Эребуни

1.

Кроме Заура в купе находились две женщины и один пожилой мужчина. Все трое - азербайджанцы. Хотя уже было без десяти двенадцать, спать никому не хотелось. Заур лежал на верхней койке и читал роман Платонова с того самого места, где остановился, не обращая внимания на беседу, которая велась внизу, и на всякую снедь – жареную курицу, помидоры, соления, Кока-колу, которую достали из сумок и кульков. Два раза ему предложили присоединиться к трапезе, но Заур вежливо отказался. Толстая женщина со сверкающими перстнями на пальцах не смогла уговорить Заура и подмигнула другой женщине, сидящей с ней рядом. Однако и ее попытка была безуспешной. Наконец, вмешался пожилой мужчина.

- Сынок, во-первых, читать лежа нельзя, испортишь глаза. А во-вторых, нам до утра еще ехать и ехать, ты же умрешь с голоду.

- Спасибо даи, я не голоден, перед тем, как сесть на поезд, я плотно поел.

- Сынок, давай-ка спускайся, хватит капризничать! Здесь ведь еды на пятьдесят человек.

- Да не хочу я, - ответил на сей раз Заур жестко. – Ей-богу не хочу. Обещаю, как только проголодаюсь, спущусь и съем все, что у вас там есть.

- Как хочешь, сынок. Наше дело предложить,- пожала плечами женщина.

Мужчина оторвал куриную ляжку и сказал:

- Да, молодежь пошла другая. Нынешние читают книги в поездах, а мы знали, где надо читать книгу, где надо есть. Книги надо читать дома или в библиотеке.

На смуглой женщине лет пятидесяти, сидящей рядом с толстой женщиной, были дешевые безвкусные темно-зеленого цвета кофта и юбка китайского производства. «Зеленая» женщина возразила мужчине:

- Эх, уж лучше пусть книги читают. Вот, к примеру, мой сын. Да чтоб ему в землю провалиться, как я из-за него провалилась.

Толстая женщина, поглотившая помидор, с упреком посмотрела на мать, проклинающую своего сына, и спросила:

- Почему ты так говоришь, сестра?

«Сестра» горестно вздохнула:

- Не спрашивай, сестра. Горе у меня, горе.

Женщина, у которой было большое горе, опустила голову и принялась поглаживать дерматиновое покрытие койки.

- Может быть, познакомимся? Раз едем вместе, то и познакомиться не мешает. Меня зовут Тофик.

- Рушвия,- представилась толстая женщина.

Смуглая женщина оставила дерматиновое покрытие в покое, посмотрела сначала на Рушвию, потом на Тофика:

- Меня зовут Джейран.

- А как зовут тебя, сынок? – посмотрел мужчина наверх, пытаясь рассмотреть Заура, однако увидел лишь его локоть. - Ты спишь, сынок?

- Меня зовут Заур.

- Прекрасно, Заур, - сказал Тофик и вновь прислонился к стенке. – У меня с собой отличная чача, вот не знаю, что делать. Женщины, наверно, не пьют, а Заур занимается чтением.

Джейран, поймав вопрошающий взгляд Тофика, часто-часто замотала головой.

- Нет, братец, я не пью.

Рушвия как-то странно повела глазами и изумила мужчину своим ответом:

- А я пью так, что мало не покажется. Редкий человек может со мной тягаться в этом деле!

Заур, который в течение десяти минут не смог дочитать одну страницу, понял, что никчемная беседа, идущая внизу, все равно не даст ему дочитать роман, закрыл книгу и решил спуститься вниз. Тофик, как только заметил свисающие ноги молодого человека, закричал: «Молодец!». Заур спустился и сел рядом с ним:

- Я могу только выпить, есть не буду, потому что сыт.

- Заур, ты не обиделся на меня?

- Нет, почему я должен обижаться?

- Давай забудем о книгах и повеселимся. Хотя Джейран ханум со мной не согласна.

Тофик налил в три пластиковых стакана чачи, а в три других – колу, и поднял свою чачу:

- Выпьем за знакомство!

Рушвия залпом выпила, широко раскрыла губы, сделала «фу» и стала грызть куриное крылышко.

Тофик запил чачу колой, прочистил горло, посмотрел на Джейран и спросил:

- Сестра, кажется, сын здорово тебе досадил. Да, эта нынешняя молодежь... Не стоит обращать внимания.

- Как же не обращать внимания, братец? Я же говорю, из-за него я сквозь землю провалилась, опозорил он меня. А ты говоришь, не обращать внимания.

- А что с твоим сыном? Что же он тебе сделал, сестра? – искоса взглянула на нее Рушвия.

Джейран сглотнула и помотала головой:

- Ей-богу, даже не знаю, как сказать... Это такой позор, что слов не найти. Ей-богу, я стесняюсь.

- Вы из Борчалы?- спросил Тофик, наливая очередную порцию чачи.

- Да, из Больниси.

Тофик поднял пластиковый стакан:

- Выпьем за древний тюркский край, за Борчалы. Будь здорова, сестра Джейран!

Рушвия тоже присоединилась к тосту и выпила чачу. Заур опустошил стакан в два глотка, прислонился к стенке и приготовился слушать рассказ Джейран о событиях, скрывающихся за скорбным выражением ее лица.

- Извини, сестра, - сказал Тофик, - без выпивки никак. Что же натворил твой сын? Сколько ему лет?

- Пятнадцать лет мерзавцу, да чтоб ему не дожить до шестнадцати, - Джейран достала платок и стала вытирать выступившие на глазах слезы.

Рушвия, которая уже разомлела от спиртного, легонько стукнула Джейран кулаком по спине:

- Да хватит тебе, не проклинай!

- Ах, ах велико мое горе, - сказала Джейран и еще раз приложила платок к глазам. - На нашей улице парни частенько собираются и играют в войну. А мой мерзавец был атаманом нашей улицы. В общем, что вас мучить. Это случилось три месяца назад. Они играли в войну и условились с парнями соседнего квартала, что... Ей-богу, я готова провалиться сквозь землю от стыда.

Тофик, слушавший женщину с интересом, хотел сказать «Да плевать я хотел на твое чувство стыда!», но удержался и процедил сквозь зубы:

- Сестра, здесь же все свои, - сказал он, – Да рассказывай ты, чего тянешь.

