ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ
Патриотизм
- это ваша убежденность
в том, что данная страна превосходит
все остальные,
только потому,
что в ней родились
лично вы.
Джордж Бернард Шоу
- это ваша убежденность
в том, что данная страна превосходит
все остальные,
только потому,
что в ней родились
лично вы.
Джордж Бернард Шоу
Когда, наконец, я вылупилась и увидела свет, освободившись от липкой слизи и частичек скорлупы, то оказалась в кругу таких же, как я - щупленьких, тощеньких, головастых птенцов, с неприглядно торчащими пушинками. Но нас быстро обогрели, высушили, превратив в несчётное число жёлтеньких одуванчиков, на тоненьких дрожащих ножках, пискливо верещавших со страху, от множества слепящих солнц. О том, что солнце бывает только одно, и оно вертится вокруг нас по небосводу, я узнала чуть позже. Но это было потом.
Привыкнув к яркому свету, я перестала жмуриться, огляделась по сторонам, почувствовала, что нахожусь среди своих сородичей и успокоилась. Затем пробралась к корытцу с водой, глотнула несколько прохладных капелек, разомлела и даже вздремнула, стеснённая со всех сторон мягкими, тёплыми подушечками, очень похожими на моё тельце. С этого момента началась настоящая жизнь, и мы стали всё настойчивей требовать еды и питья.
Дни и ночи, сменяя друг друга, пролетали незаметно быстро, шумно и сытно. Совсем скоро мне стало ясно, что я - это я, а они - это они, и они - это не я, хоть мы и похожи. Оказалось, что я дышу невидимым мне воздухом, съедаю какие-то сыпучие яства, пью бесформенно растекающуюся мокроту, и всё прекрасно вижу, испытывая при этом разные очень непохожие чувства. Это было приятно, любопытно и мне это нравилось.
Так бы и жила, не ведая ни горя, ни слёз, но, недельки через две, неожиданно, какие-то люди поместили меня, вместе с десятком других птенцов, в тесную коробку, куда-то повезли и выпустили в довольно просторный вольер, присоединённый к птичнику, который, как потом выяснилось, оказался нашим домом. В придачу к этому, предъявлен был хозяин со своей семьей, с большим домом, и ещё большим усадебным участком, на который, правда, нас почему-то не выпускали. В птичьем подворье было довольно много обитателей, но жили мы вольготно и имели всё, о чём другие, наверно, могли только мечтать. И крышу над головой, и глинобитный пол, и удобный насест, и кормушку, и поилку, ну что ещё нужно для счастливой жизни?
Сердобольный хозяин заботился о нас, вдоволь кормил и поил. Курятник регулярно чистили, а дело это не простое, хлопотное; уж столько от нас острых птичьих запахов, пуха и перьев, помёта, наконец, что не оберешься. Так что домочадцам нашим приходилось нелегко, но они безропотно несли это тяжёлое бремя, ощущая внутреннюю ответственность за наше благополучие. А мы росли, радуясь тому, как нам невероятно повезло с семьей, неусыпно надзирающей над нами. Нас ведь, шаловливых и дурно пахнущих, много, а хозяин один, и как же ему - бедняжке, справиться со всеми нашими капризами, за всеми угнаться, всех ублажить. Иногда, бывало, утомится заботами о нас, ну и пнёт зазевавшуюся квочку, путавшуюся под ногами, или палкой запустит в нерадивого отрока, но у него это так ловко получается, а потому что добрый, душевный и бескорыстный.
Не всё и не всегда было абсолютно спокойно и гладко в нашей жизни. Так не бывает. А то вам может показаться, что я пытаюсь приукрасить нашу жизнь. Нет-нет, не вздумайте так думать, я очень искренняя, правдивая, и по моральным соображениям просто не способна обманывать.
