ВОРОНКА ИСТОРИИ
Гeворг Тер-Габриелян
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Перча я, как уже говорил, в свою табель о рангах не ввел, по причине того, что он был очень неровный писатель.
В 60-е он написал роман про Клода Роберта Изерли — парня, который бросил бомбу на Хиросиму (и Нагасаки?).
Тогда было модно, в духе Аксенова, писать про иностранцев философско-эссеистические произведения, ну и что, что в глаза их не видал?
Тем более, когда тематика такая общечеловеческая.
Этот прием — писать про зарубеж, чтобы писать про нормальную человеческую жизнь, или чтобы хаять зарубеж — интересное явление в период соцреализма.
Были ведь и книги и фильмы про зарубеж — включая шпионские, но и не только которые были написаны именно без нарушения принципов соцреализма.
«Бегство мистера Мак-Кинли» Леонида Леонова.
Но эта киноповесть по качеству текста резко отличалась от типичных искусственных творений, хаявших зарубеж.
Не читал, к сожалению, другие произведения подобного уровня (даже «Месс Менд») и не смотрел фильмов, но могу предположить, что и «Наследник из Калькутты» такого же рода, да что там?
Ведь и, скажем, произведения Грина таковы, а уж тем более Беляева.
«Мак-Кинли» принадлежал тому сорту литературы, который продолжился в произведениях типа «Пикник на обочине»--где действие происходило в самом что ни на есть загнивающем, но между тем реалистичном до чертиков, до коликов знакомом Западе, который не хаялся однозначно, и Советский Союз упоминался вскользь как островок справедливости и счастья, но какой-то совершенно изолированный и ни на что не влияющий.
«Изерли» был как бы из этого ряда.
Этому же ряду принадлежит одно из основных творений главного армянского фантаста — Карэна А. Симоняна, под названием «Аптекарь Нерсес Мажан».
«Аптекарь Нерсес Мажан» оказался неплохим произведением, хотя там в виде древнего будущего Карэн А. Симонян изобразил то мифологизированное представление о западном мире, которое о нем сам имел.
Там была неплохая психологическая коллизия и одна гениальная фраза, на которой и строилось все повествование: «Люди умирают или выходят из строя».
Хоть сюжет и мог показаться вторичным на фоне американской фантастики — но коллизия, о том, что люди начинают создавать собственных двойников-роботов, чтобы те функционировали, а сами они отдыхали, и при этом стыдятся этого, поэтому это делается втайне — была не такой уж замшелой, стертой, скушной и тривиальной, чтобы перечеркнуть интерес при чтении этого произведения, имеющего, как ни странно, вполне приличные для сайфая атмосферу и настроение.
После «Изерли» Перч написал другой роман, покрупнее и посерьезнее — исторический.
Все армянские прозаики считали своим долгом написать что-то историческое.
И Раффи писал еще в 19-м веке — «Самвел», как сын убивает отца и мать за предательство, и «Давид бек».
И Мурацан писал тот самый «Геворг Марзпетуни».
В 20-м же веке таких произведений стало и еще больше: тут и Дереник Демирчян со своим «Вардананк»--про великую битву армян против персов в 451 году, под руководством военачальника Вардана Мамиконяна, и Серо Ханзадян — наш, как бы, Пикуль, но более ранний — со своими романами…
Все эти произведения были про армянское «национально-освободительное движение» против того или иного из многочисленных иг.
О «Вардананк»-е надо сказать несколько слов. Дословно это слово можно перевести как «Вардановск/ие» (родственники, сторонники и т.д.)
Вардан — тот самый Вардан Мамиконян, чья скульптура, работы гения Ерванда Кочара, стоит на точке мушки лукообразной аллеи, с крепкими, как пушки, яйцами коня (почему лошадиные гениталии не прикрывают фиговыми трилистниками, как человечьи на псевдоантичных статуях в Питерах и Версалях? Можно бы лопухом…;-).
Дело было так: персы хотели заставить армян принять обратно зороастрийство после того, как армяне приняли христианство.
В то же время намечался очередной вселенский собор, где судьбы христианства должны были и далее определяться.
Армянская знать разделилась: некоторые были за зороастрийство, другие — против. Ницше тогда еще не было, поэтому что говорил Заратустра — мало кто знал.
Вардан возглавил тех, кто против, и в местечке Аварайр у речки Тгмут (что означает «тинистая»), где-то там, посередке «Анатолии», по-моему, на Северо-Запад от Вана, произошло главное сражение.
Это наше армянское Бородино: мы не выиграли, но и не проиграли.
Все полегли, но армяне остались христианами.
Что же касается Васака, брата Вардана, то он, как генерал Власов, ради идейных целей, по роману, возглавил тех армян, кто был за принятие зороастризма.
Чтобы нации выжить и не подвергнуться вырезанию, он предлагал ассимилироваться.
Этот вопрос: а правильно ли было армянам принимать христианство, долго муссировался и в последний раз резко встал сразу после распада Союза, когда можно было быть кем угодно: хоть арийцем - солнцепоклонником, но не атеистом.
То, что раньше было запрещено, теперь стало разрешено, и наоборот.
Ну это и в России точно также было, и к сожалению лицемерие всегда побеждает.
Что меня удивляет безмерно, это не толпы народа, готовые часами выстаивать очередь за святой водой или, там, чтобы поцеловать какую-нибудь засохшую доисторическую длань, или еще что, даже более непонятное, в этом роде.
Похоже, будто народ вчистую позабыл и даже никогда и не знал, как и почему распространяются микробы.
Ну я не против веры вообще.
Я против того, чтобы человеческая вера осуществлялась в церквах — любых — и считалось, что те, кто в церковь не ходят и могут слово критическое сказать о чем-либо церковном, нехристи, выродки и т.д.
Если я теперь говорю что-то критическое о церкви — армянской или православной — некоторые реагируют так же, как во времена Брежнева реагировали на мои политические анекдоты: у них лица вытягиваются, и чувствуется, что дай им волю — и летал бы я сейчас по камчатским снегам, окровавлЕнный.
В споре антирелигиозной части марксизма и религиозности меня удивляет вот что: религиозникам — и их последователям — и не пришлось как-то объяснить те противоречия, которые у них были, и почему марксизм их критиковал.
На Западе еще какая-то дискуссия по этому вопросу постоянно происходит — особенно в католицизме.
В православной же и апольстольской религиях такой дискуссии вообще нет.
И ладно еще если бы религиозники упирали на то, что их гоняли вчера, поэтому они якобы моральное право имеют.
Типа евреев.
Так нет же: они ведут себя так же, как идеологические отделы ЦК КПСС, с позиции силы.
«Будем как можно более ретроградными и противоречивыми — и народ за нами потянется», как бы говорят они.
Народу, да, оказывается, нужна массовая идеология.
Я все никак не могу смириться с тем, что народ глуп, как пробка.
Мне все кажется, что это они делают вид, что сейчас скинут с себя это притворство и станут нормальными людьми.
Как я не верил в марксизм — нутром не верил, еще до того, как Солженицына прочел — благодаря семье, быть может, но не верил с детства, скептически относился — не ко всему марксизму, конечно, а именно к идеологии Советского Союза и идее построения коммунизма через тот путь, которым шел СССР — так и не верю в церкви.
Ни в какие.
И что? Мне трудно жить? Да нет! Мне легче!
Быть критически настроенным скептиком облегчает жизнь, делает человека менее наивным, менее зависимым от ошибок, которые диктуют идеологические учреждения.
Так нет же! Люди хотят быть наивными и совершать ошибки! Полагаться не на себя, а на какие-либо потусторонние силы.
Ну да ладно.
Все же удивительно, как, выбросив марксизм, общества выбросили, вместе с ним, и высочайшие достижения духа — понимание стольких вещей, которые маркизм, опираясь на весь предыдущий человеческий опыт, объяснял так, как ни одно учение не объясняет — и предпочли скатиться на примитивный уровень, верующих, что гром — это глас божий, а толстопузик телепузик священник — медиатор между ними и громом.
В момент распада Союза в Армении образовалась серьезная секта
солнцепоклонников, которые, основываясь на предтечах этой же идеологии, объявляли, что все трагедии нации начались с принятия христианства, что христианство — религия, навязанная армянам, и что истинная наша суть — языческая, солнцепоклонническая, огнепоколонническая, зороастрийская и т.д.
Им вторили так называемые «цегакроны». «Цегакрон» - учение, объявляющее нацию религией.
«Цегакроны» возникли из учения Нждеха, одного из фидаинов, начальников отрядов, пытающихся освободить Западную Армению, который затем, после поражения в войне с Турцией, пожил в Болгарии, кажется, и умер в 1926 году.
Другой фидаин, Дро, Драстамат Канаян — армянский антитурецкий военачальник, руководитель неформального вооруженного образования времен геноцида и первой мировой, тоже затем перекочевал на Запад и создал свое учение, а позднее, во время Второй мировой, создал армянский батальон из армян диаспоры, который воевал против советской армии.
Как малая нация, армяне часто оказывались в этой ситуации: разделенные противоборствующими крупными политическими образованиями, будучи пограничной нацией, они вынуждены были воевать на обеих сторонах.
В последний раз это произошло в грузино-абхазской войне, но здесь, хотя грузинские армяне и поддерживали грузин, но больше на словах, а абхазские армяне и правда, говорят, всерьез воевали против грузин.
Хотя, пока своими глазами не увижу, не поверю, что армяне могли против грузин воевать.
Но это не мешало армянам не терять чувства юмора, и некоторые из анекдотов про фашистские времена, возникшие годы эдак в 70-е, в этом плане очень показательны.
Для начала приведу анекдот, просто подчеркивающий прагматизм армянина, доходящий до глупости — на поверхности, а на самом деле — его умение рефлексировать, быть всегда вне той ситуации, в которой находится: грузовик с зэками подъезжает к воротам крематория Заксенхаузена. Около ворот его нагоняет «оппель-капитан», сигналит, заставляет остановиться, из легковика выпрыгивает подтянутый немец, подбегает к грузовику, отдергивает брезент и кричит:
- Сриди вас ейст капфельшчик Ваго?
Из глубины кузова раздается голос:
- Да, я тут, а что?
- Ви дэлайт капфель кухния Оберштурмфюрер Грюндих?
- Да, я, а что?
- Ви тэпэр дэлайт капфель кухния Штандартенфюрер Хендрих квадратни мэтр две марки?
- Что-что? Две марки метр? Да вы что, смеетесь? Ни за что. (И кричит в сторону водителя грузовика) Езжяй, езжяй!
(Естественно, грузовик исчезает в пасти крематория)
А вот анекдот уже напрямую про разделенный народ по разные стороны баррикад: Советских офицеров-армян немцы поймали в плен и поставили к стенке. Пришел взвод немецких автоматчиков, немецкий офицер дает им приказ: Приготовить-ся! Цель-ся!
Но вместо команды «Пли!» немецкий офицер вынимает свой Вальтер и почему-то один за другим щелкает немецких автоматчиков.
Приговоренные армяне с удивлением переглядываются.
А немецкий офицер подходит к ним и говорит: «Ребята, понимаете, я такой же армянин, как и вы, просто так уж случилось, воюю с обратной стороны доски, судьба такая, но это же не значит, что я должен позволить вас убить…»
- Ох, спасибо, брат, мы тоже думаем — в чем дело? Не забудем тебя, навсегда твои должники, друзья, война закончится — приезжай в Армению, мы тебя повезем везде и всюду, все покажем, Эчмиадзин, Звартноц, Гарни-Гегард.
- Ладно-ладно, ребята, спасибо, обязательно приеду, а теперь торопитесь, уходите, а то сейчас наши набегут…
Ребята собираются убегать, и только один из них в последний момент оборачивается вновь к немецкому армянину и говорит:
- Слушай, брат, а покажи мне этот свой Вальтер, а то я в жизни немецкого пистолета в руках не держал…
Тот передает ему Вальтер.
Он тут же из этого Вальтера пристреливает своего спасителя.
Ребята его журят, удивленные:
- Ты че? Он же нас спас! Зачем ты его пристрелил?
- Понимаете, ребята, - говорит. – Я вот подумал: закончится война, этот хер к нам приедет, иди и показывай ему все вокруг: Эчмиадзин, Звартноц, Гарни-Гегард…
Чтобы понять этот анекдот, необходимо сообразить, что армяне не негостеприимный народ глубоко в душе, делающий вид, что они гостеприимны, а просто устали возить гостей по этим немногочисленным достопримечательностям, которые каждый армянин видел, наверное, раз сто и каждый раз по приезде гостей их туда возит.
Циничность? Верность своей стороне?
Вот такой немецкий офицер Драстамат Канаян или Нждех создали это свое учение «цегакрона» и, за неимением признанных независимых многочисленных армянских философов, стали считаться чуть ли не одними из центральных фигур философии национализма.
Фигуры интересные, жизни романныя, к сожалению, я мало о них знаю, и в принципе не верю, что национализм может быть серьезной философией, и националистическая часть любого учения для меня — примитив и обман. Даже Гегеля. Пока он диалектику свою создает — я с ним, а вот как про немецкий абсолютный дух — тут-то я и ручкой ему делаю.
Солнцепоклонники в Армении и сейчас есть — на высоченных лестницах восстановленного эллинистического монастыря Гарни часто можно видеть детей, совершающих свои веселые ритуалы под управлением опытных солнцепоклонников.
Я понимаю, что предпочесть одного бога многим в свое время было актом прогресса, вело к централизации, созданию центрально-властных систем правления государств, а оттуда — к построению наций и соответственно — изобретению конвейера и других технологических причуд, так облегчивших жизнь и улучшивших ее качество для всех тех, кто не на конвейере работает.
Но я также и понимаю, что обожествление всего и вся сущего и живого — а также неживого — тоже очень красиво, и по сути я пантеист.