Джейран в знак согласия покачала головой, сказала «Да, да братец, правду говоришь» и продолжила свою речь:

- Они условились, что атаман выигравшей команды сделает... как сказать, даже не знаю... ну, то самое с атаманом проигравшей команды.

Рушвия выпучила глаза и попыталась внести ясность:

- А что значит «то самое»?

Джейран уже теряла терпение. Она обратилась к Рушвие с нотками мольбы в голосе:

- Ну да пойми ты, то самое... Ну, как мне сказать... Ну сзади...

Тофик зацокал языком и разлил чачу. Рушвия встряхнула крошки с рук, взглянула на Тофика, разливающего чачу из литровой бутылки Фанты и сказала:

- Ну и ну! Что за позор, вот дети пошли! Ничего себе.

Джейран согласилась со словами Рушвии покачиванием головы:

- Да, правду говоришь, сестра, рожаешь ребенка, растишь, воспитуешь, а он вот, в конце концов, совершает такую мерзость! Какая мать могла ожидать такого от своего ребенка? Я учительница математики в средней школе. Сын мой с первого класса учился, на моих глазах был, глаз с него не спускала. А теперь я опозорена на весь район, со стыда даже в школе не могу показаться.

Тофик, Рушвия и Заур допили чачу и поставили стаканы на стол.

- Рассказывай, сестра, выговорись, - сказал Тофик и отпил Колы.

- Да что рассказывать, команда моего мерзавца победила. Они отвели атамана другой команды на старую заброшенную ферму. Там мой сын изнасиловал в зад четырнадцатилетнего мальчика. Мальчик не смог это скрыть дома, его отвезли в больницу. Вдруг вечером вижу - полицейские ломятся в дверь. Они забрали моего сына в отделение. Вот такие дела...

Джейран зарыдала. Заур смотрел на нее с болью в сердце и вертел в руках пластиковый стакан с Колой.

- Прошел суд, ему дали шесть лет, теперь он в детской колонии. А я еду в Баку к родственникам, ведь в районе не могу показаться среди людей. Мне надо подождать, пока все забудется. И с работы тоже уволилась.

- А что, мужа у тебя нет? – спросила Рушвия, пронзив Джейран острым взглядом.

- Нет, сестра, нет. Он трактористом был. Восемь лет назад, трактор загорелся и он сгорел в нем. Был бы жив, наверно ничего такого не случилось бы. Парень получил бы правильное воспитание.

Рушвия откинула голову и зацокала:

- Пусть земля ему будет пухом, но ничего подобного. Сам ребенок должен быть порядочным. Значит, твой ребенок по сути своей мерзавец, не обижайся.

- Не сыпь мне соль на рану, сестра, в чем же я виновата? - взмолилась Джейран.

Рушвия по-настоящему опьянела – зарделись щеки, губы стали влажными, покраснели глаза.

- Как это «в чем я виновата?» Зачем рожать, если ты не можешь воспитать? Зачем делать других несчастными? Тем более ребенка, тем более парня.

Тофик вмешался, пытаясь успокоить Рушвию, напирающую на Джейран, но Рушвия, подняв руку с золотым браслетом на толстом запястье, сделала ему жест, означающий «А ты не вмешивайся».

- Но что же я могла сделать, сестра?! - плакала Джейран. - Случилось то, что случилось, откуда мне было знать, что мой сын совершит такое?

Тофик налил колы в стакан плачущей женщины и протянул ей:

- Выпей, сестра, выпей.

- Ну почему ты так говоришь, сестра? Надо же быть справедливым, в чем виновата мать?

- Как это «в чем виновата»? - взорвалась Рушвия, – Как это в чем? Родила сына - воспитай его! Вот дожил до пятнадцати, понятно, кровь горяча! Взрослый уже, понятное дело, встает у него, дырочки хочется.

Джейран растерянно посмотрела на присутствующих в купе, будто бы прося о помощи, и в конце концов остановилась на круглом, покрытом толстым слоем косметики, лице Рушвии:

- Ну что могу поделать в этом случае я?

Рушвия, посыпая солью грудинку курицы, ответила с вызовом:

-Ты? Вот, например, сама бы ему подставила свой зад, чтобы парень успокоился. А зачем надо было делать несчастным чужого ребенка?

Заур вздрогнул и пролил Колу на колено. Тофик прикрыл рукой рот и вытаращил глаза. А Джейран стала шлепать себя двумя руками по лицу, царапать лицо и выть:

- Ой, ой! Что ты говоришь! Да что ты такое несешь при мужчинах!

Рушвия повела глазами, отправила в рот грудинку и сказала, жуя:

- Да какие еще мужчины! Все мужчины пропали на Великой Отечественной.

Зауру ее слова были нипочем, но Тофика они крепко задели:

- Сестра, вроде начинала хорошо, но здесь ты допустила оплошность. Если тебе мужчины не встречались, это твои проблемы, а не наши. Перед тобой сидят двое мужчин, а ты несешь всякую ерунду!

Пьяная Рушвия поняла, что допустила ошибку, и повинилась:

- Простите меня, я не смогла сдержаться. Я теряю голову, когда вижу, в какое время мы живем.

- Тут я тебя понимаю, сестра, – ответил Тофик, мельком взглянув на плачущую Джейран, – Согласен, времена нынче плохие. Да разве в наше время можно было позариться на парня? А этой мерзости сейчас полно. Вокруг одни петухи. В наше время была чистая любовь, как говорится, романтика. Вот мне, например, сейчас, 65, но я все еще вспоминаю свою первую любовь, – Тофик разлил по стаканам очередную порцию чачи и улыбнулся:

- Давайте выпьем за первую любовь.

Рушвия залпом выпила чачу, скорчила кислую гримасу и запила Колой. А Заур ограничился лишь небольшим глотком. Он уже был приятно расслаблен.

-Дааа... Первая любовь – это нечто особенное, - сказал Тофик, нюхая соленый огурец. - До сих пор помню эту песню:

Mən onu sevmişəm bir ilk baharda
O məni tərk etdi boranda qarda
Hər yara sağalır unudulanda
Sağalmaz yarası ilk məhəbbətin

В сентябре 1958 года на первом курсе «Бакинского промышленно-кулинарного техникума» я увидел длинноволосую девушку по имени Алмаз. Я почувствовал, как влюбляюсь в нее с первого взгляда. Когда смотрел на ее длинные косы, я понимал, что моя любовь к ней растет и становится бесконечной.