Вот случай был такой. Однажды сломалась деревянная жердь, на которой мы ночевали. Ну, и с чего бы ей ни обломится, коль скоро мы толстеем, тяжелеем день ото дня от обильных хозяйских приношений. Мы ж едим без оглядки, чем больше дадут, тем больше съедим, не заботясь ни о своём весе, ни о светских приличиях. А жердь ведь не железная, вот и переломилась.
Казалось бы, велика беда, ну взяли и поставили новую жердь. Так нет же, нашлись в нашей среде недоброжелатели, я бы даже сказала - злопыхатели, норовящие очернить нашу действительность в глазах сторонних лиц и птиц. А те, как вы знаете, только и ждут дурных вестей от нас, наша счастливая жизнь не даёт им покоя.
Особенно усердствовала соседка моя, сварливая толстуха, чрезмерно любящая поесть и поспать, которую, кстати, я всегда недолюбливала. В ту ночь, спросонья, неудачно упав, она подвернула лапку и с той поры хромала. И вот, закудахтала, запричитала, - если бы не жадничали, не ленились, вовремя пристроили вторую жердь, ничего подобного не произошло.
Спрашивается, теперь-то о чём судачить, чего ворчать, - с той поры она и на одну-то жердь взобраться не может. Так нет, ей вторую подавай...
Как всегда, хозяин проникся сочувствием к травмированной ворчунье, и через некоторое время куда-то забрал хромушу. С тех пор я её так и не видела ни разу. Наверно, отправил куда-нибудь - подлечится, окрепнуть. А может, даже и туда... в самую что ни на есть, дальнюю заграницу.
Или взять, к примеру, мальчишек наших - петушков. Как только подросли, сразу стали хорохорится. Наскакивают друг на друга, перед девчатами вертятся, переминаются, бочком притираются, шпорами цепляют. Иной раз, бывает, даже самого Петуха ни во что не ставят. А он у нас гордый, самолюбивый, обидчивый. Поэтому периодически хозяин отбирает упитанный молодняк для перевоспитания. А как же иначе, порядок должен быть в курятнике, традиции какие-никакие, но нужно ведь соблюдать, опять же - стабильность сохранять. Не скрою, не знала куда они после перевоспитания девались. Трудоустройство бройлеров нового поколения задача сложная, и не нашего куриного ума дело.
А вот девушек не трогают, особенно тех, кто своевременно начинает нести яйца. Говорят, в прежние времена, наши прабабушки, в течение трёх недель неподвижно сидели на этих яйцах, и так рождалось новое поколение. Теперь яйца хозяин забирает, не позволяя несушкам их высиживать. И правильно делает, нечего двадцать дней отсиживаться, подчёркивая неравноправие полов. Я слышала, равенство птиц мужского и женского пола основа современного гендерного гуманизма. Наш мудрый хозяин, как человек современно мыслящий, всегда поступает правильно, заботясь о престиже родного хозяйства в глазах прогрессивного зарубежья.
Как известно, истинный патриот постоянно озабочен любовью к Малой Родине. Взять, к примеру, наш курятник и развёрнутый перед ним плац, они ведь прекрасно устроены, и этим достоянием нельзя не гордиться.
Взглянешь на птичник, душа радуется; он и снаружи, и изнутри не только оштукатурен, но и покрашен белой гашёной известью. В нём предусмотрены даже окна, а оконные переплёты не деревянные, как у некоторых, а пластиковые заграничные. Внутри удобно размещены вместительные деревянные лохани, часто заполненные кормами. Поилки почти всегда с водой, хоть и не всегда свежей. Для надёжности, чтобы по глупости никто не сбежал, вокруг вольера устроены высокие ограждения из металлических сеток, с очень красивой, ажурной вязью. А по случаю праздничных торжеств, над фронтоном курятника, на зависть соседям, на высоченном флагштоке вывешивается родовой флаг нашего семейства. Что-либо изменять в этом сложившемся жизненном устройстве - только нарушить гармонию. Мне кажется, это один из самых лучших птичьих дворов в нашей округе. Может даже в стране, да что там страна, думаю, даже в мире нет ему аналогов.