Но я эстетствующий пантеист.
Типа Параджанова и Феллини.
Ну пусть там будет бог - отец, над всеми богами бог, но все равно есть и еще очень много других божков — и воздух — бог, и вода, и земля, и зелень, и трава, и фрукты, и красивые женщины…
А церкви — только лишь как архитектурные памятники, и не надо новые строить — стройте лучше красивые дома!
И лишь несколько храмов, где есть дух святости, допустимы.
Но для этого надо нюх иметь: запускать в храмы людей с нюхом, чтобы они вынюхивали: чувствуется здесь дух святости? Хорошо! Нет? Тогда давайте что-то менять!
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
«Вардананк» писался Дереником Демирчяном в спешке, во время Великой отечественной войны — заказ был крупный от идеологического отдела сталинизма — использовать историю для патриотической пропаганды — и в этом романе Демирчян сделал Васака чистым предателем.
Демирчян — талантливый писатель, который в свое время создал такие шедевры, как «Храбрый Назар»--свой вариант армянского народного варианта сказки про храброго портняжку (другой вариант написан Туманяном), а также эссе «Армянин», одно из самых интересных произведений, где противоречия армянина пытаются быть сведенными воедино.
Но этот роман у него получился какой-то сухой, смешной и идеологизированный.
Битва при Аварайре закончилась поражением армян, но, как и Бородино, это поражение не позволило врагу осуществить задуманное: персы отказались от идеи зороастрировать армян.
Они послали пьяных слонов на армянское войско, и все армянское войско, включая нежных жен (которые, как декабристки, вышли со своими мужьями на поле брани) было затоптано слонами.
В этот же момент происходил Халкедонский собор, куда никто из армян не поехал — битва была важнее, говорят.
В итоге армяне так и не участвовали в последующем движении церкви к расколу и не приняли ни правду католиков, ни оную православных.
Так и остались древней неприсоединившейся церковью.
Такими же неприсоединившимися являются и церкви коптская, несторианская и ассирийская.
Копты — древние жители Египта, не-арабы, т.е. те, над которыми еще фараоны властвовали (корень тот же: копт — Египет — эфиоп).
Бутрос Бутрос Гали был коптом.
И у них некий вариант христианства. Недавно их интриги повстречались мне в небезынтересном, но не совсем получившемся триллере Арсена Ревазова.
Ассирийцы — те, кто жил в древней Ассирии, и теперь ее нет. Вместо нее – арабская Сирия.
Их осталось очень мало.
В свое время Сароян написал гениальный рассказ «70 тысяч ассирийцев» – всего столько их оставалось на земле в 30-е годы 20-го века.
Ассирийцы известны в Москве — они были потомственными чистильщиками сапог, ну и теперь иногда попадаются, к примеру, некоторые точки вокруг Пампуша лет пять назад еще принадлежали ассирийской мафии.
Несторианцы — тоже какая-то древняя религиозная группа, последователи Нестора, живут в Иране, известны своей аскетичностью и, по-моему, жестокостью. Может, и древние армяне по изначальному происхождению.
Принятие армянами христианства — хорошо известная история, но тот вариант, который мне запомнился, звучит тут к месту: как пишет Агафангел (или Агатангегос) в одной из первых историографий Армении, по стране ходил Григорий Просветитель и проповедовал учение Христа.
Он охмурил трех сестер — Рипсиме, Гаяне и Шогакат, и они стали христианками. Но царь Трдат возжелал Рипсиме, а она ему отказала, сказала, мол, прими христианство и женись на мне.
Как с тех пор и говорят армянские девушки.
Об этом Грант не писал.
Его проза — полностью реалистичная в лучшем смысле этого слова — разве что ограничивалась историями об инцестах — главной из которых была история в «Ташкенте» о женщине, легшей с четырнадцатилетним братишкой своего погибшего на войне мужа, или история о неверности с последующим появлением, как бы, «Смердякова», рожденного сумасшедшей, полной ярости, шизы и похоти женщиной, с которой переспал Хозяин, так как не удовлетворялся своей сухонькой женой, которая к тому же была неплодоносящей.
В итоге появился «Смердяков»--такой же сильный и принципиальный боровец, как сам хозяин, да только — принципиально других этических принципов придерживающийся — власть имущим нового дня служащий («Хозяин»).
А Хозяин его не признает, ханжа, руку отцовскую ему не протягивает — вот и имеет те проблемы, что имеет. Считает, что сын, хоть и непризнанный, хоть и незаконнорожденный — самостоятельно должен был великие нравственные устои воспринять и защищать, независимо от того, признан отцом или нет?
Ибо и непризнание его со стороны отца — часть «великих» «нравственных» «устоев».
Дудки!
Гранта произведения полны эротической энергии и напряжения, но вглубь сути сексуальных отношений он все же не заходит, кроме как так, как я объяснил только что, с точки зрения общественного давления, громящего любовь, похоть, секс — все в одну кучу-малу…
Не думаю, что потому, что не смеет, а просто — он был писатель своего времени, а в СССР ведь «секса не было».
В рамках идеологии армянской интеллигенции зрелого застоя официально и публично считалось, что сексуальная энергия без особых усилий трансформируется в творческую, сублимируется в работу, и дело с концом, а кто этого не умеет — ну что ж делать, люди ведь, человеки, не выдержали нажима «скотства», с кем не бывает…
Фолкнер уже давно написал своего «Авессалома», про любовь брата к сестре, но и это не было чем-либо особенным: кто ж не влюбляется в собственную сестру?
Даже Грант, вон, в ее тело влюблялся.
Вон и я в своих сестер был влюблен — хоть и в троюродных.
Генри Миллер еще не был известен у нас, равно как и Лоуренс: так что те степени, до которых дошло рассмотрение этой проблематики в мире, у нас еще были неизвестны.
Не было, конечно же, книг Лимонова, Ерофеева и новой русской прозы, типа Сорокина, которая пока еще даже не была написана. Самое раннее произведение Сорокина, что я знаю, датировано 1983-м годом.
Роль секса ограничивалась сжатием ягодиц Юлы а затем и глухой Линды Уорнер со стороны бедного интеллигента-адвоката Гэвина, который не может себе позволить большего, ибо ему этой красотою обладать не дано Судьбою, той самой Судьбою с большой буквы, что распоряжалась жизнью и деяниями Эдипа, и которая по-армянски звучит как «надпись на лбу».
Был, конечно, злой писатель Агаси Айвазян, о котором еще речь впереди, и у которого в «Соляном графе» мальчик спит валетом с женщиной, башкиркой то ли буряткой…
Ой извините, может это в другой повести…
А, да, вспомнил, это в «Эдессе», по-моему, так называлась его повесть про доисторические времена, где, как в «Парфюмере», был средневековый рынок, были образы древнего города, чуть ли не Вавилона до Столпотворения, где мальчик влюбился на всю жизнь в запах ног этой женщины…
И другие у него бывали образы такие, промельком, а сам он, Агаси, мне говорил про «Медею» Пазолини, которая, после закрытого просмотра в Доме Кино, произвела фурор: «Ради волосатых голых ног этого типа (Ясона) она детьми своими белокурыми жертвует…»--говорил Агаси это не с укором, а с каким-то медитирующим чувством счастья, что, вот, есть искусство, которое настолько проверяет вековые устои человечности на крепость, что это чистейшее искусство, нежели там, скажем, порнография, а между тем — настолько отличное от вековечных армянских святынь — того, что детьми жертвовать ни за что нельзя и что ради детей надо всем жертвовать, а не наоборот…
Короче, сексуальная проблема и во времена Трдата стояла остро: так как Рипсимэ ему отказала, как считается, из-за своей христианской веры, он посадил Григория Просветителя в дыру (возревновал, видно), кинул его туда, считая, что тот умер, а трех сестер, мучая, загубил.
Но Григорий не умер, сидя в Хорвирапе в глубокой дыре («хорвирап» означает: «Глубокая скала». Он и сейчас есть, на фоне Арарата, туда можно спуститься — в эту дыру, удобные металлические лесенки туда ведут), он кормился хлебом и водой, которые ему просовывала через щель, выходящую к подножию холма, в котором дыра находится, некая селянка-почитательница.
Так прошло полтора десятка лет.
И тут Трдат и вся его семья и двор заболели некой странной болезнью — превратились в свиней.
Как тот боровчик у Булгакова.
Они искали различные способы выздоровления, вызывали знахарей, но ничего не помогало.
Наконец какие-то мудрецы сообщили, что есть человек — Григорий Просветитель — который может вылечить царя.
Но ведь он умер! Воскликнул царь.
Ан нет. Оказалось, что не совсем.
Григория вытащили, привели ко двору, и он, конечно, заставил царя принять христианство и всю страну охристианить.
От чего царь и вылечился во мгновение ока и перестал быть свиньей.
В дальнейшем столицу Вагаршапат переименовали в Эчмиадзин — что означает «спустившийся единорожденный» — сделали его нашим армянским Ватиканом — поставили на месте древнего языческого храма кафедральный собор — а в разных местах города построили еще три церкви, которые и назвали Рипсимэ, Гаянэ и Шогакат — по именам тех сестер.
Церковь Рипсимэ — хоть и приземистая — гениальна.
Видя ее, влюбляешься в нее, в христианство и в Рипсимэ, как царь Трдат.
В глубине души жалеешь, что сам не свинья.
К этой церкви хочется поприставать.
Церковь Гаянэ тоже ничего.
А церковь Шогакат маленькая и невидная, и была построена сравнительно очень недавно, всего лишь в 18-м, по-моему, веке.
Маленькая, умненькая, бедненькая сестрица, видимо, была.
Эчмиадзину повезло, и нам, что он оказался в рамках выжившей и сохранившейся Армении.
Представляете, если б как с сербами, у которых их Ватикан или Загорск оказался наглухо закупоренным в Косове!
В кафедральной церкви Эчмиадзина и хранится то сокровище, о котором хотел делать фильм Параджанов, но великий Вазген вначале дал, затем отнял свое царственное католикосовское разрешение.
И сам Вазген там и жил, и семинария там — одна из главных и древнейших школ Армении, и Комитас — великий композитор, сошедший с ума во время геноцида, прожил там не приходя в сознание аж до года эдак 1935-го, когда и умер от старости.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Я б на месте семинаристов давно уже объяснил, чем, скажем (только всерьез!), наша вера отличается от православной или католической.
Монофизитством? Так ли?
Так ведь я всю жизнь считал, что монофизитство означает, что армяне считают, что Христос — человек, а не бог!
А оказывается — прямо наоборот (и на том же самом романчик Дэна Брауна построен).
В детстве я с легкостью мог понять, что был такой человек — Христос, который был сыном бога и мог творить чудеса для людей, и который отдал свою жизнь за всех этих людей.
При такой трактовке проблем у меня не возникало с пониманием истории про Христа.
А вот если это был бог, полубог, или одновременно и бог и человек — тогда сразу возникали проблемы: ведь если он — бог, то его жертва как бы и не жертва? Ведь боги боли не испытывают?
Такое же противоречие встретилось мне в связи с историей Каина и Авеля. С детства, как представитель армянской нации, гордящейся своей автохтонностью, я считал, что Каин, убивший Авеля, был пастухом, т.е. номадом, кочевником, ибо я хорошо знал, что кочевники всегда нас, армян, оседлых, убивали.
А оказывается-то — наоборот!
Авель был пастухом, а Каин — земледельцем!
Что никак не укладывается в мое мировоззрение.
Так же, как и то, что оседлые армяне всю свою историю кочуют по миру.
То, что Христос человек, косвенно указано также и в следующем эпизоде, отраженном Мовсесом Хоренаци: эпизоде про царя Абгара.
В этом эпизоде царь Абгар пишет письмо Христу.
Содержание письма примерно следующее: Дорогой Иисус! Знаю, что ты подвергаешься гонениям. Приехал бы сюда, ко мне, я бы тебе предоставил полную возможность свободно жить, свое учение проповедовать, и никто бы тебя не преследовал в моем царстве.
Христос, к сожалению, не воспользовавшись приглашением Абгара, отвечает, что сейчас очень занят, видимо, приготовлениями к Голгофе, и вместо себя посылает своих учеников: Варфоломея и Тадеоса.
Это тот самый Варфоломей, чьим именем названа Варфоломеева ночь?
Если один из первых, пишущих на армянском алфавите, ученик Маштоца, крупный религиозный деятель и великий историограф писал, что царь мог написать дружеское письмо Христу…
И если были цари, которые писали дружеские письма Христу…
То конечно Христос был человеком…
Человек может стать богом...
Поэтому булгаковская трактовка этого образа была мне близка.
И в частности поэтому я утверждал, что армяне — стихийные марксисты, ибо их христианство и марксизм объединяют все то, что объединимо в этих двух учениях, и отрицают то, что в них противоречит друг другу.
Поэтому же я говорил, что и типичный советский интеллигент — стихийный марксист, и следовательно — армянин — типичный советский интеллигент.
Ну это я загнул!
К сожалению, жизнь показала, что я глубоко неправ.
Можно сказать, что среди живущих в России и известных армян — очень было много типичных советских интеллигентов.
Но и только.
Мои надежды возвеличения своей расы не удались.
Тут надо еще сказать несколько слов про понятие «интеллигенция».
В России, кажется, большинство думает, что интеллигенция — это прослойка, которая была или только в России, или же во всем мире. Между тем — это не так.
Ну, тот вариант, когда интеллигенцию приравнивают к образованщине и к прозападным либеральным ценностям, я тут не обсуждаю.
Феномен интеллигенции объясним, если понять, что эта прослойка принципиально и вообще никогда не существовала и не могла существовать в, скажем, англо-саксонском мире, и даже более того — во всем Западе.