Джейран успокоилась и внимательно слушала мужчину, а Рушвия занялась косточкой. Она c шумом всосала костный мозг, а затем облизала пальцы.

- Я рвался сидеть с ней за одной партой во время уроков и быть в одной бригаде во время практики. Иногда я провожал ее домой, ее семья жила в Кубе и поэтому Алмаз оставалась у родственников в одноэтажном доме на улице Лермонтова. Затем эти дома снесли, а на их месте разбили сад с водопадом перед зданием Кабинета министров. Она очень волновалась, когда я провожал ее, боялась, что увидят родственники. Через некоторое время я понял, что если не раскрою ей свое сердце, то пламя первой любви испепелит меня. Итак, я признался ей в студенческой столовой, когда мы пили чай со сладостями, я сказал, что безумно ее люблю. Она промолчала и я почувствовал некоторую уверенность, я истолковал ее молчание как знак согласия. В январе мы еще учились на первом курсе и должны были сдавать экзамены по трем предметам. Я получил «отлично» на двух экзаменах, а третий был по предмету «Санитария и гигиена». Мы оба взяли билеты и сели. Алмаз затруднялась и попросила меня о помощи. И я стал подсказывать ей, не обращая внимания на замечания преподавателя. Преподаватель рассердился и вызвал меня раньше. На все вопросы и даже на дополнительные вопросы я ответил, но мне поставили «хорошо», из-за плохого поведения на экзамене. Я перестал быть отличником, и это стало первой жертвой, принесенной на алтарь моей первой любви. Я не знал, что трагедия еще впереди. Во втором семестре я больше не увидел Алмаз. Я искал, спрашивал о ней, и одна из ее близких подруг из нашей группы сказала: «Ее обручили с двоюродным братом, скоро свадьба, и будущий муж не разрешает ей продолжать образование». Я сильно опечалился, пытался ее забыть. Но забыть первую любовь невозможно. По-прежнему у меня перед глазами ее длинные косы…

Тофик завершил свой рассказ, утер слезы тыльной стороной ладони и сделал глоток Колы. Заур смотрел на него с жалостью. Рушвия растерла скатывающиеся по щекам слезы жирными руками и спросила:

- А что случилось потом, Тофик? Ты ее больше не видел?

- Я через десять лет женился, - сказал Тофик, смотря на Рушвию исподлобья. Его голос дрожал.

- Случилось так, что Хумар ханум тоже была родом из Кубы. Но я никогда не рассказывал ей о своей первой любви, потому что она была очень ревнивая. Спустя год после смерти Хумар ханум я поделился с сестрами историей своей первой любви Хотя с тех пор прошло 48 лет, каждый раз, вспоминая ее, я прихожу в волнение. Невольно погружаюсь в грезы. Уже больше сорока лет я работаю на заводе холодильников, но все еще не встретил такую девушку как Алмаз, с длинными косами. Да и дочки у меня нет, чтобы попросить ее отпустить длинные косы. Порой я думаю, почему же наши девушки не отпускают длинные косы? Ведь красота длиннокосой девушки притягательна для сердца.

Тофик не удержался и разрыдался, Рушвия присоединилась к нему. Джейран плакала тихо и скупо, ибо растратила все свои слезы на собственные переживания. Заур смотрел на них, и его стало подташнивать. Тофик продолжил:

- В последнее время я часто вспоминаю свою первую любовь, и не могу заснуть. Однажды я увидел во сне длинноволосую женщину в белоснежном свадебном платье. Ее волосы были такими же белоснежными, как ее платье, но они также были заплетены в две косы. Она приблизилась ко мне и я увидел, что она похожа на Алмаз. Я сказал: «Неужели ты почувствовала, что в последнее время я все чаще вспоминаю свою первую любовь? Это судьба привела тебя ко мне». Она подошла ко мне и сказала: «Знаешь, тогда я не ответила на твою любовь, однако потом очень жалела. Хотя сейчас уже поздно, но хочу сказать, что тогда я безумно тебя любила, но как азербайджанская девушка, соблюдающая честь и достоинство, я стеснялась выразить свою любовь словами. Я и сейчас тебя люблю, но принадлежу другому». Я растерялся во сне, но взял себя в руки и сказал: «Ты хочешь завладеть моим сердцем потому, что скончалась Хумар ханум? Я доживаю свою жизнь вместе с детьми, невестками и внуками, я ни в ком не нуждаюсь». «Я не хотела тебя обижать, у меня тоже есть дети и внуки, пусть все они будут счастливы. Теперь я должна уходить», - сказала она и протянула мне правую руку. Я пожал ей руку, ее рука дрожала. Я проснулся весь в поту. С тех пор спать спокойно не могу.


Рушвия приложила салфетку к покрасневшим от слез глазам и сказала:

- Ах, Тофик, ах! Как ты меня растрогал. Ты говоришь, что ты пожилой, но ты все еще мужчина. А я - женщина, и с каждым годом теряю свою молодость. Меня так огорчает прибавление лет и так огорчает видеть свою родину в таком вот состоянии.

Джейран растрогалась. Присела к плачущей Рушвие, обвила ее шею рукой и поцеловала в щеку. Женщины обнялись, поцеловались. Тофик радовался, что они помирились.

- Вот так! Выпьем за женщин! Если бы не они, не было бы и нас!

Он хотел налить и Зауру, но тот отказался.

- Сынок, не будь таким пассивным. Это не выпивка, а бальзам на душу.

- Мне не хочется, даи. Я достаточно выпил в Тбилиси.

- Как хочешь, - сказал Тофик, и теряя интерес к Зауру, протянул стакан Рушвие.

- Выпьем, сестра! И посмотрим, что будет дальше.

Рушвия взяла стакан дрожащими пальцами, поднесла к дрожащим губам, выпила залпом и сразу же закашлялась. Джейран три раза слегка ударила ее по спине, и Рушвия сделала ей знак рукой остановиться:

- Спасибо, сестра, спасибо. Не видать бы тебе горя. Рассказ Тофика меня опечалил. Вообще, в особенности осенью, мое сердце становится ранимым и плаксивым, как избалованный ребенок. Я делаю все возможное, чтобы утешить его, но оно остается безутешным. В прошлом году осень была такой же как мое сердце. Все пожелтело от тоски, облака печально ползли в небесах, готовые пролиться дождем.