А каков наш Главный - лупоглазый, грудастый, с яркими длинными перьями на упитанном задке, с роскошными красными серёжками и высоким мясистым гребнем, долгих лет жизни ему, - моложав, статен, красив, а главное - справедлив. У него не забалуешь. Чуть что, непорядок какой, не спеша чинно подойдёт, прищурится, тюкнет пару раз по темечку возмутителя спокойствия и всё, - порядок восстановлен. К нему даже солнце прислушивается. Пока он не прокукарекает, оно не восходит.
Но вот, что меня возмущает, так это высокомерие летающих птиц. Прилетел тут как-то чернявый длиннокрылый красавчик, уселся на высокой ветке, чтоб все его видели, вытянул коготками крыло, якобы перышки чистит, а сам, кичливо так, надменно вертит головкой, курлычет, соблазняет, совращает - повеса. Призывает полететь с ним к небу. Говорит, сверху земля необыкновенно красивая и сказочно многообразна. Оттуда, якобы, как на ладони, видны леса и поля, горы и долины, разные глади водные.
Врёт, конечно. Ну, может, как обычно, привирает, чтобы нас разбередить, нам досадить, а меня всё равно это не очень волнует, и совсем не интересно. А что касается неба или облаков - так и из нашего вольера их тоже видно, хоть и в клеточку.
И не люблю я летать, и ни к чему мне это, и не умею.
И ещё, мне противно слышать, когда эти летающие начинают рассуждать о свободном полёте, привольной жизни. Как заведут свою шарманку про свободу, я им в пику, - какая ж это свобода, когда всё время в постоянном поиске пищи и тёплого гнезда, нет ведь кормящего хозяина, думающего о вас денно и нощно, вот и маетесь, чтобы выжить. А там, в вашем приволье, то стужа да ветер, то снег или дождь, то зверь-недоброжелатель; ни кола, ни двора, ни крыши над головой - всё нараспашку, от всего сам защищайся. Нет, не нужна мне такая свобода.
А они гнут своё - зато, куда захотим туда и полетим, с кем пожелаем, с тем и встретимся. И духом свободны, и любовь вольная, и умираем, как правило, собственной смертью. Вот этого я, по правде говоря, не поняла, как это можно умереть не собственной смертью, но переспросить не решилась.
Совсем недавно это мне вспомнилось во время господских гуляний. Хозяин наш, любитель праздной жизни и многолюдных застолий, часто их устраивает. Ну и на этот раз, - собрались знатные гости, приняли зелья, набрались, как положено, под завязку, погорланили вдоволь, устали орать и давай палить по пернатым. От громких хлопков, конечно, страшновато стало, но ведь иногда, случалось, спьяну, попадали в заносчивых летунов. Вот счастье-то наблюдать, как шальная пуля догоняет вольнодумца, как безвольно шлёпается он о землю. Налетался голубчик, отлетал своё, трепыхается в предсмертных судорогах.
В ту же ночь, на радостях, и сон приснился мне чудесный.
По случаю торжества, к вольеру устлана была красная ковровая дорожка, а по ней к нашему птичнику идёт хозяин, в чёрном шелковистом костюме, с королевским жезлом в руке, в широкополой ковбойской шляпе, вместо короны, с женой своей - стройной красавицей. А вокруг дорожки той теснятся, жмутся, топчутся тысячи и тысячи птиц разных пород. Головы опустили, глазки зажмурили, и какой уж там взлететь, - взглянуть боятся. Подошла краса, светом своим нас озарила. Вся благоухает, ароматы пряные источает, а наряд на ней не земной, золотой нитью прошит. Глянула на меня одобрительно, значит, выделила среди других, и протягивает раскрытую ладонь, а на ладони той пшеничные зёрна, но не простые, - прозрачные, сверкающие, словно янтарная россыпь. От неожиданно свалившегося счастья закружилась голова, перехватило дыханье, чуть ноги не подкосились. Затем, очнувшись от головокружения, аккуратно так, чтобы невзначай не коснуться монаршей руки, кожа-то у них нежная, беру по зёрнышку, заглатываю и чувствую, как с каждым разом, всё больше и больше сама покрываюсь золотым налётом.