Интеллигент — это не разночинец, не интеллектуал, не белый воротничок. В России также любят давать этой прослойке формулировку, ее чуть ли не освящающую: это человек с определенным этическим кодексом.
Типа Чехова.
Неверующий или верующий, часто — атеист, но считающий главные этические принципы христианства — совесть, там, ненасилие, честность и т.д. — главными своими принципами.
Ну марксистская идеология в СССР покрутилась-покрутилась и, иногда тявкая на интеллигенцию — примкнувшую к передовым классам, как Шипилов в свое время, сопровождающую их, прослойку, нежели класс, нечто, слыша что палец иногда тянулся к курку пистолета, нечто, похожее на прослойку блатных, криминал — социально-близкие к пролетариату, хоть и не в доску свои — все же не отрицала, что это социально-близкий класс, хоть и не такой близкий, как натуральные экспроприаторы от бога, типа блатные.
У тех и у тех нет своей собственности, но одни, как пролератии, продают свою духовную силу, чтобы копейку насущную заработать и выжить, а другие — экспроприируют у несправедливо чужие копейки накопивших эти копейки.
Но мои западные штудии, сравнительный анализ по всем странам показывают, что это не совсем так: это класс, действительно, не имеющих капитал продавцов своих мозгов, как пролетарии — мускулов, и они складывались как класс или прослойка только там, где была наука, искусство и другие интеллигентские занятия, спонсируемые государством с широким размахом.
Т.е. при дворе королей и султанов были ашуги и актеры, а вот когда государства развились и дворы почти перестали существовать, если эти ашуги, звездочеты, астрологи и шуты-актеришки все же выживали за счет государственных грантов, дотаций, университетов и т.д. — то там-то и образовывался класс интеллигенции.
На Западе в чистом виде он не образовался из-за того, что там государство не требовало плясать под свою дудку интеллектуалов, не субсидировало все аспекты интеллигентской деятельности: университеты и храмы занимались развитием различных областей неощупываемого не за счет государства, театры и газеты пытались выжить своими способами, художники — тоже, даже если и неудачно, за счет своих ушей и колониальных тропических островов, как Ван Гог и хитрый Гоген, в итоге не развилось то общее, что объединяло бы всю эту разношерстую толпу, как это произошло в России, СССР, а также в восточноевропейских странах и даже в странах Третьего Мира.
Интеллигенция как класс существовала в Латинской Америке и даже в мусульманских странах, таких, как Турция или арабские страны, т.е. везде, где государство выделяло деньги под интеллектуальный и творческий труд, за это требуя повиновения.
Во Франции ее почти не создалось, хотя чуть-чуть было, так как там государственное влияние на науку и искусство тоже бывало временами значительно. В Германии — нет, кроме Восточной, где она начала срочно складываться под советским игом и тут же протухла от собственного морального краха из-за коллаборационизма со Штази.
А в Великобритании или США она как таковая никогда и не сложилась, так как там изначально развивались те направления интеллекта и творчества, которые могли выжить независимо от госсубсидий столько же, сколько и в зависимости от госсубсидий.
Таким образом, ителлигенция — это временная историческая прослойка, которая существует там, где, к примеру, есть бесплатное высшее и поствысшее образование, где есть госучреждения, в которых платят деньги как бы за ничегонеделанье, а только за думанье и писанье, ну еще, может за обучение других, и т.д.
Там, где этих факторов нет — ее и не будет.
Там, где эти факторы исчезают за ненадобностью или по иным причинам — она и исчезнет.
Велком в умирающий класс!
Мы с вами — один большой вымерший класс, исторически потерявший свое значение.
Нас больше не будет.
Наши дети уже не будут интеллигентами.
Они могут быть интеллектуалами или дизайнерами, но интеллигенцией они уже не будут, а если будут, так как кровь восторжествует — то будут очень одинокими, и их никто не поймет, как аристократов английских.
Разве что Путин и его преемник закончат процесс, начатый Путиным, и создадут полнейшую вертикаль власти, и авторитаризм с элементами свободного рынка — тогда компрадорская, опричная интеллигенция вновь расцветет.
Ура, ура! Коррупция нам выгодна! В ее условиях наш класс будет существовать! Не дай бог регулярный рынок захлестнет все — и тогда нас не станет!
У Гранта был свой взгляд на интеллигенцию и вообще на методологию решения такого рода проблем.
Он, как и другие деревенщики, говорил об аристократизме крестьянина.
Продолжив его мысль, я пришел к выводу, что аристократия — это не определенное культурно-историческое образование, а ценностное обозначение определенных качеств людей, качеств, которые могут встретиться в людях любой социальной группы.
Так, в СССР говорилось о потомственной рабочей аристократии, Грант и Белов говорили о крестьянской, я мог говорить об интеллигентской — той, чьи не только отцы и деды, но и прадеды уже закончили университет или хотя бы семинарию, и так далее.
Такой подход Гранта — это было не просто метафорическое развитие содержания термина, а правильный методологический ход: перенос смысла термина с окаменелого — относящегося только к определенной группе в рамках истории и географии — на функционально-ценностное.
Я затем этим подходом пользуюсь часто. Каждый раз, когда у меня возникают трудности определения смысла какого-либо термина из-за того, что его ощутимый денотат ограничивает возможности его определения, я вытаскиваю из этого термина те ценностные признаки, которые его характеризуют, и вижу, что их можно приложить к намного более широкому кругу объектов, чем тот изначальный, завершенный и исторически отграниченный объект, к которому он прилагался.
В принципе, так можно расширить смысл и возможность приложения к различным объектам любых слов, даже таких, как, скажем, «стол» и «стул».
Попробуйте это сделать сами! Это очень приятное, увлекательное, авантюрное упражнение.
Так рождаются Хармсы!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Как бы то ни было, бездна между мной и армянским вариантом религиозной идеологии только увеличилась благодаря отмеченным выше противоречиям (различия в наших трактовках понятия «монофизитство»), а чем еще существенным отличается идеология армянской религии от других, так и осталось мне неизвестным.
Несущественных отличий много: и в архитектуре храмов, и в способе крещения, и в, скажем, типе и количестве икон или убранства. А вот существенных…
Глава церкви у нас — католикос, и церковь называется, по сути, вселенской, т.е. католической, а при этом себя считает правой, т.е. православной.
Но ни один из хваленых семинаристов мне ничего про это так как следует и не объяснил.
Недавно я встретил публикацию на эту тему в новом российском глянцевом журнале «Ереван»: она называлась что-то вроде «Двенадцать отличий армянской апостольской церкви от православной».
Но все эти отличия — или большинство — были несущественные, типа тех, что я уже упоминал, или их значимость как следует не раскрывалась.
Проблемы между церквами и их отличия напоминают мне споры между братьями. Каждый считает — что другой красивее и умнее, и к тому же удачливее, и поэтому критикует своего брата почем зря, причем выбирая для этого несущественные признаки, и притом именно те, которые явно показывают, что они намного более одинаковы, нежели различны.
Семинария с семинаристами находится в Эчмиадзине, который в получасе езды от Еревана, а между ними находится Звартноц — красивая трехъярусная церковь, которая тоже разрушена, как был разрушен Гарни, но, к счастью, не восстановлена как Гарни, и поэтому ее развалины оставляют сильное впечатление.
Говорят, при строительстве Звартноца была допущена архитектурная ошибка, из-за которой ее восстановить не представляется возможным, и она разрушилась не столько даже от разрушавших ее врагов, сколько от землетрясения, причем была восстановлена в свое время в средние века, но разрушилась вновь.
Как бы то ни было, ее развалины оставляют сильное впечатление, такое же, как в свое время, до восстановления, оставляли развалины языческого храма Гарни.
Чертеж Звартноца воссоздал тот самый архитектор, Торос Тораманян, который является предтечей образа Архитектора из пьесы Гранта «Нейтральная зона».
В Ани, раскопками которого грантовский Архитектор, а также Торос занимались, Кафедральный Собор был, действительно, дупликатом церкви Звартноц.
Кто был построен ранее — мне неизвестно.
Звартноц имеет круглую форму, его форма уникальна, он похож на церковь формы цирка шапито. Это очень поучительно.
Около этих развалин и был старый аэропорт, а затем на его месте построили новый, в точности повторенная, но уменьшенная копия какого-то латиноамериканского аэропорта, типа бразильского, что ли, один из железобетонных памятников архитектуры эпохи молодого Демирчяна, Карена-Строителя, и якобы, круглая «модерновая» форма летающей тарелки должна была быть соединением модерна со средневековым армянским зодчеством — ведь и Звартноц тоже круглый (Дэн Браун утверждает, что это — признак отсылки к солнцепоклонству. Вполне вероятно. Ведь и свастика — древний арийский знак — в армянском варианте круглая, нежели угловатая, как у фашистов, и направление крючков обратное).
… Вот, значит, темы, о которых мы с Грантом не говорили: секс, религия…
Понятно, почему: тема религии меня не особенно и интересовала тогда, даже несмотря на то, что мы бы не смогли ее обсуждать так открыто, как опять-таки очень трудно делать сегодня — ведь тогда нельзя было ее восхвалять, а сегодня нельзя бранить.
Темы же секса я стеснялся.
Это теперь, с высоты моего сегодняшнего опыта, мне интересно понять и обсудить, каково все же соотношение животного и божественного в человеке?
И, соответственно, каково соотношение человеческого и божественного в Христе?
Хорошо или нет животное начало в человеке?
В чем оно заключается — только ли в сексе и других причиндалах и ответвлениях процесса деторождения, или также и в агрессивности и насилии, а может, и в том, что человек должен есть и спать? И тем более если он ест себе подобных, а даже если и нет — просто мясо? А если даже не ест мясо — уменьшает ли это животное начало в нем?
Но я по этим темам мало что могу сказать, кроме разве что обозначения того места, в котором нахожусь, после чего начинается бесконечное неизвестности.
Все нации социально конструируются.
Их история придумывается, утверждается в высших инстанциях и преподносится их рядовым жителям.
Так рядовые жители — просто люди — утверждаются в мысли, что они принадлежат именно этой нации, а не той.
Если они наивны — то это нужно власть имущим, чтобы при случае использовать их как пушечное мясо.
Если же они не наивны — то это в первую очередь нужно им самим, чтобы вступать во властные игры и других превращать, при случае, в пушечное мясо.
Да, в национальном есть красота — скажем, языки и т.д. — но скатываться к возвеличению национального после того, как оно было так блестяще преодолено марксизмом, провозгласившим весь мир — общим домом, общечеловеческие ценности (также, как западные права человека) и то, что противоречия не горизонтальны — между нациями — а вертикальны — между классами — просто глупо, по-моему.
И единственное, что отличает одну воображенную и социально-сконструированную нацию от другой — это время их конструирования.
Армяне веке эдак в 19-м создали миф, что время их конструирования — 300-400 годы, годы принятия христианства и алфавита.
Европейские и русская нации — да и многие другие — позже были сконструированы.
Армяне — настолько уверенные в себе спокойные националисты, что их ничем не проймешь.
Их национальная идентичность сбалансированна.
Крепка, как броня.
Геноцид не поколебал ее, наоборот: укрепил.
Ара Недолян недавно упомянул, что эта крепость и самоуспокоенность эрудиции создают эффект «каравана Абу-Лала-Маари».
«Абу-Лала-Маари» — поэма Аветика Исаакяна, написанная в начале 20-го века в восточных тонах, с использованием размера «суры»--ритмической строки, которым написан Коран.
Тогда многие увлекались восточным экзотизмом — и Сарьян, и Брюсов, и Николай Гумилев, и тем более Рерих и т.д.
Поэма в советском литературоведении считалась упадочнической и относилась ко времени реакции после первой революции 1905 года.
Ее суть сводилась к тому, что Абу-Лала-Маари, порассуждав о том, что жизнь бессмысленна, уходит со своим караваном все дальше и дальше.
Она имела аллюзии с великой средневековой поэмой «Книга скорбных песнопений» Григора Нарекаци.
Нарекаци беседует с богом на протяжении многих страниц и стихов, то молится ему, то ругает его.
Книга Нарекаци — также как и сам монах-поэт — в целом синкретично были названы «Нарек».
Книга переписывалась из века в век, рукописи ее хранились в разных концах мира среди армян, и когда человек заболевал — книгу клали ему под подушку — она исцеляла.
Многие варианты рукописи с миниатюрами хранятся в Матенадаране — хранилище древних рукописей, который находится во главе проспекта Маштоца (бывшего проспекта Ленина, а до того — проспекта Сталина) — под бывшей скульптурой Сталина (а теперь — Матери-Армении).
Ох, уж этот палимпсест Еревана.
Абу-Лала похож на Нарек тем, что и там и там человече беседует с мудростью, то ругает ее, то склоняется, осознавая свою мизерность, то вновь восстает, в общем, не успокаивается.
Но Абу-Лала — это размеренный ход каравана верблюдов по пустыне, как «Болеро» Равеля.
Караван верблюдов этих вечно шагает.
Так и армянская нация: она может и будет вечно шагать.
Она уже так давно шагает, что любая сиюминутность, любое настоящее для нее — мгновение, не важное на общем фоне истории.
Но это, пишет Ара Недолян, и создает ее кризис: не надо ни к чему стремиться здесь и сейчас.
И это пройдет.
И зачем нам, скажем, бороться с коррупцией?
Армянская идентичность похожа на идентичность евреев, многие из которых даже могут на много поколений перестать ощущать свою еврейскую национальную идентичность — а затем она вновь проявится.
Идентичность грузин менее самоуспокоенная.
Русских — тоже.
И так далее.
Тогда, во время бесед с Грантом, мы об этом не думали.