Рушвия вздохнула, почему-то уставилась на Заура и, не переставая на него смотреть, сказала сдавленным голосом:

- В один из дней, когда я хотела заплакать вместе с облаками, я вдруг собралась и уехала в деревню. В такие минуты ничто не способно меня умиротворить, кроме деревни. Чтобы не растеряться в холодных осенних ветрах, я должна была врасти ногами в землю и ухватиться руками за ветки деревьев. Деревня прижала меня к груди, как мать, истосковавшаяся по своему чаду. Разлученные встретились. Небо тоже перестало хмуриться. В садах еще были гранаты, на деревьях за пожелтевшими листьями еще прятались плоды айвы. Последний плод на деревьях всегда бывает вкуснее и слаще. Я ни на что не поменяю наслаждение, которое получаю, гуляя по саду и целуя с любовью каждое деревце, каждый кустик. Осень в наших краях прекрасна. Нежная прохлада после знойного лета окрашивает природу в золотисто-желтый цвет, оседает вся пыль на дорогах, люди, уставшие от тяжелого труда и зноя, отдыхают и их глаза улыбаются, и все это воодушевляет человека. Я еще не говорю о наших свадьбах. После лета, после труда в деревне начинаются свадьбы. Городские свадьбы отличаются богатым столом, а сельские – богатыми празднествами, прекрасными обычаями.

Рушвия закончила, неожиданно приподняла правую ягодицу и с грохотом испустила газы. Все переполошились. Джейран вскочила с места, побежала к двери, прижалась к стенке и с ужасом в глазах посмотрела на Рушвию. Заур проявил сообразительность и быстро открыл дверь. А Тофик, не обращая внимания на отвратительное зловоние, сказал тоном аксакала:

- Спиртное дарит легкость не только сердцам, но и другим органам, например, кишкам. Продолжай, сестра, здесь нет ничего зазорного. Рушвия посмотрела на присутствующих в купе с удовлетворением в глазах, рыгнула и сказала:

- Спасибо, друзья. Я вам благодарна. В молодости я побывала во всех социалистических странах Европы. Там вот такие вещи не считаются постыдными. У нас есть такое высказывание – надо отбросить плохие качества европейцев и взять хорошие. А я считаю испускание газов в общественном месте хорошим качеством европейцев. Ну ладно, где я остановилась?

- Ты говорила, что сельские свадьбы прекрасны, - помог ей Тофик.

- Да, да. К счастью, каждый день в деревне устраивались свадьбы. Меня приглашали почти на все. И просили благословить молодых. А я старалась не обидеть людей, исполнить их желания. Совру, если скажу, что всегда получала удовольствие от этих свадеб, да и вы в это не поверите. Чаще всего я устаю от шумихи, от сутолоки, утомляюсь. Но мне не хотелось никого обижать, я приходила на свадьбы, выступала и танцевала – хотя и не задерживалась до конца. Как-никак, мне нравится быть среди своего народа, делиться с ним.

Очередная свадьба была свадьбой моего родственника, и потому я должна была присутствовать там с самого начала, и хочешь - не хочешь, остаться до самого конца. Я не могла усидеть в палатке и поэтому часто выходила, заходила на кухню, беседовала с родственниками. Женщины, засучив рукава, готовили всякие блюда, изо всех сил стараясь услужить гостям. То, что я попала из сухой, официальной жизни города в теплую, близкую, родную мне деревенскую жизнь, вызвало в моей душе такие сладкие, такие нежные чувства, что мне казалось, будто я в раю. Вдруг мое внимание привлекла шумиха в палатке. Я последовала туда. Высокий молодой парень метался, как разъяренный тигр, расталкивал всех, кто пытался его успокоить, и кричал музыкантам:

- Сыграйте мою песню, побыстрей, или же кому-то не поздоровится.

Бедный жених боялся приблизиться к нему, но пытался успокоить его на расстоянии:

- Родной, ты хоть скажи, как называется твоя песня, чтобы эти бедняги знали, что играть.

- Но ведь они должны знать, почему они не знают? Побыстрее, сыграйте мою песню! – не усмирялся парень.

Кто-то из присутствующих подсказал, чтобы позвали его мать, может она знает, как называется эта мелодия. В палатку срочно привели жалкую женщину в фартуке, которая занималась мытьем посуды. Я ее не знала, значит, она была не из нашего села. Мне показалось нормальным, что парня я не знаю, ведь я могла не знать молодых в селе, но пожилых-то я должна была знать. Я спросила одного из своих родственников, кто этот парень. «Они беженцы, - сказал тот, – из Лачина, обосновались в нашем селе». Бедная мать, вытирая руки о фартук, подошла к своему сыну, который метался посреди палатки:

- Да проклянет тебя Бог! Сынок, ты опять опозорил меня на людях. Зачем же ты так делаешь? – сказала она и попыталась вытащить его из палатки.

-Тетушка Гызбес, - сказал жених, - если ты знаешь, как называется его танец, скажи, чтобы сыграли, пусть станцует и уходит.

- Сыграйте песню «Мой Лачин», - сказала она жалобно.

Музыканты заиграли «Мой Лачин». Парень стал крутиться посреди палатки и с каждым его оборотом палатку охватывал резкий запах пота. Стоять рядом с этим парнем, белая рубашка на котором была в желтых разводах пота, не зажимая носа, было невозможно.Спустя минуту он остановился и снова заорал:

- А почему вы не поете? Что, язык отсохнет, если споете «Мой Лачин»?

Бедный певец запел. Он пел, а пьяный парень размахивал руками посреди палатки. В сердце моем раздавался стон, росла боль, и мне было больно за Лачин. Эта несчастная земля стонет под ногами армян, а здесь терпит от нас оскорбления. Наконец мать насильно выволокла его из палатки.

Вышла танцевать группа молодых людей, дожидавшихся своей очереди. По правде говоря, танцевали они красиво. Через некоторое время из танцующих не осталось никого, за исключением двух парней, остальные поклонились гостям, музыкантам и вышли. Один из двоих дал музыкантам деньги и заказал песню:

- Братец, сыграй и спой мне «Джимми».

Сначала я не поняла, что это значит, но когда зазвучала песня, до меня дошло, что это песня из фильма, в котором играет Митхун Чакраборти. Один из парней то прыгал, как обезьяна, то извивался, как змея. Бедный певец, только и делал, что повторял три-четыре слова, а парень иногда кричал:

- Ну что ты делаешь, пой правильно!