Так бы и находилась в этом блаженстве вечно, не просыпаясь. Но и проснувшись, подумала, хорошо-то как, ведь жизнь удалась...
Тамирлан Бадалов
08-12-12
Kultura.Az
Привыкнув к яркому свету, я перестала жмуриться, огляделась по сторонам, почувствовала, что нахожусь среди своих сородичей и успокоилась. Затем пробралась к корытцу с водой, глотнула несколько прохладных капелек, разомлела и даже вздремнула, стеснённая со всех сторон мягкими, тёплыми подушечками, очень похожими на моё тельце. С этого момента началась настоящая жизнь, и мы стали всё настойчивей требовать еды и питья.
Дни и ночи, сменяя друг друга, пролетали незаметно быстро, шумно и сытно. Совсем скоро мне стало ясно, что я - это я, а они - это они, и они - это не я, хоть мы и похожи. Оказалось, что я дышу невидимым мне воздухом, съедаю какие-то сыпучие яства, пью бесформенно растекающуюся мокроту, и всё прекрасно вижу, испытывая при этом разные очень непохожие чувства. Это было приятно, любопытно и мне это нравилось.
Так бы и жила, не ведая ни горя, ни слёз, но, недельки через две, неожиданно, какие-то люди поместили меня, вместе с десятком других птенцов, в тесную коробку, куда-то повезли и выпустили в довольно просторный вольер, присоединённый к птичнику, который, как потом выяснилось, оказался нашим домом. В придачу к этому, предъявлен был хозяин со своей семьей, с большим домом, и ещё большим усадебным участком, на который, правда, нас почему-то не выпускали. В птичьем подворье было довольно много обитателей, но жили мы вольготно и имели всё, о чём другие, наверно, могли только мечтать. И крышу над головой, и глинобитный пол, и удобный насест, и кормушку, и поилку, ну что ещё нужно для счастливой жизни?
Сердобольный хозяин заботился о нас, вдоволь кормил и поил. Курятник регулярно чистили, а дело это не простое, хлопотное; уж столько от нас острых птичьих запахов, пуха и перьев, помёта, наконец, что не оберешься. Так что домочадцам нашим приходилось нелегко, но они безропотно несли это тяжёлое бремя, ощущая внутреннюю ответственность за наше благополучие. А мы росли, радуясь тому, как нам невероятно повезло с семьей, неусыпно надзирающей над нами. Нас ведь, шаловливых и дурно пахнущих, много, а хозяин один, и как же ему - бедняжке, справиться со всеми нашими капризами, за всеми угнаться, всех ублажить. Иногда, бывало, утомится заботами о нас, ну и пнёт зазевавшуюся квочку, путавшуюся под ногами, или палкой запустит в нерадивого отрока, но у него это так ловко получается, а потому что добрый, душевный и бескорыстный.
Не всё и не всегда было абсолютно спокойно и гладко в нашей жизни. Так не бывает. А то вам может показаться, что я пытаюсь приукрасить нашу жизнь. Нет-нет, не вздумайте так думать, я очень искренняя, правдивая, и по моральным соображениям просто не способна обманывать.
Вот случай был такой. Однажды сломалась деревянная жердь, на которой мы ночевали. Ну, и с чего бы ей ни обломится, коль скоро мы толстеем, тяжелеем день ото дня от обильных хозяйских приношений. Мы ж едим без оглядки, чем больше дадут, тем больше съедим, не заботясь ни о своём весе, ни о светских приличиях. А жердь ведь не железная, вот и переломилась.
Казалось бы, велика беда, ну взяли и поставили новую жердь. Так нет же, нашлись в нашей среде недоброжелатели, я бы даже сказала - злопыхатели, норовящие очернить нашу действительность в глазах сторонних лиц и птиц. А те, как вы знаете, только и ждут дурных вестей от нас, наша счастливая жизнь не даёт им покоя.