Мы даже не знали термина «идентичность» в том смысле, в каком он употребляется в современных социально-политических науках. В смысле «самость» — знали, а в смысле «идентичность» — нет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Возвращаясь к Деренику Демирчяну и его «Вардананку», спешу сообщить, что именно эта тема попалась мне на экзамене по сочинению при окончании школы.
Писал я, претендуя на золотую медаль.
Нас было двое со всей школы: я и еще одна девочка.
Мы сдавали экзамен отдельно от других.
Нам дали темы.
К сожалению, я, как любитель, нежели специалист, ни одной из предложенных тем не знал.
И даже «Вардананк», про который я решил писать, я полностью и досконально не читал.
Я читал много страниц из этого многотомного романа, но не все, и то, что читал — не запомнил как следует.
Ну ничего, подумал я, авось мой прагматизм меня вывезет: и решил писать общие фразы и провести аналогию между борьбой с фашистами и борьбой с персами.
Так и сделал. А в конце и вообще учудил, перестарался, выпендрился: сравнил фигуру Вардана Мамиконяна, под чьим предводительством боролся армянский народ, с фигурой коммунистической партии, под чьим предводительством, якобы, боролся советский народ.
И тут бог меня легонечко, в шуточку покарал.
Толкнул в ребрышко.
Я, конечно, нутром чуял, знал, что с таким железно идеологическим содержанием никто за содержание оценку снизить мне не возьмется.
Но бог улыбчиво подшутил: я допустил грамматическую ошибку.
Дело в том, что, чтобы еще более выпендриться, я написал не просто «коммунистическая партия», и не просто КПСС, а «Коммунистическая партия Советского Союза».
По-армянски это звучит так: «Советского Союза коммунистическая партия».
Но так как я хотел быть намного большим католиком, чем любой когда-либо живший в мире или в будущем планирующийся римский папа, и подумал, что кашу маслом не испортишь, и не был уверен, как писать последние два слова — с заглавной буквы или нет — я их написал все с заглавной, следуя тому, как они писались в аббревиатуре: «Советского Союза Коммунистическая Партия».
То, что первые два слова пишутся с большой буквы, я точно знал. Но оказалось, последние два слова в данном случае по правилам армянской грамматики не пишутся с большой буквы.
И я не получил золотую медаль.
Потом мою директрису ругали, что она должна была постараться, чтобы я эту медаль получил.
Она не создала благоприятных условий в связи с тем, что была в ссоре со многими, в том числе и с людьми, мне близкими, в связи с тем, что ее племяннику надо было сделать аттестат на пять.
А я ее не виню.
За это — не виню.
Наоборот.
Было очень неприятно быть засунутым в блатные ситуации.
Было здорово, что я совершил эту ошибку.
И было здорово, что хотя бы в данном сочетании слова «коммунистическая» и «партия» официально писались с малой буквы.
И проверяющие учителя, сердитые, что не получили взятки, могли с чистой совестью и смело сказать: «Компартия мне друг, но истина дороже! Мы уже не в те времена живем, чтобы не смели сказать, что она пишется с малой буквы!»
Я уверен, что они страдали, боялись: они стояли перед выбором: то ли принципиально снизить оценку за написание компартии с большой буквы — опасность! Опасность! То ли не снижать оценку наглецу, чьи родители взятки не дали, чтобы умаслить его проход сквозь кишки коррупции РОНО к золотой медали. И если не снижать — то что ж тогда будет? Тогда ж каждый, кто напишет компартию с большой буквы, а взятку не даст — в медалисты попадет, что ли? И равновесие в мире разрушится, Ин и Янь поссорятся, сфинкс рассмеется, и жизнь на земле иссякнет?
Они решили не допустить этого: они разодрали на себе рубахи и сказали: «Стреляй, гад! Но мы не допустим, чтобы совершивший такую грубую ошибку мальчишка получил золотую медаль!».
Так коррупция победила генетический страх, унаследованный от сталинских времен.
Коррупции в этом помогала принципиальность, а еще — сила мощнее, чем сама советская идеология: сила грамматики. Табу грамматики.
Правила армянской двухтысячелетней грамматики, правила ее табу оказались сильнее, чем правила советской идеологии всего-то лишь менее чем вековой давности.
Ура!
Так я соприкоснулся с «Вардананком» и пошел дальше жить.
Прошло много лет.
Мы все жалуемся, что анекдотам пришел конец.
Их стало до неприличия мало.
В благословенные для них времена застоя они цвели, как поля вокруг Питера в июле.
Помню, был такой рассказ из серии американской фантастики 60-х годов.
Тогда было много интересных научно-фантастических рассказов американских, переводившихся и печатавшихся у нас.
Я их страшно любил.
Потом — в англоязычном мире — я их искал и многие не мог найти.
У меня создалось впечатление, что некоторые из них были написаны нашими, но так как их бы не напечатали, они делали вид, что это переводы с американского, и публиковали под именами американцев.
Также, например, как несколько лет спустя, учась в Москве в аспирантуре, в Ленинке я нашел томик тартуских семиотических трудов со статейкой Лотмана про поэзию Годунова-Чердынцева.
По странному совпадению, всего несколько дней ранее этого случая я прочел произведения Набокова, тайно привезенные сестрой моей жены из Америки, и узнал, кто такой Годунов-Чердынцев.
Итак, Лотман, хитрюга, играючи рецензировал полузабытого поэта Годунова-Чердынцева, тогда как Набоков был запрещен к печатанью.
Это была такая семиотическая игра, борьба с цензурной рогатиной.
Такой же семиотической игрой, быть может, были некоторые из американских фантастических рассказов.
Чьих авторов и названия я не помню.
Например, этот: ученые создают большой ЭВМ, который может ответить на любой вопрос. Один из ученых исследует сущность анекдотов: смеха вообще и анекдота — как его проявления, в частности.
Он съел столько анекдотов, что у него аллергия, непрекращающийся насморк, и он уже ненавидит все анекдоты.
У него подозрение, что дело далеко не так чисто, как кажется.
Но ему не верят.
В машину закладывают все анекдоты, она жужжит дня эдак два, а затем, в присутствии присутствующих, собравшихся вокруг нее, выдает ответ на перфокарте: «Анекдоты и смех — эксперимент некой высшей цивилизации над землянами. Анекдоты также обеспечивают иммунитет землян к некоторым болезням, типа насморка и гриппа. Как только земляне раскроют этот секрет, эксперимент прекращается. Ожидаются другие эксперименты, какие — неизвестно».
- Что за галиматья? – говорит один из ученых, создатель машины.
- Вы думаете? – говорит тот, кто исследовал анекдоты.
Создатель машины оглушительно чихает.
- Этого не может быть, - говорит он.
При этом у него начинается сильнейший насморк.
Исследователь анекдотов смотрит вокруг: все начали чихать и вытираться, тянуть носом.
- А что, если это не галиматья? – говорит он.
- Ну как это может быть? – говорит один из присутствующих. – Анекдоты — вмешательство чужой цивилизации? Ап-чхи! Придумываются не людьми?
- А вы можете вспомнить какой-нибудь анекдот? – спрашивает исследователь анекдотов.
Все с удивлением взглядывают на него.
- Конечно, - говорит один из присутствующих. – Сколько угодно. Ап-чхи! Это, как его…
И надолго замолкает.
Затем с ужасом смотрит на других.
- Вот уже пятнадцать минут как я пытаюсь вспомнить хоть один анекдот, - говорит исследователь анекдотов.
- И что?
- И не могу. Не могу вспомнить ни одного!
Присутствующие, чихая и сморкаясь, переглядываются.
- Каков же будет следующий эксперимент? – спрашивает исследователь анекдотов. И все в тревоге смотрят вдаль, в страшный космос, где ютится таинственная чужая цивилизация, только что прекратившая крупнейший эксперимент в истории человечества.
...Через всего лишь несколько лет, как я прочел этот рассказ, анекдоты, пожалуй, и правда начали вымирать.
Поэтому любой новый анекдот стал для меня ценностью, как крупица золота в давно просеянной и пустой породе.
И поэтому так мне важно, чтобы армянские анекдоты все же появлялись.
Они появляются.
Не с такой фонтанирующей силой, как во времена оные, и все же.
И вот, сразу же после празднования 1700 летия принятия армянами христианства, лет через десять после прекращения военных действий в Карабахе, произошло маленькое знаменательное событие.
Событие историческое, можно сказать.
Возникли первые армянские анекдоты про собственную историю.
… Утро после Аварайрской битвы. Вардан Мамиконян, грустный, волоча за собой меч, ходит среди трупов своих солдат и туш пьяных персидских слонов, которых персы поили брагой и затем пускали давить армянское воинство.
И тут за собой слышит протяжный стон:
- Эй, чувак!
Он оборачивается и видит, что, полупридавленный тушой слона, лежит один из его воинов, а кишки его, разворошенные вражеским мечом, валяются тут же.
- Чего тебе, сын мой? – грустно говорит Вардан, подходя поближе.
- Чувак, плохо мне! Можно тебя попросить об одной милости?
- Конечно, сын мой.
- Прикончи меня, а, чувак? Избавь от страданий…
Вардан минутку колеблется, затем поднимает свой меч и милостиво пронзает лежащего воина прямо в грудь.
- Пусть душу твою Господь упокоит, сын мой, верный сын своей родины, - произносит он сердобольно и, еще более погрустнев и погрузнев, идет дальше.
И вдруг слышит:
- Эй, чувак!
Вардан оборачивается.
- Что еще, сын мой?
- Мерси, чувак!
… Или другой:
… Утро после Аварайрской битвы.
Вардан у себя дома спит как убитый.
Вдруг в дверь его квартиры трезвонят что есть силы.
Трезвон не прекращается.
Чертыхаясь, Вардан встает с постели, покачиваясь, идет к дверям и распахивает их. За ними стоят смущенные персидские слоны:
- Чувак, мы вчера сильно переборщили? Ну извини, чувак, так получилось … А опохмелка есть?
У этого анекдота, конечно, есть много предтеч.
Есть анекдот про комара Вовочку, пришедшего к слонихе на стрелку.
Дверь открывает ее муж: «Скажи, Вова приходил!».
Есть много анекдотов про похмелье.
Есть великий анекдот времен застоя про Стеньку Разина и персидскую же княжну: Стенька просыпается на утро после сабантуя и утопития княжны в реке и бьет себя кулаками по голове: «Ох, стыдно перед княжной! Ох, стыдно!».
Но в целом исторические анекдоты про Вардана знаменовали для меня важный исторический прецедент: устаканивание национализма в Армении.
Если уже смеют анекдоты про свою историю сочинять, значит, выздоравливают от угара.
Опохмелилися, значится.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Итак, второй роман Перча был историческим: он назывался «Аршак Второй», и повествовал про раннесредневекового, века эдак пятого, царя, который пришел к власти в страшно трудных условиях и, дабы укрепить свое царство, решил создать свой город, свою столицу, как и все армянские цари создавали: Аршакаван.
Но так как средств у него было мало, и надо было выходить из очень тяжелого положения балансировки Византии и Персии, он решил создать особый город: освободил всех криминалов из тюрем и возвестил, что кто пойдет строить Аршакаван — того преступление будет прощено.
И создал уникальный город, свободный, бардачный и анархичный, прибежище всех и всяких гадов и преступников со всего мира.
Он-то думал, что они, за его отношение, будут его защищать, но преступники эти его, естественно, кинули.
И персидский царь его вызвал, повел по ковру, а под ковром постелил армянской земли, и когда Аршак ходил по армянской земле, грозил персу, а когда по персидской — унижался и клялся в преданности.
Тогда персидский шах его заковал в цепи, а его военачальника убил, чучело набил из его шкуры, и кинул в зиндан, перед царем, закованным в цепи, чтобы тот всегда перед глазами поверженного царя качался.
Это похоже на то, как волк из «Ну, погоди!» смотрит на надувного зайца, а потом как хлопнет по нему!
Тот и взорвался.
Павстос Бузанд (Фаустус Византийский) неплохо все это изложил в своей «Истории Армении», третьей главной, наряду с историями Хоренаци и Агатангелоса.
Только часть про Аршакаван Бузандом, пожалуй, еле упоминается, если вообще рассказана.
Эта часть легенды откуда-то еще.
Роман Перча был написан богатым языком.
Перч постарался найти правильный историчный стиль, обогатить язык историзмами. Это ему более или менее удалось.
Были цепочечные описания одежд, доспехов, утвари, меблировки и т.д.
Получился неплохой исторический роман, пожалуй, один из лучших, так как хотя бы был написан на уровне современного мышления.
Чем-то напоминал стиль, скажем, Генриха Манна или, меньше, Лиона Фейхтвангера.
Стилистическую слабость Перч превратил в силу, особо подчеркнув искусственность стиля исторического повествования, превратив искусственность из надуманной – в задуманную.
Параллель романа была, естественно, с Советским Союзом: мол, из криминального зэковского сообщества ничего не построишь: все развалится.
Тем более, если во главе абстрактная головная идея, не имеющая корней в реальности.
Как ни странно, так и произошло.
Перч оказался провидцем.
Году эдак в 1992-м я участвовал в креативной игре, заказанной скандинавскими донорами, о том, стоит ли строить новый армянский город Европолис, и если да, то где, и каким он выйдет.
Мы предложили строить его на границе с Нахичеваном, и что он будет интернациональный, торговый, и в нем будет много анархии, богемы и преступности.
Донор, слава богу, отказался от проекта.
За этот роман Перча на партсобрании тоже ругали, но в первую очередь на него насели за то, что не уследил за Грантом.
Перч потом оклемался и, уже после революции, какой-то период поработал министром культуры.
Но это были самые темные годы, и Перч особо не отличился каким-либо деянием на этом посту.
Заместителем же при нем по кино поработал в этот же темный (в буквальном смысле) период другой масштабный армянский интеллигент: дядя Мишик Стамболцян, тот самый, что вел диспут в университете во время съемок Каренового фильма.
