 1914
ТОЛПА
Вот уже двадцать лет стою в толпе. Я есть толпа. Я стою. Мы стоим.
Вот так с поднятым вверх кулаком стоим. В толпе - общаемся, создаем семьи, рождаем детей, умираем – в толпе. В толпе торгуемся, торгуем, едим, пьем, наслаждаемся. Смотрим шоу и сериалы, играем, поем, хлопаем и подпеваем. Каждый из нас стоит на месте и движется одновременно. Мы движемся как манекены на колесах, толкаем друг друга, и движемся не выбирая направления. Колеса - на шарнирах, не подчиняются нам.
Иногда с места, на котором стою, могу видеть подмостки, пространство возвышающееся над митингующими, оно также как и площадь, заполнено людьми. Там тоже стоят и двигаются одновременно, иногда кто-то соскальзывает, и на его место сразу же карабкается другой.
И наверху, и внизу, в процессе постоянного движения некоторые падают и оказываются раздавленными другими. Из-за того, что мы стоим уже слишком долго, под ногами каждого из нас - кровавая жижа, но мы не смотрим вниз, под ноги, мы стоим слишком плотно, и удобнее смотреть в затылки друг другу в направлении подмостков.
Даже когда не видны подмостки, слышно то, что говорят в микрофон. У меня тоже есть право говорить. У меня есть право говорить тихо, есть право кричать, есть право сделать свой рупор и на определенном пространстве заглушить голос из микрофона. У меня есть право молчать.У меня есть право не слушать, заткнуть уши ватой. Но уйти не могу. Я стою.
Мы стоим с поднятым вверх кулаком. Иногда один из нас разжимает кулак и опускает руку, начинает подпрыгивать, делает странные движения, он танцует. Толпа расступается и вокруг танцующего образуется свободное пространство. Толпа смотрит молча, тупое удивление длится недолго. Что это за танец? – выкрикивает кто-то, и свободное от толпы пространство наполняется угрозой. Танцующий в панике, он окружен и напуган до смерти, он чувствует, что если перестанет танцевать, толпа растерзает его сразу же. Он продолжает подпрыгивать, одна рука, как бы невзначай, поднимается, другая опускается, пальцы сжимаются в кулак, ноги застывают на земле. И вот он опять стоит с поднятым вверх кулаком, толпа сжимается вокруг, угроза исчезает - спасен.
Мы толпа, мы стадо, значит мы – волки, рыси, быки, пасти и животы, значит мы – государство и короли. Мы все. Среди нас нет ни одного отдельного человека. Мы утоляем безмерный голод земли.
Богу не по себе. Что может один против всех?
Я устала и хочу вернуться домой. Кругом все устали и хотят домой. Но каждый из нас может уйти только тогда, когда начнут расходиться все остальные.
Почему не уходим? Тот, кто хоть ненадолго разогнав толпу, смог остаться один, танцуя. Тот, кто хочет вернуться домой, к себе.
Ведь остальные мертвы и уже не уйдут никогда.
Луиза Погосян
28-05-2007
Вот так с поднятым вверх кулаком стоим. В толпе - общаемся, создаем семьи, рождаем детей, умираем – в толпе. В толпе торгуемся, торгуем, едим, пьем, наслаждаемся. Смотрим шоу и сериалы, играем, поем, хлопаем и подпеваем. Каждый из нас стоит на месте и движется одновременно. Мы движемся как манекены на колесах, толкаем друг друга, и движемся не выбирая направления. Колеса - на шарнирах, не подчиняются нам.
Иногда с места, на котором стою, могу видеть подмостки, пространство возвышающееся над митингующими, оно также как и площадь, заполнено людьми. Там тоже стоят и двигаются одновременно, иногда кто-то соскальзывает, и на его место сразу же карабкается другой.
И наверху, и внизу, в процессе постоянного движения некоторые падают и оказываются раздавленными другими. Из-за того, что мы стоим уже слишком долго, под ногами каждого из нас - кровавая жижа, но мы не смотрим вниз, под ноги, мы стоим слишком плотно, и удобнее смотреть в затылки друг другу в направлении подмостков.
Даже когда не видны подмостки, слышно то, что говорят в микрофон. У меня тоже есть право говорить. У меня есть право говорить тихо, есть право кричать, есть право сделать свой рупор и на определенном пространстве заглушить голос из микрофона. У меня есть право молчать.У меня есть право не слушать, заткнуть уши ватой. Но уйти не могу. Я стою.
Мы стоим с поднятым вверх кулаком. Иногда один из нас разжимает кулак и опускает руку, начинает подпрыгивать, делает странные движения, он танцует. Толпа расступается и вокруг танцующего образуется свободное пространство. Толпа смотрит молча, тупое удивление длится недолго. Что это за танец? – выкрикивает кто-то, и свободное от толпы пространство наполняется угрозой. Танцующий в панике, он окружен и напуган до смерти, он чувствует, что если перестанет танцевать, толпа растерзает его сразу же. Он продолжает подпрыгивать, одна рука, как бы невзначай, поднимается, другая опускается, пальцы сжимаются в кулак, ноги застывают на земле. И вот он опять стоит с поднятым вверх кулаком, толпа сжимается вокруг, угроза исчезает - спасен.
Мы толпа, мы стадо, значит мы – волки, рыси, быки, пасти и животы, значит мы – государство и короли. Мы все. Среди нас нет ни одного отдельного человека. Мы утоляем безмерный голод земли.
Богу не по себе. Что может один против всех?
Я устала и хочу вернуться домой. Кругом все устали и хотят домой. Но каждый из нас может уйти только тогда, когда начнут расходиться все остальные.
Почему не уходим? Тот, кто хоть ненадолго разогнав толпу, смог остаться один, танцуя. Тот, кто хочет вернуться домой, к себе.
Ведь остальные мертвы и уже не уйдут никогда.
Луиза Погосян
28-05-2007