Эта сцена вмиг поменяла мое настроение, будто мое сердце крепко-крепко стиснули. Мне стало трудно дышать, и я пулей вылетела из палатки. Дом наш находился поблизости, я забежала в наш сад и я обильно блеванула у гранатового дерева. Я ужасалась тому, что наши сыны, которые должны вернуть наши земли, оберегать нашу Родину, все подобным вот образом забудут о своих корнях, танцуя «Джимми», забудут о Карабахе, станут манкуртами.

-О Аллах, о Аллах, помоги, - сказала я, воздевая руки к небу.

Рушвия сказала эти слова, воздела руки к небу и стала молиться со слезами на глазах. Хотя запах пердежа уже покинул купе, Заура тошнило и разболелась голова. Он вышел в тамбур, высунул голову в открытое окно и стал жадно дышать чистым воздухом. 2.

Апатичный Баку, чье морщинистое лицо не знает перемен, обессилел под июньским солнцем. Солнце изливало лаву на город, жар, поднимающийся от асфальта под ногами, обдавал лица. Резкий запах пота, смешивался с запахом мазута. Выхлопы машин впитывались в стены зданий. Чернявые мальчики в черных семейных трусах купались в городских фонтанах, откуда их выгоняли полицейские, но спустя пять минут они снова возвращались в воду. На бульваре стояла шумиха, парни из провинции в черных очках, черных брюках и белых рубашках цеплялись к девушкам, на чьих лицах таял макияж, а порой даже пытались их полапать. Этим парням, сестры которых занимаются проституцией в таких барах Баку, как «Марс», «Пиранья», «Коралл», не оставалось ничего иного, кроме того, чтобы цепляться к девушкам на улице и тем самым мстить судьбе. Тошнотворный запах донера впитывался в одежду, в тела прохожих, мешался с запахом пота. Облака пыли, которую вздымали голые по пояс рабочие, занятые на строительных и восстановительных работах в городе, заходили в легкие, вызывая приступы кашля у астматиков. Асфальтовое покрытие дорог и тротуарные плиты менялись раз в три-четыре месяца, и поэтому пешеходы ходили по колено в грязи, а машины не давали возможности осесть висящей в воздухе пыли.

Люди, заходящие в пахнущие килькой кафе без кондиционеров, через некоторое время выходили оттуда, воняя дешевым пивом и рыбой, и бродили по городу. Усатые приблатненные горожане с четками в руках, платками на шеях и в черных узорчатых рубашках изнывали от жары. Нищенки в черных чаршабах, рассевшиеся на горячем асфальте через каждые пятнадцать–двадцать метров, раздирающе зычным голосом выпрашивали деньги во имя хазрата Аббаса и имама Хусейна. Зеленые, черные мухи, блохи и оводы, обитающие в забитых до отказа мусорных ящиках, налетали на кошек и собак, ищущих на этих мусорках пропитание, и на бомжей русской национальности. Бомжи отгоняли их руками, но те спустя пару секунд атака повторялась с большей решительностью.

Автомобили, в чьих салонах разрывались динамики от громкой музыки, мчались по узким улицам города и доводили всех до безумия оглушающими сигналами. Бакинцы и гости столицы в автобусах и микроавтобусах, застрявших в пробках, из-за того, что не работала половина светофоров, были вынуждены обливаться потом и вдыхая разнообразные запахи друг друга, проклинать дымящего сигаретой водителя, просовывать голову в открытые окна, чтобы охладиться, женщины с небритыми подмышками ждали малейшего повода, чтобы начать склоку и поругаться. Водители тоже не сидели без дела, они ругали мать и сестер конкурентов, мчащихся мимо, вспоминали всю женскую половину их семейств. А карманники, работающие группами по два-три человека, пользуясь давкой крали мобильные телефоны и деньги пассажиров.

Жители Баку, обедневшего по части деревьев, посаженных в советский период и вырубленных в эпоху независимости, пытались найти хоть какую-то тень и посидеть в прохладе, некоторые устремлялись в пригородные дачи, где было полно комаров, а другие ныряли в Каспий, куда сливали канализационные воды, с Шиховского пляжа, покрытого десятисантиметровым слоем нефти. На пляже можно было встретить скромных, соблюдающих приличия женщин, которые заходили в воду в халатах, а также тех, кто, съев продающуюся на берегу кукурузу, арбузы, бросал початки и корки на песок, устраивая празднества для мух.

После того, как он вернулся из Тбилиси, дни превратились в недели, недели – в месяцы. За это время в жизни, в стране, в регионе случилось многое. Дни стали длиннее, ночи короче, разлука всей тяжестью давила на его плечи. Заур продолжал работать. Проект, поданный в посольство Норвегии около года назад, наконец был утвержден, и КЦМИ выиграл грант в пятьдесят тысяч евро для издания на четырех языках двухтомника «Мой несчастный беженец», состоящего из устных рассказов беженцев и вынужденных переселенцев Южного Кавказа. Безусловно, в связи с этим материальное состояние Заура гораздо улучшилось. Он всецело был занят проектом. С Артушем он общался только виртуально. Они часами говорили по интернет, занимались аудио - и визуальной любовью. Их сильно расстраивало, что по определенным причинам не удавалось реализовать обещание, данное друг другу по поводу скорой встречи в третьей стране, но продолжали надеяться, что это всего лишь отсрочка.

По ночам, в глубоком сне, его душа отделялась от полного любви тела и сливалась с душой возлюбленного, а под утро возвращалась в тело после страстных путешествий. Когда солнце разбивалось в висящем на стене зеркале и звонко разливалось по комнате, Заур думал, что и этот день пройдет без Артуша, и вставал с кровати с болью в сердце. Кое-как он скрывал свою эрекцию руками, чтобы не видели родители, забегал в ванную, напевал лирические песни, умывался, брился, смотрел на свое отражение в запотевшем зеркале и думал: «Сколько, сколько же продлится эта разлука?».

Родители уже, казалось, смирились с тем, что их сын не женится. Заур, закончивший факультет международных отношений с отличием и знавший английский в совершенстве, пропускал мимо ушей советы отца по поводу работы в МИД или в одной из нефтяных компаний, и целиком ушел в работу НПО. Ни отец, ни мать, ни родственники не могли понять, что заставляет Заура заниматься проблемами грузин, осетин, армян, абхазов, тюрков-ахызков, интересоваться конфликтами в регионе, выступать в печати с резкими статьями, воевать со всеми и подвергаться опасности.