Перча я, как уже говорил, в свою табель о рангах не ввел, по причине того, что он был очень неровный писатель.
В 60-е он написал роман про Клода Роберта Изерли — парня, который бросил бомбу на Хиросиму (и Нагасаки?).
Тогда было модно, в духе Аксенова, писать про иностранцев философско-эссеистические произведения, ну и что, что в глаза их не видал?
Тем более, когда тематика такая общечеловеческая.
Этот прием — писать про зарубеж, чтобы писать про нормальную человеческую жизнь, или чтобы хаять зарубеж — интересное явление в период соцреализма.
Были ведь и книги и фильмы про зарубеж — включая шпионские, но и не только которые были написаны именно без нарушения принципов соцреализма.
«Бегство мистера Мак-Кинли» Леонида Леонова.
Но эта киноповесть по качеству текста резко отличалась от типичных искусственных творений, хаявших зарубеж.
Не читал, к сожалению, другие произведения подобного уровня (даже «Месс Менд») и не смотрел фильмов, но могу предположить, что и «Наследник из Калькутты» такого же рода, да что там?
Ведь и, скажем, произведения Грина таковы, а уж тем более Беляева.
«Мак-Кинли» принадлежал тому сорту литературы, который продолжился в произведениях типа «Пикник на обочине»--где действие происходило в самом что ни на есть загнивающем, но между тем реалистичном до чертиков, до коликов знакомом Западе, который не хаялся однозначно, и Советский Союз упоминался вскользь как островок справедливости и счастья, но какой-то совершенно изолированный и ни на что не влияющий.
«Изерли» был как бы из этого ряда.
Этому же ряду принадлежит одно из основных творений главного армянского фантаста — Карэна А. Симоняна, под названием «Аптекарь Нерсес Мажан».
«Аптекарь Нерсес Мажан» оказался неплохим произведением, хотя там в виде древнего будущего Карэн А. Симонян изобразил то мифологизированное представление о западном мире, которое о нем сам имел.
Там была неплохая психологическая коллизия и одна гениальная фраза, на которой и строилось все повествование: «Люди умирают или выходят из строя».
Хоть сюжет и мог показаться вторичным на фоне американской фантастики — но коллизия, о том, что люди начинают создавать собственных двойников-роботов, чтобы те функционировали, а сами они отдыхали, и при этом стыдятся этого, поэтому это делается втайне — была не такой уж замшелой, стертой, скушной и тривиальной, чтобы перечеркнуть интерес при чтении этого произведения, имеющего, как ни странно, вполне приличные для сайфая атмосферу и настроение.
После «Изерли» Перч написал другой роман, покрупнее и посерьезнее — исторический.
Все армянские прозаики считали своим долгом написать что-то историческое.
И Раффи писал еще в 19-м веке — «Самвел», как сын убивает отца и мать за предательство, и «Давид бек».
И Мурацан писал тот самый «Геворг Марзпетуни».
В 20-м же веке таких произведений стало и еще больше: тут и Дереник Демирчян со своим «Вардананк»--про великую битву армян против персов в 451 году, под руководством военачальника Вардана Мамиконяна, и Серо Ханзадян — наш, как бы, Пикуль, но более ранний — со своими романами…
Все эти произведения были про армянское «национально-освободительное движение» против того или иного из многочисленных иг.
О «Вардананк»-е надо сказать несколько слов. Дословно это слово можно перевести как «Вардановск/ие» (родственники, сторонники и т.д.)
Вардан — тот самый Вардан Мамиконян, чья скульптура, работы гения Ерванда Кочара, стоит на точке мушки лукообразной аллеи, с крепкими, как пушки, яйцами коня (почему лошадиные гениталии не прикрывают фиговыми трилистниками, как человечьи на псевдоантичных статуях в Питерах и Версалях? Можно бы лопухом…;-).
Дело было так: персы хотели заставить армян принять обратно зороастрийство после того, как армяне приняли христианство.
В то же время намечался очередной вселенский собор, где судьбы христианства должны были и далее определяться.
Армянская знать разделилась: некоторые были за зороастрийство, другие — против. Ницше тогда еще не было, поэтому что говорил Заратустра — мало кто знал.
Вардан возглавил тех, кто против, и в местечке Аварайр у речки Тгмут (что означает «тинистая»), где-то там, посередке «Анатолии», по-моему, на Северо-Запад от Вана, произошло главное сражение.
Это наше армянское Бородино: мы не выиграли, но и не проиграли.
Все полегли, но армяне остались христианами.
Что же касается Васака, брата Вардана, то он, как генерал Власов, ради идейных целей, по роману, возглавил тех армян, кто был за принятие зороастризма.
Чтобы нации выжить и не подвергнуться вырезанию, он предлагал ассимилироваться.
Этот вопрос: а правильно ли было армянам принимать христианство, долго муссировался и в последний раз резко встал сразу после распада Союза, когда можно было быть кем угодно: хоть арийцем - солнцепоклонником, но не атеистом.
То, что раньше было запрещено, теперь стало разрешено, и наоборот.
Ну это и в России точно также было, и к сожалению лицемерие всегда побеждает.
Что меня удивляет безмерно, это не толпы народа, готовые часами выстаивать очередь за святой водой или, там, чтобы поцеловать какую-нибудь засохшую доисторическую длань, или еще что, даже более непонятное, в этом роде.
Похоже, будто народ вчистую позабыл и даже никогда и не знал, как и почему распространяются микробы.
Ну я не против веры вообще.
Я против того, чтобы человеческая вера осуществлялась в церквах — любых — и считалось, что те, кто в церковь не ходят и могут слово критическое сказать о чем-либо церковном, нехристи, выродки и т.д.
Если я теперь говорю что-то критическое о церкви — армянской или православной — некоторые реагируют так же, как во времена Брежнева реагировали на мои политические анекдоты: у них лица вытягиваются, и чувствуется, что дай им волю — и летал бы я сейчас по камчатским снегам, окровавлЕнный.
В споре антирелигиозной части марксизма и религиозности меня удивляет вот что: религиозникам — и их последователям — и не пришлось как-то объяснить те противоречия, которые у них были, и почему марксизм их критиковал.
На Западе еще какая-то дискуссия по этому вопросу постоянно происходит — особенно в католицизме.
В православной же и апольстольской религиях такой дискуссии вообще нет.
И ладно еще если бы религиозники упирали на то, что их гоняли вчера, поэтому они якобы моральное право имеют.
Типа евреев.
Так нет же: они ведут себя так же, как идеологические отделы ЦК КПСС, с позиции силы.
«Будем как можно более ретроградными и противоречивыми — и народ за нами потянется», как бы говорят они.
Народу, да, оказывается, нужна массовая идеология.
Я все никак не могу смириться с тем, что народ глуп, как пробка.
Мне все кажется, что это они делают вид, что сейчас скинут с себя это притворство и станут нормальными людьми.
Как я не верил в марксизм — нутром не верил, еще до того, как Солженицына прочел — благодаря семье, быть может, но не верил с детства, скептически относился — не ко всему марксизму, конечно, а именно к идеологии Советского Союза и идее построения коммунизма через тот путь, которым шел СССР — так и не верю в церкви.
Ни в какие.
И что? Мне трудно жить? Да нет! Мне легче!
Быть критически настроенным скептиком облегчает жизнь, делает человека менее наивным, менее зависимым от ошибок, которые диктуют идеологические учреждения.
Так нет же! Люди хотят быть наивными и совершать ошибки! Полагаться не на себя, а на какие-либо потусторонние силы.
Ну да ладно.
Все же удивительно, как, выбросив марксизм, общества выбросили, вместе с ним, и высочайшие достижения духа — понимание стольких вещей, которые маркизм, опираясь на весь предыдущий человеческий опыт, объяснял так, как ни одно учение не объясняет — и предпочли скатиться на примитивный уровень, верующих, что гром — это глас божий, а толстопузик телепузик священник — медиатор между ними и громом.
В момент распада Союза в Армении образовалась серьезная секта
солнцепоклонников, которые, основываясь на предтечах этой же идеологии, объявляли, что все трагедии нации начались с принятия христианства, что христианство — религия, навязанная армянам, и что истинная наша суть — языческая, солнцепоклонническая, огнепоколонническая, зороастрийская и т.д.
Им вторили так называемые «цегакроны». «Цегакрон» - учение, объявляющее нацию религией.
«Цегакроны» возникли из учения Нждеха, одного из фидаинов, начальников отрядов, пытающихся освободить Западную Армению, который затем, после поражения в войне с Турцией, пожил в Болгарии, кажется, и умер в 1926 году.
Другой фидаин, Дро, Драстамат Канаян — армянский антитурецкий военачальник, руководитель неформального вооруженного образования времен геноцида и первой мировой, тоже затем перекочевал на Запад и создал свое учение, а позднее, во время Второй мировой, создал армянский батальон из армян диаспоры, который воевал против советской армии.
Как малая нация, армяне часто оказывались в этой ситуации: разделенные противоборствующими крупными политическими образованиями, будучи пограничной нацией, они вынуждены были воевать на обеих сторонах.
В последний раз это произошло в грузино-абхазской войне, но здесь, хотя грузинские армяне и поддерживали грузин, но больше на словах, а абхазские армяне и правда, говорят, всерьез воевали против грузин.
Хотя, пока своими глазами не увижу, не поверю, что армяне могли против грузин воевать.
Но это не мешало армянам не терять чувства юмора, и некоторые из анекдотов про фашистские времена, возникшие годы эдак в 70-е, в этом плане очень показательны.
Для начала приведу анекдот, просто подчеркивающий прагматизм армянина, доходящий до глупости — на поверхности, а на самом деле — его умение рефлексировать, быть всегда вне той ситуации, в которой находится: грузовик с зэками подъезжает к воротам крематория Заксенхаузена. Около ворот его нагоняет «оппель-капитан», сигналит, заставляет остановиться, из легковика выпрыгивает подтянутый немец, подбегает к грузовику, отдергивает брезент и кричит:
- Сриди вас ейст капфельшчик Ваго?
Из глубины кузова раздается голос:
- Да, я тут, а что?
- Ви дэлайт капфель кухния Оберштурмфюрер Грюндих?
- Да, я, а что?
- Ви тэпэр дэлайт капфель кухния Штандартенфюрер Хендрих квадратни мэтр две марки?
- Что-что? Две марки метр? Да вы что, смеетесь? Ни за что. (И кричит в сторону водителя грузовика) Езжяй, езжяй!
(Естественно, грузовик исчезает в пасти крематория)
А вот анекдот уже напрямую про разделенный народ по разные стороны баррикад: Советских офицеров-армян немцы поймали в плен и поставили к стенке. Пришел взвод немецких автоматчиков, немецкий офицер дает им приказ: Приготовить-ся! Цель-ся!
Но вместо команды «Пли!» немецкий офицер вынимает свой Вальтер и почему-то один за другим щелкает немецких автоматчиков.
Приговоренные армяне с удивлением переглядываются.
А немецкий офицер подходит к ним и говорит: «Ребята, понимаете, я такой же армянин, как и вы, просто так уж случилось, воюю с обратной стороны доски, судьба такая, но это же не значит, что я должен позволить вас убить…»
- Ох, спасибо, брат, мы тоже думаем — в чем дело? Не забудем тебя, навсегда твои должники, друзья, война закончится — приезжай в Армению, мы тебя повезем везде и всюду, все покажем, Эчмиадзин, Звартноц, Гарни-Гегард.
- Ладно-ладно, ребята, спасибо, обязательно приеду, а теперь торопитесь, уходите, а то сейчас наши набегут…
Ребята собираются убегать, и только один из них в последний момент оборачивается вновь к немецкому армянину и говорит:
- Слушай, брат, а покажи мне этот свой Вальтер, а то я в жизни немецкого пистолета в руках не держал…
Тот передает ему Вальтер.
Он тут же из этого Вальтера пристреливает своего спасителя.
Ребята его журят, удивленные:
- Ты че? Он же нас спас! Зачем ты его пристрелил?
- Понимаете, ребята, - говорит. – Я вот подумал: закончится война, этот хер к нам приедет, иди и показывай ему все вокруг: Эчмиадзин, Звартноц, Гарни-Гегард…
Чтобы понять этот анекдот, необходимо сообразить, что армяне не негостеприимный народ глубоко в душе, делающий вид, что они гостеприимны, а просто устали возить гостей по этим немногочисленным достопримечательностям, которые каждый армянин видел, наверное, раз сто и каждый раз по приезде гостей их туда возит.
Циничность? Верность своей стороне?
Вот такой немецкий офицер Драстамат Канаян или Нждех создали это свое учение «цегакрона» и, за неимением признанных независимых многочисленных армянских философов, стали считаться чуть ли не одними из центральных фигур философии национализма.
Фигуры интересные, жизни романныя, к сожалению, я мало о них знаю, и в принципе не верю, что национализм может быть серьезной философией, и националистическая часть любого учения для меня — примитив и обман. Даже Гегеля. Пока он диалектику свою создает — я с ним, а вот как про немецкий абсолютный дух — тут-то я и ручкой ему делаю.
Солнцепоклонники в Армении и сейчас есть — на высоченных лестницах восстановленного эллинистического монастыря Гарни часто можно видеть детей, совершающих свои веселые ритуалы под управлением опытных солнцепоклонников.
Я понимаю, что предпочесть одного бога многим в свое время было актом прогресса, вело к централизации, созданию центрально-властных систем правления государств, а оттуда — к построению наций и соответственно — изобретению конвейера и других технологических причуд, так облегчивших жизнь и улучшивших ее качество для всех тех, кто не на конвейере работает.
Но я также и понимаю, что обожествление всего и вся сущего и живого — а также неживого — тоже очень красиво, и по сути я пантеист.