Особенно усердствовала соседка моя, сварливая толстуха, чрезмерно любящая поесть и поспать, которую, кстати, я всегда недолюбливала. В ту ночь, спросонья, неудачно упав, она подвернула лапку и с той поры хромала. И вот, закудахтала, запричитала, - если бы не жадничали, не ленились, вовремя пристроили вторую жердь, ничего подобного не произошло.
Спрашивается, теперь-то о чём судачить, чего ворчать, - с той поры она и на одну-то жердь взобраться не может. Так нет, ей вторую подавай...
Как всегда, хозяин проникся сочувствием к травмированной ворчунье, и через некоторое время куда-то забрал хромушу. С тех пор я её так и не видела ни разу. Наверно, отправил куда-нибудь - подлечится, окрепнуть. А может, даже и туда... в самую что ни на есть, дальнюю заграницу.
Или взять, к примеру, мальчишек наших - петушков. Как только подросли, сразу стали хорохорится. Наскакивают друг на друга, перед девчатами вертятся, переминаются, бочком притираются, шпорами цепляют. Иной раз, бывает, даже самого Петуха ни во что не ставят. А он у нас гордый, самолюбивый, обидчивый. Поэтому периодически хозяин отбирает упитанный молодняк для перевоспитания. А как же иначе, порядок должен быть в курятнике, традиции какие-никакие, но нужно ведь соблюдать, опять же - стабильность сохранять. Не скрою, не знала куда они после перевоспитания девались. Трудоустройство бройлеров нового поколения задача сложная, и не нашего куриного ума дело.
А вот девушек не трогают, особенно тех, кто своевременно начинает нести яйца. Говорят, в прежние времена, наши прабабушки, в течение трёх недель неподвижно сидели на этих яйцах, и так рождалось новое поколение. Теперь яйца хозяин забирает, не позволяя несушкам их высиживать. И правильно делает, нечего двадцать дней отсиживаться, подчёркивая неравноправие полов. Я слышала, равенство птиц мужского и женского пола основа современного гендерного гуманизма. Наш мудрый хозяин, как человек современно мыслящий, всегда поступает правильно, заботясь о престиже родного хозяйства в глазах прогрессивного зарубежья.
Как известно, истинный патриот постоянно озабочен любовью к Малой Родине. Взять, к примеру, наш курятник и развёрнутый перед ним плац, они ведь прекрасно устроены, и этим достоянием нельзя не гордиться.
Взглянешь на птичник, душа радуется; он и снаружи, и изнутри не только оштукатурен, но и покрашен белой гашёной известью. В нём предусмотрены даже окна, а оконные переплёты не деревянные, как у некоторых, а пластиковые заграничные. Внутри удобно размещены вместительные деревянные лохани, часто заполненные кормами. Поилки почти всегда с водой, хоть и не всегда свежей. Для надёжности, чтобы по глупости никто не сбежал, вокруг вольера устроены высокие ограждения из металлических сеток, с очень красивой, ажурной вязью. А по случаю праздничных торжеств, над фронтоном курятника, на зависть соседям, на высоченном флагштоке вывешивается родовой флаг нашего семейства. Что-либо изменять в этом сложившемся жизненном устройстве - только нарушить гармонию. Мне кажется, это один из самых лучших птичьих дворов в нашей округе. Может даже в стране, да что там страна, думаю, даже в мире нет ему аналогов.
А каков наш Главный - лупоглазый, грудастый, с яркими длинными перьями на упитанном задке, с роскошными красными серёжками и высоким мясистым гребнем, долгих лет жизни ему, - моложав, статен, красив, а главное - справедлив. У него не забалуешь. Чуть что, непорядок какой, не спеша чинно подойдёт, прищурится, тюкнет пару раз по темечку возмутителя спокойствия и всё, - порядок восстановлен. К нему даже солнце прислушивается. Пока он не прокукарекает, оно не восходит.