- Эти конфликты всегда были, есть и будут на Южном Кавказе. Ты что, обязан их решить? – говорил отец. – Ни денег, ни уважения твоя работа не приносит. Нормальной карьеры тебе не построить. Только риск и опасность! С каждым днем ты наживаешь все больше врагов. Акиф Таги – авантюрист. Он только и делает, что выигрывает гранты и ест остатки со стола органов зарубежной разведки. А тебе платит гроши.

- Папа, я люблю свою работу! Иногда зарабатываю много, иногда мало. Какая разница? Главное – я свободен, независим. Разъезжаю по странам, знакомлюсь с новыми людьми.

- Вижу, вижу. Съездил в Тбилиси на три дня, вернулся через десять. Ни разу не позвонил, не сказал, что всё в порядке. А мы тут переживаем.

Подобный диалог с отцом происходил с периодичностью раз в неделю. Оба уже знали назубок вопросы и ответы. В очередной раз повторив традиционный утренний диалог с родителем, Заур выпил стакан чая, накинул за плечи рюкзак и вышел, хлопнув дверью. Он пешком направился в офис КЦМИ, который находился возле станции метро «Сахиль». В офисе, охлаждаемом кондиционером, не было никого, кроме Акифа Таги – секретарша отдыхала в Анталье, а второй координатор, Тейюб, уехал на конференцию в Киев. Заур сделал себе кофе, сел за стол, включил компьютер.

- Как дела? – спросил Акиф, не отрываясь от монитора.

- Да так, отец вот утром опять испортил настроение.

- Он же отец. Он имеет право хотеть, чтобы ты жил хорошо, зарабатывал много. Ты должен его понять. Ни один отец не станет желать своему ребенку плохого.

Заур увидел, что есть письмо от Артуша и не расслышал последние слова Акифа. Он открыл письмо и погрузился в чтение. «…Дни сыплются к моим ногам, как пожелтевшие листья, а я каждую ночь, вперившись во тьму, жду твоего появления. Так миновала осень, зима, весна, а теперь вот разгар лета. На прошлой неделе мне пришлось съездить в Тбилиси на два дня. Я решил тебя не беспокоить. Знал, что ты все бросишь и приедешь. Исходил Тбилиси вдоль и поперек. Посетил каждый уголок. Каждый парк, каждое деревце. Искал твое имя повсюду, где была любовь. Дома будто бы обрушивались на меня. Я изнывал от горечи охватившей меня любви и искал твои объятья, которые могли бы меня спасти. Я писал тебе стихи, пронизанные скорбью. Кричал о своей тоске во тьме, чтобы ты меня услышал. Я ждал впустую. Впустую ждал весточки от тебя. Часы казались мне бесконечными. Тело свое, уставшее от поисков тебя, я бросил в объятия ночи. Хотел уснуть в отеле «АТА», чтобы утро поскорее наступило. Но не смог. Я дождался утра, не смыкая глаз. Каждую ночь слушал звук шагов, думая – может, это ты. Каждое утро печаль охватывала мое сердце. Солнце стало для меня символом одиночества… Ты – это все для меня».

Заур попытался скрыть слезы и отпил кофе.

- Что-то случилось? Что ты опять углубился в компьютер?

- Пришло письмо, я должен срочно ответить. Дай мне минуту.

- Пожалуйста, пожалуйста, я же просто так спросил.

Он сделал еще один глоток кофе и начал писать. «… я прекрасно тебя понимаю, Артуш. Тебе обязательно следовало сообщить мне, я приехал бы в Тбилиси. Не знаю почему ты так не сделал. А что касается тоски… Я тоже ощущаю твое отсутствие каждый день. Когда первые цветы приветствовали весну, я не испытывал никакой радости. Я ждал твоего возвращения вместе с перелетными птицами, которые вернулись после долгих, длинных зимних месяцев. Но тебя среди них не было. Я исходил поселки, чьих названий не знаю, чтобы найти твои следы, связал свою надежду с бесконечными, безграничными волнами моря. Я ждал тебя на бульваре, к берегу причаливали корабли, но на них тебя не было. Ни одна слезинка не пролилась из моих глаз, ибо свои слезы я берегу для тебя. Я никому не могу раскрыть свое сердце, ты тоже знаешь, что это за мука. Ищу порт, куда можно причалить, грудь, к которой можно склониться. Каждую ночь луна разбивается на тысячу осколков. Каждую ночь выходят звезды-скитальцы. Хочу, чтобы ты принес мне звезды в своих ладонях. Хочу, чтобы ты, как солнце, осветил мой темный мир, но тебя рядом нет... Тебя нет».

Заур отправил письмо, потом спросил у Акифа Таги, который копался в папках, лежащих на полке:

- Акиф, ты был в Армении. Какое впечатление произвела на тебя эта страна?

Акиф подошел к Зауру с папкой в руках:

- Ведь мы с тобой не раз об этом говорили. Ты же наизусть знаешь всё о моих двух поездках.

- Да, верно. Но я не задал тебе самый главный вопрос.

- И что это за вопрос?

- Как ты себя там чувствовал? Какие чувства у тебя возникали?

Акиф придал лицу серьезное выражение, и, хлопая папкой по ладони, сказал:

- Чего скрывать, как во время первой поездки, так и во время второй я испытал странные ощущения. Мне казалось, что я одновременно в самой близкой и самой далекой стране мира. Знаешь, это очень необычное, непонятное чувство. Пока сам человек не попадет туда, не увидит, он не поймет.

- То есть ты каждый миг чувствовал, что находишься среди врагов?

Акиф после некоторого раздумья ответил:

- Конечно, я ни на секунду этого не забывал. Меня окружали телохранители из спецслужб Армении и ни на секунду не позволяли мне забыть, что я нахожусь во вражеской стране. Может, если бы их не было рядом и я бродил бы свободно по улицам Еревана, не выдавая себя, этих чувств у меня не возникло бы. Я даже сказал организаторам мероприятия в Ереване, что если бы не телохранители, не меры безопасности, то я чувствовал бы себя также как и в Тбилиси. Они обиделись, но возразить не смогли.

Заур встал и стал прохаживаться по комнате. Закурил. Вдруг поднял голову и сказал смотрящему на него Акифу:

- Я, самый активный сотрудник нашего НПО, не был ни разу в Ереване. Тебе не кажется это странным?