Но я эстетствующий пантеист.
Типа Параджанова и Феллини.
Ну пусть там будет бог - отец, над всеми богами бог, но все равно есть и еще очень много других божков — и воздух — бог, и вода, и земля, и зелень, и трава, и фрукты, и красивые женщины…
А церкви — только лишь как архитектурные памятники, и не надо новые строить — стройте лучше красивые дома!
И лишь несколько храмов, где есть дух святости, допустимы.
Но для этого надо нюх иметь: запускать в храмы людей с нюхом, чтобы они вынюхивали: чувствуется здесь дух святости? Хорошо! Нет? Тогда давайте что-то менять!
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
«Вардананк» писался Дереником Демирчяном в спешке, во время Великой отечественной войны — заказ был крупный от идеологического отдела сталинизма — использовать историю для патриотической пропаганды — и в этом романе Демирчян сделал Васака чистым предателем.
Демирчян — талантливый писатель, который в свое время создал такие шедевры, как «Храбрый Назар»--свой вариант армянского народного варианта сказки про храброго портняжку (другой вариант написан Туманяном), а также эссе «Армянин», одно из самых интересных произведений, где противоречия армянина пытаются быть сведенными воедино.
Но этот роман у него получился какой-то сухой, смешной и идеологизированный.
Битва при Аварайре закончилась поражением армян, но, как и Бородино, это поражение не позволило врагу осуществить задуманное: персы отказались от идеи зороастрировать армян.
Они послали пьяных слонов на армянское войско, и все армянское войско, включая нежных жен (которые, как декабристки, вышли со своими мужьями на поле брани) было затоптано слонами.
В этот же момент происходил Халкедонский собор, куда никто из армян не поехал — битва была важнее, говорят.
В итоге армяне так и не участвовали в последующем движении церкви к расколу и не приняли ни правду католиков, ни оную православных.
Так и остались древней неприсоединившейся церковью.
Такими же неприсоединившимися являются и церкви коптская, несторианская и ассирийская.
Копты — древние жители Египта, не-арабы, т.е. те, над которыми еще фараоны властвовали (корень тот же: копт — Египет — эфиоп).
Бутрос Бутрос Гали был коптом.
И у них некий вариант христианства. Недавно их интриги повстречались мне в небезынтересном, но не совсем получившемся триллере Арсена Ревазова.
Ассирийцы — те, кто жил в древней Ассирии, и теперь ее нет. Вместо нее – арабская Сирия.
Их осталось очень мало.
В свое время Сароян написал гениальный рассказ «70 тысяч ассирийцев» – всего столько их оставалось на земле в 30-е годы 20-го века.
Ассирийцы известны в Москве — они были потомственными чистильщиками сапог, ну и теперь иногда попадаются, к примеру, некоторые точки вокруг Пампуша лет пять назад еще принадлежали ассирийской мафии.
Несторианцы — тоже какая-то древняя религиозная группа, последователи Нестора, живут в Иране, известны своей аскетичностью и, по-моему, жестокостью. Может, и древние армяне по изначальному происхождению.
Принятие армянами христианства — хорошо известная история, но тот вариант, который мне запомнился, звучит тут к месту: как пишет Агафангел (или Агатангегос) в одной из первых историографий Армении, по стране ходил Григорий Просветитель и проповедовал учение Христа.
Он охмурил трех сестер — Рипсиме, Гаяне и Шогакат, и они стали христианками. Но царь Трдат возжелал Рипсиме, а она ему отказала, сказала, мол, прими христианство и женись на мне.
Как с тех пор и говорят армянские девушки.
Об этом Грант не писал.
Его проза — полностью реалистичная в лучшем смысле этого слова — разве что ограничивалась историями об инцестах — главной из которых была история в «Ташкенте» о женщине, легшей с четырнадцатилетним братишкой своего погибшего на войне мужа, или история о неверности с последующим появлением, как бы, «Смердякова», рожденного сумасшедшей, полной ярости, шизы и похоти женщиной, с которой переспал Хозяин, так как не удовлетворялся своей сухонькой женой, которая к тому же была неплодоносящей.
В итоге появился «Смердяков»--такой же сильный и принципиальный боровец, как сам хозяин, да только — принципиально других этических принципов придерживающийся — власть имущим нового дня служащий («Хозяин»).
А Хозяин его не признает, ханжа, руку отцовскую ему не протягивает — вот и имеет те проблемы, что имеет. Считает, что сын, хоть и непризнанный, хоть и незаконнорожденный — самостоятельно должен был великие нравственные устои воспринять и защищать, независимо от того, признан отцом или нет?
Ибо и непризнание его со стороны отца — часть «великих» «нравственных» «устоев».
Дудки!
Гранта произведения полны эротической энергии и напряжения, но вглубь сути сексуальных отношений он все же не заходит, кроме как так, как я объяснил только что, с точки зрения общественного давления, громящего любовь, похоть, секс — все в одну кучу-малу…
Не думаю, что потому, что не смеет, а просто — он был писатель своего времени, а в СССР ведь «секса не было».
В рамках идеологии армянской интеллигенции зрелого застоя официально и публично считалось, что сексуальная энергия без особых усилий трансформируется в творческую, сублимируется в работу, и дело с концом, а кто этого не умеет — ну что ж делать, люди ведь, человеки, не выдержали нажима «скотства», с кем не бывает…
Фолкнер уже давно написал своего «Авессалома», про любовь брата к сестре, но и это не было чем-либо особенным: кто ж не влюбляется в собственную сестру?
Даже Грант, вон, в ее тело влюблялся.
Вон и я в своих сестер был влюблен — хоть и в троюродных.
Генри Миллер еще не был известен у нас, равно как и Лоуренс: так что те степени, до которых дошло рассмотрение этой проблематики в мире, у нас еще были неизвестны.
Не было, конечно же, книг Лимонова, Ерофеева и новой русской прозы, типа Сорокина, которая пока еще даже не была написана. Самое раннее произведение Сорокина, что я знаю, датировано 1983-м годом.
Роль секса ограничивалась сжатием ягодиц Юлы а затем и глухой Линды Уорнер со стороны бедного интеллигента-адвоката Гэвина, который не может себе позволить большего, ибо ему этой красотою обладать не дано Судьбою, той самой Судьбою с большой буквы, что распоряжалась жизнью и деяниями Эдипа, и которая по-армянски звучит как «надпись на лбу».
Был, конечно, злой писатель Агаси Айвазян, о котором еще речь впереди, и у которого в «Соляном графе» мальчик спит валетом с женщиной, башкиркой то ли буряткой…
Ой извините, может это в другой повести…
А, да, вспомнил, это в «Эдессе», по-моему, так называлась его повесть про доисторические времена, где, как в «Парфюмере», был средневековый рынок, были образы древнего города, чуть ли не Вавилона до Столпотворения, где мальчик влюбился на всю жизнь в запах ног этой женщины…
И другие у него бывали образы такие, промельком, а сам он, Агаси, мне говорил про «Медею» Пазолини, которая, после закрытого просмотра в Доме Кино, произвела фурор: «Ради волосатых голых ног этого типа (Ясона) она детьми своими белокурыми жертвует…»--говорил Агаси это не с укором, а с каким-то медитирующим чувством счастья, что, вот, есть искусство, которое настолько проверяет вековые устои человечности на крепость, что это чистейшее искусство, нежели там, скажем, порнография, а между тем — настолько отличное от вековечных армянских святынь — того, что детьми жертвовать ни за что нельзя и что ради детей надо всем жертвовать, а не наоборот…
Короче, сексуальная проблема и во времена Трдата стояла остро: так как Рипсимэ ему отказала, как считается, из-за своей христианской веры, он посадил Григория Просветителя в дыру (возревновал, видно), кинул его туда, считая, что тот умер, а трех сестер, мучая, загубил.
Но Григорий не умер, сидя в Хорвирапе в глубокой дыре («хорвирап» означает: «Глубокая скала». Он и сейчас есть, на фоне Арарата, туда можно спуститься — в эту дыру, удобные металлические лесенки туда ведут), он кормился хлебом и водой, которые ему просовывала через щель, выходящую к подножию холма, в котором дыра находится, некая селянка-почитательница.
Так прошло полтора десятка лет.
И тут Трдат и вся его семья и двор заболели некой странной болезнью — превратились в свиней.
Как тот боровчик у Булгакова.
Они искали различные способы выздоровления, вызывали знахарей, но ничего не помогало.
Наконец какие-то мудрецы сообщили, что есть человек — Григорий Просветитель — который может вылечить царя.
Но ведь он умер! Воскликнул царь.
Ан нет. Оказалось, что не совсем.
Григория вытащили, привели ко двору, и он, конечно, заставил царя принять христианство и всю страну охристианить.
От чего царь и вылечился во мгновение ока и перестал быть свиньей.
В дальнейшем столицу Вагаршапат переименовали в Эчмиадзин — что означает «спустившийся единорожденный» — сделали его нашим армянским Ватиканом — поставили на месте древнего языческого храма кафедральный собор — а в разных местах города построили еще три церкви, которые и назвали Рипсимэ, Гаянэ и Шогакат — по именам тех сестер.
Церковь Рипсимэ — хоть и приземистая — гениальна.
Видя ее, влюбляешься в нее, в христианство и в Рипсимэ, как царь Трдат.
В глубине души жалеешь, что сам не свинья.
К этой церкви хочется поприставать.
Церковь Гаянэ тоже ничего.
А церковь Шогакат маленькая и невидная, и была построена сравнительно очень недавно, всего лишь в 18-м, по-моему, веке.
Маленькая, умненькая, бедненькая сестрица, видимо, была.
Эчмиадзину повезло, и нам, что он оказался в рамках выжившей и сохранившейся Армении.
Представляете, если б как с сербами, у которых их Ватикан или Загорск оказался наглухо закупоренным в Косове!
В кафедральной церкви Эчмиадзина и хранится то сокровище, о котором хотел делать фильм Параджанов, но великий Вазген вначале дал, затем отнял свое царственное католикосовское разрешение.
И сам Вазген там и жил, и семинария там — одна из главных и древнейших школ Армении, и Комитас — великий композитор, сошедший с ума во время геноцида, прожил там не приходя в сознание аж до года эдак 1935-го, когда и умер от старости.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Я б на месте семинаристов давно уже объяснил, чем, скажем (только всерьез!), наша вера отличается от православной или католической.
Монофизитством? Так ли?
Так ведь я всю жизнь считал, что монофизитство означает, что армяне считают, что Христос — человек, а не бог!
А оказывается — прямо наоборот (и на том же самом романчик Дэна Брауна построен).
В детстве я с легкостью мог понять, что был такой человек — Христос, который был сыном бога и мог творить чудеса для людей, и который отдал свою жизнь за всех этих людей.
При такой трактовке проблем у меня не возникало с пониманием истории про Христа.
А вот если это был бог, полубог, или одновременно и бог и человек — тогда сразу возникали проблемы: ведь если он — бог, то его жертва как бы и не жертва? Ведь боги боли не испытывают?
Такое же противоречие встретилось мне в связи с историей Каина и Авеля. С детства, как представитель армянской нации, гордящейся своей автохтонностью, я считал, что Каин, убивший Авеля, был пастухом, т.е. номадом, кочевником, ибо я хорошо знал, что кочевники всегда нас, армян, оседлых, убивали.
А оказывается-то — наоборот!
Авель был пастухом, а Каин — земледельцем!
Что никак не укладывается в мое мировоззрение.
Так же, как и то, что оседлые армяне всю свою историю кочуют по миру.
То, что Христос человек, косвенно указано также и в следующем эпизоде, отраженном Мовсесом Хоренаци: эпизоде про царя Абгара.
В этом эпизоде царь Абгар пишет письмо Христу.
Содержание письма примерно следующее: Дорогой Иисус! Знаю, что ты подвергаешься гонениям. Приехал бы сюда, ко мне, я бы тебе предоставил полную возможность свободно жить, свое учение проповедовать, и никто бы тебя не преследовал в моем царстве.
Христос, к сожалению, не воспользовавшись приглашением Абгара, отвечает, что сейчас очень занят, видимо, приготовлениями к Голгофе, и вместо себя посылает своих учеников: Варфоломея и Тадеоса.
Это тот самый Варфоломей, чьим именем названа Варфоломеева ночь?
Если один из первых, пишущих на армянском алфавите, ученик Маштоца, крупный религиозный деятель и великий историограф писал, что царь мог написать дружеское письмо Христу…
И если были цари, которые писали дружеские письма Христу…
То конечно Христос был человеком…
Человек может стать богом...
Поэтому булгаковская трактовка этого образа была мне близка.
И в частности поэтому я утверждал, что армяне — стихийные марксисты, ибо их христианство и марксизм объединяют все то, что объединимо в этих двух учениях, и отрицают то, что в них противоречит друг другу.
Поэтому же я говорил, что и типичный советский интеллигент — стихийный марксист, и следовательно — армянин — типичный советский интеллигент.
Ну это я загнул!
К сожалению, жизнь показала, что я глубоко неправ.
Можно сказать, что среди живущих в России и известных армян — очень было много типичных советских интеллигентов.
Но и только.
Мои надежды возвеличения своей расы не удались.
Тут надо еще сказать несколько слов про понятие «интеллигенция».
В России, кажется, большинство думает, что интеллигенция — это прослойка, которая была или только в России, или же во всем мире. Между тем — это не так.
Ну, тот вариант, когда интеллигенцию приравнивают к образованщине и к прозападным либеральным ценностям, я тут не обсуждаю.
Феномен интеллигенции объясним, если понять, что эта прослойка принципиально и вообще никогда не существовала и не могла существовать в, скажем, англо-саксонском мире, и даже более того — во всем Западе.