Но вот, что меня возмущает, так это высокомерие летающих птиц. Прилетел тут как-то чернявый длиннокрылый красавчик, уселся на высокой ветке, чтоб все его видели, вытянул коготками крыло, якобы перышки чистит, а сам, кичливо так, надменно вертит головкой, курлычет, соблазняет, совращает - повеса. Призывает полететь с ним к небу. Говорит, сверху земля необыкновенно красивая и сказочно многообразна. Оттуда, якобы, как на ладони, видны леса и поля, горы и долины, разные глади водные.
Врёт, конечно. Ну, может, как обычно, привирает, чтобы нас разбередить, нам досадить, а меня всё равно это не очень волнует, и совсем не интересно. А что касается неба или облаков - так и из нашего вольера их тоже видно, хоть и в клеточку.
И не люблю я летать, и ни к чему мне это, и не умею.
И ещё, мне противно слышать, когда эти летающие начинают рассуждать о свободном полёте, привольной жизни. Как заведут свою шарманку про свободу, я им в пику, - какая ж это свобода, когда всё время в постоянном поиске пищи и тёплого гнезда, нет ведь кормящего хозяина, думающего о вас денно и нощно, вот и маетесь, чтобы выжить. А там, в вашем приволье, то стужа да ветер, то снег или дождь, то зверь-недоброжелатель; ни кола, ни двора, ни крыши над головой - всё нараспашку, от всего сам защищайся. Нет, не нужна мне такая свобода.
А они гнут своё - зато, куда захотим туда и полетим, с кем пожелаем, с тем и встретимся. И духом свободны, и любовь вольная, и умираем, как правило, собственной смертью. Вот этого я, по правде говоря, не поняла, как это можно умереть не собственной смертью, но переспросить не решилась.
Совсем недавно это мне вспомнилось во время господских гуляний. Хозяин наш, любитель праздной жизни и многолюдных застолий, часто их устраивает. Ну и на этот раз, - собрались знатные гости, приняли зелья, набрались, как положено, под завязку, погорланили вдоволь, устали орать и давай палить по пернатым. От громких хлопков, конечно, страшновато стало, но ведь иногда, случалось, спьяну, попадали в заносчивых летунов. Вот счастье-то наблюдать, как шальная пуля догоняет вольнодумца, как безвольно шлёпается он о землю. Налетался голубчик, отлетал своё, трепыхается в предсмертных судорогах.
В ту же ночь, на радостях, и сон приснился мне чудесный.
По случаю торжества, к вольеру устлана была красная ковровая дорожка, а по ней к нашему птичнику идёт хозяин, в чёрном шелковистом костюме, с королевским жезлом в руке, в широкополой ковбойской шляпе, вместо короны, с женой своей - стройной красавицей. А вокруг дорожки той теснятся, жмутся, топчутся тысячи и тысячи птиц разных пород. Головы опустили, глазки зажмурили, и какой уж там взлететь, - взглянуть боятся. Подошла краса, светом своим нас озарила. Вся благоухает, ароматы пряные источает, а наряд на ней не земной, золотой нитью прошит. Глянула на меня одобрительно, значит, выделила среди других, и протягивает раскрытую ладонь, а на ладони той пшеничные зёрна, но не простые, - прозрачные, сверкающие, словно янтарная россыпь. От неожиданно свалившегося счастья закружилась голова, перехватило дыханье, чуть ноги не подкосились. Затем, очнувшись от головокружения, аккуратно так, чтобы невзначай не коснуться монаршей руки, кожа-то у них нежная, беру по зёрнышку, заглатываю и чувствую, как с каждым разом, всё больше и больше сама покрываюсь золотым налётом.
Так бы и находилась в этом блаженстве вечно, не просыпаясь. Но и проснувшись, подумала, хорошо-то как, ведь жизнь удалась...
Тамирлан Бадалов
08-12-12
Kultura.Az
Кавказский Центр Миротворческих Инициатив
© Ассоциация Текали - info@southcaucasus.com