- Но ведь ты до сих пор даже не заикался об этом, - Акиф пожал плечами, но не удивился. - Откуда мне знать, что ты хочешь съездить в Армению?

- До сих пор не хотел, но сейчас хочу.

- Наверно, на то есть какая-то причина.

Заур стряхнул пепел сигареты в кулек, который свернул из бумаги:

- Да, есть. В Тбилиси я познакомился с очень интересными людьми, с нестандартными подходами. Они думают об этом конфликте так же, как мы.

- Имеешь в виду Луизу?

- Луизу и Артуша. Они оба достаточно образованные, нестандартные люди.

Акиф внимательно смотрел на Заура, словно искал на его лице ответа на свои сомнения.

- Ты уверен, что хочешь съездить в Армению?

- Почему нет? Если моя миротворческая деятельность приносит пользу, то думаю, моя поездка в Армению не может повредить. Разве не так?

Акиф взглянул в окно. Сжал губы и сказал:

- Ты прав. Живое общение с армянами, конечно, гораздо важнее, чем офисная переписка, или участие в проектах, организованных международными донорами. Ты общался с ними напрямую в Тбилиси, Киеве, Москве. А теперь их общество интересует тебя изнутри. Что может быть естественнее?

Заур обрадовался, что нашел понимание. Его уважение и любовь к Акифу возросли.

- Как по-твоему, можем ли мы сделать что-нибудь стоящее в миротворчестве? Или мы просто получаем гранты – и этого достаточно?

Акиф улыбнулся:

- То, что ты называешь миротворчеством, до сего дня не нашло своего воплощения. И сегодня, фактически, миротворчество в глубоком кризисе. И это относится не только к Южному Кавказу, но и ко всем конфликтным зонам в мире, начиная с бывшей Югославии. Эффективность решения этнических проблем военным путем создает иллюзию бесперспективности мирного диалога и народной дипломатии. Борьба с террором, начавшаяся после 11-го сентября внесла новую политическую риторику в южнокавказские конфликты. Власти трех республик стали получать дивиденды от жонглирования терминами, кредиты для укрепления своих монополий, лишающих народную дипломатию возможности играть какую-либо роль в процессе переговоров по урегулированию конфликтов. В каждой их трех республик перед выборами нарушается режим прекращения огня, власть запугивает население угрозой начала войны. Этот конфликт является конфликтом и трагедий для нас, а для власти это бизнес. Мне уже надоело участвовать в этой игре. Я устал от тостов за мир, от фамильярных излияний.

- Думаешь, власти трех республик следуют единому курсу?

- Каждый, кто знаком с ситуацией в южнокавказских республиках однозначно может заметить поразительное сходство между политическими режимами этого региона. Эти режимы устойчивы не только потому, что конфликты остаются нерешенными, но и благодаря тому, что существуют различные интересы внешних сил в регионе и более-менее устойчивый баланс в реализации этих интересов. Складывается впечатление, что все стороны, вовлеченные в конфликт или привлеченные к его решению, принимают необходимость консервации ситуации, замораживания конфликта и в дальнейшем. А это создает иллюзию неизбежности стабилизации режимов и их главных лиц.

Заур внимательно слушал Акифа. Он всегда испытывал изумление перед глубоким умом, умением мыслить и аналитическим талантом этого человека. Акиф будто бы выступал не в офисе перед Зауром, а перед огромной аудиторией в конференц-зале. Заур желая показать свою осведомленность в политической ситуации в регионе и доказать, что работает в этой организации не понапрасну, спросил:

- Знаешь что всегда меня интересовало? Минская группа играет роль посредника в нашем конфликте, но позиции США, Западной Европы и России по конфликту противоречат друг другу. Можно ли решить проблемы Южного Кавказа в подобных условиях, при помощи таких структур?

- Конечно, нет, - ответил Акиф, не раздумывая. – Все уже перестали надеяться на Минскую группу. Как власти, так и НПО лишь имитируют миротворчество. Во всех трех республиках политическая, экономическая и демографическая ситуация практически одинакова. Несмотря на революцию в Грузии во всех трех республиках правят авторитарные режимы, экономика заключена в тиски коррупции и приближается гуманитарный кризис.

- Не знаю когда, но когда-нибудь армяне и азербайджанцы, грузины, абхазы и осетины научатся мирно сосуществовать и сотрудничать в регионе...

- Или же они на протяжении долгих десятилетий будут вести непрерывную вражду и тем самым уничтожат регион, - закончил Акиф вместо него. – На Южном Кавказе царит информационная блокада, разделяющая людей, препятствующая их сотрудничеству. Что делать с замороженными конфликтами и зонами, находящимися вне контроля? Вот на этот вопрос точный ответ еще не найден.

- А что ты думаешь об армянах? Только ответь, пожалуйста, искренне. Это для меня чрезвычайно важно.

Вопрос оказался неожиданным. Акиф зажег сигарету и сел на одно из кресел.

- Хотя я занимаюсь миротворческой деятельностью и в Азербайджане есть достаточно людей меня недолюбливающих, я все же в первую очередь азербайджанец. Точно так же, как мои коллеги в Армении в первую очередь армяне, даже зачастую ярые дашнаки. Да, я считаю армян врагами. Несомненно. Если обратиться к истории – мы несколько раз мирились с армянами. И всегда оказывались жертвами их коварства. В разные периоды нас так или иначе принуждали к миру. Однако ненависть к тюркам в генах армян не исчезла. Наоборот. Последнее перемирие с трудом установилось с образованием СССР. И что в итоге? Проигравшей стороной вновь оказались мы. Нагорный Карабах оккупирован. Естественно, не следует отрицать роль, которую сыграли русские. Не могли же армяне самовольно оккупировать какую-либо территорию.

- Но ведь раньше десятки тысяч армян и азербайджанцев вступали смешанные браки, рожали детей. По сей день часть их живет среди нас. Вообще, чего мы хотим достичь в качестве миротворческой организации? Мы поедаем гранты или пытаемся способствовать перемирию?

- Я вновь хочу повторить, что не являюсь сторонником войны. Карабахские армяне – наши граждане. Но мы в первую очередь должны создать сильную экономику и сильную армию, чтобы армяне, живя на территории Азербайджана, не помышляли об отделении, не выказывали бы сепаратистских наклонностей. Если государство будет государством, никакого сепаратизма не будет. Но с армянами надо держать ухо востро, от них можно ожидать чего угодно. Честно говоря, я им не доверяю.