Интеллигент — это не разночинец, не интеллектуал, не белый воротничок. В России также любят давать этой прослойке формулировку, ее чуть ли не освящающую: это человек с определенным этическим кодексом.
Типа Чехова.
Неверующий или верующий, часто — атеист, но считающий главные этические принципы христианства — совесть, там, ненасилие, честность и т.д. — главными своими принципами.
Ну марксистская идеология в СССР покрутилась-покрутилась и, иногда тявкая на интеллигенцию — примкнувшую к передовым классам, как Шипилов в свое время, сопровождающую их, прослойку, нежели класс, нечто, слыша что палец иногда тянулся к курку пистолета, нечто, похожее на прослойку блатных, криминал — социально-близкие к пролетариату, хоть и не в доску свои — все же не отрицала, что это социально-близкий класс, хоть и не такой близкий, как натуральные экспроприаторы от бога, типа блатные.
У тех и у тех нет своей собственности, но одни, как пролератии, продают свою духовную силу, чтобы копейку насущную заработать и выжить, а другие — экспроприируют у несправедливо чужие копейки накопивших эти копейки.
Но мои западные штудии, сравнительный анализ по всем странам показывают, что это не совсем так: это класс, действительно, не имеющих капитал продавцов своих мозгов, как пролетарии — мускулов, и они складывались как класс или прослойка только там, где была наука, искусство и другие интеллигентские занятия, спонсируемые государством с широким размахом.
Т.е. при дворе королей и султанов были ашуги и актеры, а вот когда государства развились и дворы почти перестали существовать, если эти ашуги, звездочеты, астрологи и шуты-актеришки все же выживали за счет государственных грантов, дотаций, университетов и т.д. — то там-то и образовывался класс интеллигенции.
На Западе в чистом виде он не образовался из-за того, что там государство не требовало плясать под свою дудку интеллектуалов, не субсидировало все аспекты интеллигентской деятельности: университеты и храмы занимались развитием различных областей неощупываемого не за счет государства, театры и газеты пытались выжить своими способами, художники — тоже, даже если и неудачно, за счет своих ушей и колониальных тропических островов, как Ван Гог и хитрый Гоген, в итоге не развилось то общее, что объединяло бы всю эту разношерстую толпу, как это произошло в России, СССР, а также в восточноевропейских странах и даже в странах Третьего Мира.
Интеллигенция как класс существовала в Латинской Америке и даже в мусульманских странах, таких, как Турция или арабские страны, т.е. везде, где государство выделяло деньги под интеллектуальный и творческий труд, за это требуя повиновения.
Во Франции ее почти не создалось, хотя чуть-чуть было, так как там государственное влияние на науку и искусство тоже бывало временами значительно. В Германии — нет, кроме Восточной, где она начала срочно складываться под советским игом и тут же протухла от собственного морального краха из-за коллаборационизма со Штази.
А в Великобритании или США она как таковая никогда и не сложилась, так как там изначально развивались те направления интеллекта и творчества, которые могли выжить независимо от госсубсидий столько же, сколько и в зависимости от госсубсидий.
Таким образом, ителлигенция — это временная историческая прослойка, которая существует там, где, к примеру, есть бесплатное высшее и поствысшее образование, где есть госучреждения, в которых платят деньги как бы за ничегонеделанье, а только за думанье и писанье, ну еще, может за обучение других, и т.д.
Там, где этих факторов нет — ее и не будет.
Там, где эти факторы исчезают за ненадобностью или по иным причинам — она и исчезнет.
Велком в умирающий класс!
Мы с вами — один большой вымерший класс, исторически потерявший свое значение.
Нас больше не будет.
Наши дети уже не будут интеллигентами.
Они могут быть интеллектуалами или дизайнерами, но интеллигенцией они уже не будут, а если будут, так как кровь восторжествует — то будут очень одинокими, и их никто не поймет, как аристократов английских.
Разве что Путин и его преемник закончат процесс, начатый Путиным, и создадут полнейшую вертикаль власти, и авторитаризм с элементами свободного рынка — тогда компрадорская, опричная интеллигенция вновь расцветет.
Ура, ура! Коррупция нам выгодна! В ее условиях наш класс будет существовать! Не дай бог регулярный рынок захлестнет все — и тогда нас не станет!
У Гранта был свой взгляд на интеллигенцию и вообще на методологию решения такого рода проблем.
Он, как и другие деревенщики, говорил об аристократизме крестьянина.
Продолжив его мысль, я пришел к выводу, что аристократия — это не определенное культурно-историческое образование, а ценностное обозначение определенных качеств людей, качеств, которые могут встретиться в людях любой социальной группы.
Так, в СССР говорилось о потомственной рабочей аристократии, Грант и Белов говорили о крестьянской, я мог говорить об интеллигентской — той, чьи не только отцы и деды, но и прадеды уже закончили университет или хотя бы семинарию, и так далее.
Такой подход Гранта — это было не просто метафорическое развитие содержания термина, а правильный методологический ход: перенос смысла термина с окаменелого — относящегося только к определенной группе в рамках истории и географии — на функционально-ценностное.
Я затем этим подходом пользуюсь часто. Каждый раз, когда у меня возникают трудности определения смысла какого-либо термина из-за того, что его ощутимый денотат ограничивает возможности его определения, я вытаскиваю из этого термина те ценностные признаки, которые его характеризуют, и вижу, что их можно приложить к намного более широкому кругу объектов, чем тот изначальный, завершенный и исторически отграниченный объект, к которому он прилагался.
В принципе, так можно расширить смысл и возможность приложения к различным объектам любых слов, даже таких, как, скажем, «стол» и «стул».
Попробуйте это сделать сами! Это очень приятное, увлекательное, авантюрное упражнение.
Так рождаются Хармсы!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Как бы то ни было, бездна между мной и армянским вариантом религиозной идеологии только увеличилась благодаря отмеченным выше противоречиям (различия в наших трактовках понятия «монофизитство»), а чем еще существенным отличается идеология армянской религии от других, так и осталось мне неизвестным.
Несущественных отличий много: и в архитектуре храмов, и в способе крещения, и в, скажем, типе и количестве икон или убранства. А вот существенных…
Глава церкви у нас — католикос, и церковь называется, по сути, вселенской, т.е. католической, а при этом себя считает правой, т.е. православной.
Но ни один из хваленых семинаристов мне ничего про это так как следует и не объяснил.
Недавно я встретил публикацию на эту тему в новом российском глянцевом журнале «Ереван»: она называлась что-то вроде «Двенадцать отличий армянской апостольской церкви от православной».
Но все эти отличия — или большинство — были несущественные, типа тех, что я уже упоминал, или их значимость как следует не раскрывалась.
Проблемы между церквами и их отличия напоминают мне споры между братьями. Каждый считает — что другой красивее и умнее, и к тому же удачливее, и поэтому критикует своего брата почем зря, причем выбирая для этого несущественные признаки, и притом именно те, которые явно показывают, что они намного более одинаковы, нежели различны.
Семинария с семинаристами находится в Эчмиадзине, который в получасе езды от Еревана, а между ними находится Звартноц — красивая трехъярусная церковь, которая тоже разрушена, как был разрушен Гарни, но, к счастью, не восстановлена как Гарни, и поэтому ее развалины оставляют сильное впечатление.
Говорят, при строительстве Звартноца была допущена архитектурная ошибка, из-за которой ее восстановить не представляется возможным, и она разрушилась не столько даже от разрушавших ее врагов, сколько от землетрясения, причем была восстановлена в свое время в средние века, но разрушилась вновь.
Как бы то ни было, ее развалины оставляют сильное впечатление, такое же, как в свое время, до восстановления, оставляли развалины языческого храма Гарни.
Чертеж Звартноца воссоздал тот самый архитектор, Торос Тораманян, который является предтечей образа Архитектора из пьесы Гранта «Нейтральная зона».
В Ани, раскопками которого грантовский Архитектор, а также Торос занимались, Кафедральный Собор был, действительно, дупликатом церкви Звартноц.
Кто был построен ранее — мне неизвестно.
Звартноц имеет круглую форму, его форма уникальна, он похож на церковь формы цирка шапито. Это очень поучительно.
Около этих развалин и был старый аэропорт, а затем на его месте построили новый, в точности повторенная, но уменьшенная копия какого-то латиноамериканского аэропорта, типа бразильского, что ли, один из железобетонных памятников архитектуры эпохи молодого Демирчяна, Карена-Строителя, и якобы, круглая «модерновая» форма летающей тарелки должна была быть соединением модерна со средневековым армянским зодчеством — ведь и Звартноц тоже круглый (Дэн Браун утверждает, что это — признак отсылки к солнцепоклонству. Вполне вероятно. Ведь и свастика — древний арийский знак — в армянском варианте круглая, нежели угловатая, как у фашистов, и направление крючков обратное).
… Вот, значит, темы, о которых мы с Грантом не говорили: секс, религия…
Понятно, почему: тема религии меня не особенно и интересовала тогда, даже несмотря на то, что мы бы не смогли ее обсуждать так открыто, как опять-таки очень трудно делать сегодня — ведь тогда нельзя было ее восхвалять, а сегодня нельзя бранить.
Темы же секса я стеснялся.
Это теперь, с высоты моего сегодняшнего опыта, мне интересно понять и обсудить, каково все же соотношение животного и божественного в человеке?
И, соответственно, каково соотношение человеческого и божественного в Христе?
Хорошо или нет животное начало в человеке?
В чем оно заключается — только ли в сексе и других причиндалах и ответвлениях процесса деторождения, или также и в агрессивности и насилии, а может, и в том, что человек должен есть и спать? И тем более если он ест себе подобных, а даже если и нет — просто мясо? А если даже не ест мясо — уменьшает ли это животное начало в нем?
Но я по этим темам мало что могу сказать, кроме разве что обозначения того места, в котором нахожусь, после чего начинается бесконечное неизвестности.
Все нации социально конструируются.
Их история придумывается, утверждается в высших инстанциях и преподносится их рядовым жителям.
Так рядовые жители — просто люди — утверждаются в мысли, что они принадлежат именно этой нации, а не той.
Если они наивны — то это нужно власть имущим, чтобы при случае использовать их как пушечное мясо.
Если же они не наивны — то это в первую очередь нужно им самим, чтобы вступать во властные игры и других превращать, при случае, в пушечное мясо.
Да, в национальном есть красота — скажем, языки и т.д. — но скатываться к возвеличению национального после того, как оно было так блестяще преодолено марксизмом, провозгласившим весь мир — общим домом, общечеловеческие ценности (также, как западные права человека) и то, что противоречия не горизонтальны — между нациями — а вертикальны — между классами — просто глупо, по-моему.
И единственное, что отличает одну воображенную и социально-сконструированную нацию от другой — это время их конструирования.
Армяне веке эдак в 19-м создали миф, что время их конструирования — 300-400 годы, годы принятия христианства и алфавита.
Европейские и русская нации — да и многие другие — позже были сконструированы.
Армяне — настолько уверенные в себе спокойные националисты, что их ничем не проймешь.
Их национальная идентичность сбалансированна.
Крепка, как броня.
Геноцид не поколебал ее, наоборот: укрепил.
Ара Недолян недавно упомянул, что эта крепость и самоуспокоенность эрудиции создают эффект «каравана Абу-Лала-Маари».
«Абу-Лала-Маари» — поэма Аветика Исаакяна, написанная в начале 20-го века в восточных тонах, с использованием размера «суры»--ритмической строки, которым написан Коран.
Тогда многие увлекались восточным экзотизмом — и Сарьян, и Брюсов, и Николай Гумилев, и тем более Рерих и т.д.
Поэма в советском литературоведении считалась упадочнической и относилась ко времени реакции после первой революции 1905 года.
Ее суть сводилась к тому, что Абу-Лала-Маари, порассуждав о том, что жизнь бессмысленна, уходит со своим караваном все дальше и дальше.
Она имела аллюзии с великой средневековой поэмой «Книга скорбных песнопений» Григора Нарекаци.
Нарекаци беседует с богом на протяжении многих страниц и стихов, то молится ему, то ругает его.
Книга Нарекаци — также как и сам монах-поэт — в целом синкретично были названы «Нарек».
Книга переписывалась из века в век, рукописи ее хранились в разных концах мира среди армян, и когда человек заболевал — книгу клали ему под подушку — она исцеляла.
Многие варианты рукописи с миниатюрами хранятся в Матенадаране — хранилище древних рукописей, который находится во главе проспекта Маштоца (бывшего проспекта Ленина, а до того — проспекта Сталина) — под бывшей скульптурой Сталина (а теперь — Матери-Армении).
Ох, уж этот палимпсест Еревана.
Абу-Лала похож на Нарек тем, что и там и там человече беседует с мудростью, то ругает ее, то склоняется, осознавая свою мизерность, то вновь восстает, в общем, не успокаивается.
Но Абу-Лала — это размеренный ход каравана верблюдов по пустыне, как «Болеро» Равеля.
Караван верблюдов этих вечно шагает.
Так и армянская нация: она может и будет вечно шагать.
Она уже так давно шагает, что любая сиюминутность, любое настоящее для нее — мгновение, не важное на общем фоне истории.
Но это, пишет Ара Недолян, и создает ее кризис: не надо ни к чему стремиться здесь и сейчас.
И это пройдет.
И зачем нам, скажем, бороться с коррупцией?
Армянская идентичность похожа на идентичность евреев, многие из которых даже могут на много поколений перестать ощущать свою еврейскую национальную идентичность — а затем она вновь проявится.
Идентичность грузин менее самоуспокоенная.
Русских — тоже.
И так далее.
Тогда, во время бесед с Грантом, мы об этом не думали.
Мы даже не знали термина «идентичность» в том смысле, в каком он употребляется в современных социально-политических науках. В смысле «самость» — знали, а в смысле «идентичность» — нет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Возвращаясь к Деренику Демирчяну и его «Вардананку», спешу сообщить, что именно эта тема попалась мне на экзамене по сочинению при окончании школы.
Писал я, претендуя на золотую медаль.
Нас было двое со всей школы: я и еще одна девочка.
Мы сдавали экзамен отдельно от других.
Нам дали темы.
К сожалению, я, как любитель, нежели специалист, ни одной из предложенных тем не знал.
И даже «Вардананк», про который я решил писать, я полностью и досконально не читал.
Я читал много страниц из этого многотомного романа, но не все, и то, что читал — не запомнил как следует.
Ну ничего, подумал я, авось мой прагматизм меня вывезет: и решил писать общие фразы и провести аналогию между борьбой с фашистами и борьбой с персами.
Так и сделал. А в конце и вообще учудил, перестарался, выпендрился: сравнил фигуру Вардана Мамиконяна, под чьим предводительством боролся армянский народ, с фигурой коммунистической партии, под чьим предводительством, якобы, боролся советский народ.
И тут бог меня легонечко, в шуточку покарал.
Толкнул в ребрышко.
Я, конечно, нутром чуял, знал, что с таким железно идеологическим содержанием никто за содержание оценку снизить мне не возьмется.
Но бог улыбчиво подшутил: я допустил грамматическую ошибку.
Дело в том, что, чтобы еще более выпендриться, я написал не просто «коммунистическая партия», и не просто КПСС, а «Коммунистическая партия Советского Союза».
По-армянски это звучит так: «Советского Союза коммунистическая партия».
Но так как я хотел быть намного большим католиком, чем любой когда-либо живший в мире или в будущем планирующийся римский папа, и подумал, что кашу маслом не испортишь, и не был уверен, как писать последние два слова — с заглавной буквы или нет — я их написал все с заглавной, следуя тому, как они писались в аббревиатуре: «Советского Союза Коммунистическая Партия».
То, что первые два слова пишутся с большой буквы, я точно знал. Но оказалось, последние два слова в данном случае по правилам армянской грамматики не пишутся с большой буквы.
И я не получил золотую медаль.
Потом мою директрису ругали, что она должна была постараться, чтобы я эту медаль получил.
Она не создала благоприятных условий в связи с тем, что была в ссоре со многими, в том числе и с людьми, мне близкими, в связи с тем, что ее племяннику надо было сделать аттестат на пять.
А я ее не виню.
За это — не виню.
Наоборот.
Было очень неприятно быть засунутым в блатные ситуации.
Было здорово, что я совершил эту ошибку.
И было здорово, что хотя бы в данном сочетании слова «коммунистическая» и «партия» официально писались с малой буквы.
И проверяющие учителя, сердитые, что не получили взятки, могли с чистой совестью и смело сказать: «Компартия мне друг, но истина дороже! Мы уже не в те времена живем, чтобы не смели сказать, что она пишется с малой буквы!»
Я уверен, что они страдали, боялись: они стояли перед выбором: то ли принципиально снизить оценку за написание компартии с большой буквы — опасность! Опасность! То ли не снижать оценку наглецу, чьи родители взятки не дали, чтобы умаслить его проход сквозь кишки коррупции РОНО к золотой медали. И если не снижать — то что ж тогда будет? Тогда ж каждый, кто напишет компартию с большой буквы, а взятку не даст — в медалисты попадет, что ли? И равновесие в мире разрушится, Ин и Янь поссорятся, сфинкс рассмеется, и жизнь на земле иссякнет?
Они решили не допустить этого: они разодрали на себе рубахи и сказали: «Стреляй, гад! Но мы не допустим, чтобы совершивший такую грубую ошибку мальчишка получил золотую медаль!».
Так коррупция победила генетический страх, унаследованный от сталинских времен.
Коррупции в этом помогала принципиальность, а еще — сила мощнее, чем сама советская идеология: сила грамматики. Табу грамматики.
Правила армянской двухтысячелетней грамматики, правила ее табу оказались сильнее, чем правила советской идеологии всего-то лишь менее чем вековой давности.
Ура!
Так я соприкоснулся с «Вардананком» и пошел дальше жить.
Прошло много лет.
Мы все жалуемся, что анекдотам пришел конец.
Их стало до неприличия мало.
В благословенные для них времена застоя они цвели, как поля вокруг Питера в июле.
Помню, был такой рассказ из серии американской фантастики 60-х годов.
Тогда было много интересных научно-фантастических рассказов американских, переводившихся и печатавшихся у нас.
Я их страшно любил.
Потом — в англоязычном мире — я их искал и многие не мог найти.
У меня создалось впечатление, что некоторые из них были написаны нашими, но так как их бы не напечатали, они делали вид, что это переводы с американского, и публиковали под именами американцев.
Также, например, как несколько лет спустя, учась в Москве в аспирантуре, в Ленинке я нашел томик тартуских семиотических трудов со статейкой Лотмана про поэзию Годунова-Чердынцева.
По странному совпадению, всего несколько дней ранее этого случая я прочел произведения Набокова, тайно привезенные сестрой моей жены из Америки, и узнал, кто такой Годунов-Чердынцев.
Итак, Лотман, хитрюга, играючи рецензировал полузабытого поэта Годунова-Чердынцева, тогда как Набоков был запрещен к печатанью.
Это была такая семиотическая игра, борьба с цензурной рогатиной.
Такой же семиотической игрой, быть может, были некоторые из американских фантастических рассказов.
Чьих авторов и названия я не помню.
Например, этот: ученые создают большой ЭВМ, который может ответить на любой вопрос. Один из ученых исследует сущность анекдотов: смеха вообще и анекдота — как его проявления, в частности.
Он съел столько анекдотов, что у него аллергия, непрекращающийся насморк, и он уже ненавидит все анекдоты.
У него подозрение, что дело далеко не так чисто, как кажется.
Но ему не верят.
В машину закладывают все анекдоты, она жужжит дня эдак два, а затем, в присутствии присутствующих, собравшихся вокруг нее, выдает ответ на перфокарте: «Анекдоты и смех — эксперимент некой высшей цивилизации над землянами. Анекдоты также обеспечивают иммунитет землян к некоторым болезням, типа насморка и гриппа. Как только земляне раскроют этот секрет, эксперимент прекращается. Ожидаются другие эксперименты, какие — неизвестно».
- Что за галиматья? – говорит один из ученых, создатель машины.
- Вы думаете? – говорит тот, кто исследовал анекдоты.
Создатель машины оглушительно чихает.
- Этого не может быть, - говорит он.
При этом у него начинается сильнейший насморк.
Исследователь анекдотов смотрит вокруг: все начали чихать и вытираться, тянуть носом.
- А что, если это не галиматья? – говорит он.
- Ну как это может быть? – говорит один из присутствующих. – Анекдоты — вмешательство чужой цивилизации? Ап-чхи! Придумываются не людьми?
- А вы можете вспомнить какой-нибудь анекдот? – спрашивает исследователь анекдотов.
Все с удивлением взглядывают на него.
- Конечно, - говорит один из присутствующих. – Сколько угодно. Ап-чхи! Это, как его…
И надолго замолкает.
Затем с ужасом смотрит на других.
- Вот уже пятнадцать минут как я пытаюсь вспомнить хоть один анекдот, - говорит исследователь анекдотов.
- И что?
- И не могу. Не могу вспомнить ни одного!
Присутствующие, чихая и сморкаясь, переглядываются.
- Каков же будет следующий эксперимент? – спрашивает исследователь анекдотов. И все в тревоге смотрят вдаль, в страшный космос, где ютится таинственная чужая цивилизация, только что прекратившая крупнейший эксперимент в истории человечества.
...Через всего лишь несколько лет, как я прочел этот рассказ, анекдоты, пожалуй, и правда начали вымирать.
Поэтому любой новый анекдот стал для меня ценностью, как крупица золота в давно просеянной и пустой породе.
И поэтому так мне важно, чтобы армянские анекдоты все же появлялись.
Они появляются.
Не с такой фонтанирующей силой, как во времена оные, и все же.
И вот, сразу же после празднования 1700 летия принятия армянами христианства, лет через десять после прекращения военных действий в Карабахе, произошло маленькое знаменательное событие.
Событие историческое, можно сказать.
Возникли первые армянские анекдоты про собственную историю.
… Утро после Аварайрской битвы. Вардан Мамиконян, грустный, волоча за собой меч, ходит среди трупов своих солдат и туш пьяных персидских слонов, которых персы поили брагой и затем пускали давить армянское воинство.
И тут за собой слышит протяжный стон:
- Эй, чувак!
Он оборачивается и видит, что, полупридавленный тушой слона, лежит один из его воинов, а кишки его, разворошенные вражеским мечом, валяются тут же.
- Чего тебе, сын мой? – грустно говорит Вардан, подходя поближе.
- Чувак, плохо мне! Можно тебя попросить об одной милости?
- Конечно, сын мой.
- Прикончи меня, а, чувак? Избавь от страданий…
Вардан минутку колеблется, затем поднимает свой меч и милостиво пронзает лежащего воина прямо в грудь.
- Пусть душу твою Господь упокоит, сын мой, верный сын своей родины, - произносит он сердобольно и, еще более погрустнев и погрузнев, идет дальше.
И вдруг слышит:
- Эй, чувак!
Вардан оборачивается.
- Что еще, сын мой?
- Мерси, чувак!
… Или другой:
… Утро после Аварайрской битвы.
Вардан у себя дома спит как убитый.
Вдруг в дверь его квартиры трезвонят что есть силы.
Трезвон не прекращается.
Чертыхаясь, Вардан встает с постели, покачиваясь, идет к дверям и распахивает их. За ними стоят смущенные персидские слоны:
- Чувак, мы вчера сильно переборщили? Ну извини, чувак, так получилось … А опохмелка есть?
У этого анекдота, конечно, есть много предтеч.
Есть анекдот про комара Вовочку, пришедшего к слонихе на стрелку.
Дверь открывает ее муж: «Скажи, Вова приходил!».
Есть много анекдотов про похмелье.
Есть великий анекдот времен застоя про Стеньку Разина и персидскую же княжну: Стенька просыпается на утро после сабантуя и утопития княжны в реке и бьет себя кулаками по голове: «Ох, стыдно перед княжной! Ох, стыдно!».
Но в целом исторические анекдоты про Вардана знаменовали для меня важный исторический прецедент: устаканивание национализма в Армении.
Если уже смеют анекдоты про свою историю сочинять, значит, выздоравливают от угара.
Опохмелилися, значится.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Итак, второй роман Перча был историческим: он назывался «Аршак Второй», и повествовал про раннесредневекового, века эдак пятого, царя, который пришел к власти в страшно трудных условиях и, дабы укрепить свое царство, решил создать свой город, свою столицу, как и все армянские цари создавали: Аршакаван.
Но так как средств у него было мало, и надо было выходить из очень тяжелого положения балансировки Византии и Персии, он решил создать особый город: освободил всех криминалов из тюрем и возвестил, что кто пойдет строить Аршакаван — того преступление будет прощено.
И создал уникальный город, свободный, бардачный и анархичный, прибежище всех и всяких гадов и преступников со всего мира.
Он-то думал, что они, за его отношение, будут его защищать, но преступники эти его, естественно, кинули.
И персидский царь его вызвал, повел по ковру, а под ковром постелил армянской земли, и когда Аршак ходил по армянской земле, грозил персу, а когда по персидской — унижался и клялся в преданности.
Тогда персидский шах его заковал в цепи, а его военачальника убил, чучело набил из его шкуры, и кинул в зиндан, перед царем, закованным в цепи, чтобы тот всегда перед глазами поверженного царя качался.
Это похоже на то, как волк из «Ну, погоди!» смотрит на надувного зайца, а потом как хлопнет по нему!
Тот и взорвался.
Павстос Бузанд (Фаустус Византийский) неплохо все это изложил в своей «Истории Армении», третьей главной, наряду с историями Хоренаци и Агатангелоса.
Только часть про Аршакаван Бузандом, пожалуй, еле упоминается, если вообще рассказана.
Эта часть легенды откуда-то еще.
Роман Перча был написан богатым языком.
Перч постарался найти правильный историчный стиль, обогатить язык историзмами. Это ему более или менее удалось.
Были цепочечные описания одежд, доспехов, утвари, меблировки и т.д.
Получился неплохой исторический роман, пожалуй, один из лучших, так как хотя бы был написан на уровне современного мышления.
Чем-то напоминал стиль, скажем, Генриха Манна или, меньше, Лиона Фейхтвангера.
Стилистическую слабость Перч превратил в силу, особо подчеркнув искусственность стиля исторического повествования, превратив искусственность из надуманной – в задуманную.
Параллель романа была, естественно, с Советским Союзом: мол, из криминального зэковского сообщества ничего не построишь: все развалится.
Тем более, если во главе абстрактная головная идея, не имеющая корней в реальности.
Как ни странно, так и произошло.
Перч оказался провидцем.
Году эдак в 1992-м я участвовал в креативной игре, заказанной скандинавскими донорами, о том, стоит ли строить новый армянский город Европолис, и если да, то где, и каким он выйдет.
Мы предложили строить его на границе с Нахичеваном, и что он будет интернациональный, торговый, и в нем будет много анархии, богемы и преступности.
Донор, слава богу, отказался от проекта.
За этот роман Перча на партсобрании тоже ругали, но в первую очередь на него насели за то, что не уследил за Грантом.
Перч потом оклемался и, уже после революции, какой-то период поработал министром культуры.
Но это были самые темные годы, и Перч особо не отличился каким-либо деянием на этом посту.
Заместителем же при нем по кино поработал в этот же темный (в буквальном смысле) период другой масштабный армянский интеллигент: дядя Мишик Стамболцян, тот самый, что вел диспут в университете во время съемок Каренового фильма.