- Но почему, - Заур встал и, соединив руки, потянулся назад, - Сколько еще существовать этой пропасти между двумя народами? До каких пор нам оставаться врагами?

- Знаешь Заур, все дело в психологии наших вроде бы столь похожих, но в действительности очень разных народов. В психологии тюрка есть отважность и прямота. Вообще, если перечислять качества тюрка, то в первую очередь следует указать честность и непримиримость с несправедливостью. Создатель Веры в Абсолют Асиф Ата говорил в связи с характером тюрка: «Оседлав коня, тюрк становится Кёроглу, спешившись - Физули».

Услышанное шокировало Заура. До сих пор ему не доводилось слышать подобных речей от Акифа, это пафосное выступление о величии тюркского этноса потрясло его. Акиф подняв правую руку и энергично двигая ею, продолжал свое выступление:

- Тюрк всегда мог сплотить в одной руке нежность и величие. Он никогда не наносил удар в спину. Такие люди, как Сехл Сумбат, предавший своего полководца или Кечал Хамза, выкравший и продавший коня вышли не из среды тюрков. Это армянский характер. Армянин, как змея, его сердце полно злобы и коварства. Падает – умоляет, встает – жалит. Они не щадят слабых и прислуживают сильным, армяне принесли нашему народу тысячи бед. Город под названием Баку существует сегодня только благодаря тому, что 90 лет назад тюркский меч вышел из ножен. Я не могу это отрицать, забыть все это.

Заур молча сел на свое место. Он растерянно смотрел на своего руководителя, пытаясь переварить услышанное.

- А что касается твоего желания съездить в Армению, - голос Акифа вернул его в реальность, - то я поддерживаю эту инициативу, ибо я сторонник диалога. Борис Навасардян из ереванского Пресс-клуба предложил нам один проект. Сейчас найду, дам, посмотришь. Четырехдневная конференция под названием «Барьеры перед развитием региона», которую собираются провести в Ереване при участии НПО Турции, Азербайджана, Грузии и Армении. Я, правда, отказался ехать, много дел, да и тема мне не интересна. Но ты поехать можешь. Все расходы берет на себя приглашающая сторона.

- А кто финансирует проект? – уставился Заур на монитор.

- Caritas France. Сейчас сброшу тебе мэйл Бориса, спишись с ним. Если условия тебя устроят, поедешь.

* * *

Весь Баку, дом в Ичери Шехере, работа и даже собственное тело тяготили Заура. Он еще не получил ответа на письмо, отправленное Борису Навасардяну два дня назад и места себе не находил, мучил Акифа бесконечными вопросами: «Может мероприятие отменили?», «Может Борис не согласен с моей кандидатурой?», «Можно ли поехать в Армению по какому-нибудь другому проекту?».

Акиф не понимал почему этот человек раньше ни словом не обмолвившийся о своем желании посетить Армению, вообще не интересовавшийся возможностью таких поездок вдруг так сильно захотел в Ереван. Он боялся обидеть Заура расспросами. Но в одном был уверен точно – после поездки в Тбилиси Заур сильно изменился.

Заур повсюду слышал шепот Артуша, чувствовал его теплое дыхание, запах, влагу поцелуев и, сам не понял, какая неведомая сила привела его к воротам школы № 2. Он никогда не планировал побывать здесь, даже не думал об этом. Просто внезапно обнаружил себя стоящим возле здания школы. Он знал, что все учебные заведения на каникулах, школы закрыты и попасть внутрь будет не так-то легко.. Но он решил попытаться. Прислонив лоб к стеклу, он заметил в конце полутемного фойе пожилую женщину-сторожиху с вязанием в руках. Постучался. Женщина поднялась и, шаркая шлепанцами, пришла открывать.

- Кого ищешь, сынок?

- Никого, зайти хочу.

- Почемууу? – вытаращила женщина глаза, растягивая гласную в последнем слоге.

- Я учился в этой школе. Вот пришел вспомнить былые деньки.

- Понимаю, сынок, но впустить тебя не могу. В здании никого нет. Как я могу впустить чужого?

- Через пару дней я уезжаю. Хочу увидеть школу в последний раз. Может я больше никогда не вернусь в Баку, - соврал Заур и тут же покраснел.

- Повторяю еще раз – впустить не могу! Если что-нибудь пропадет из классов – отвечать мне!

- Если мне не доверяете, давайте пройдемся вместе по коридорам, по двору, - взмолился Заур. – Но, прошу, не отказывайте.

Будь здесь прежний сторож тетя Наида, Заур спокойно зашел бы. Но нынешняя сторожиха, устроившаяся в школу после выхода на пенсию, конечно же, знать Заура не могла. Она впервые в жизни видела человека, умоляющего позволить ему в последний раз увидеть родную школу. Женщину изумила встреча с таким человеком, и это в наши-то времена, когда такие понятия, как школа, учитель, образование подверглись полной девальвации. С одной стороны, она действительно не имела права впускать постороннего, с другой, понимала - жестоко отказывать человеку, который хочет попрощаться с родным городом и школой.

- Ладно, сынок. Но у тебя пятнадцать минут! Иногда заходит кто-нибудь из руководства за бумажками. Если тебя увидят, я потеряю работу.

Обрадовавшийся Заур поцеловал женщину в щеку, сунул ей в карман пять манат и выпалил:

- Спасибо.

Он быстро поднялся на второй этаж. Остановился посреди длинного коридора, погрузившегося в мертвую тишину каникул, оглянулся по сторонам. Не зная с чего начать, так и остался стоять, как вкопанный. Наконец, он подошел к дверям класса, где проучился с пятого по десятый и глубоко вдохнув, потянул за ручку. Те же парты, та же доска, тот же учительский стол. Единственное произошедшее здесь изменение: со стен поснимали портреты русских классиков и повесили портреты азербайджанских поэтов и писателей.

Окна, оставшиеся с советских времен, похоже, никто не собирался менять. Собравшаяся между двух стекол пыль, казалось, тоже хранится лет десять-двадцать. А вот и парта, в третьем ряду, та самая, за которой он сидел с Артушем на протяжении шести лет. Заур присел на «свое место», сложив руки перед собой совсем как первоклассник. Сейчас парта стесняла его, тело с трудом вмещалось между скамьей и крышкой стола. Он навсегда перешел в мир взрослых.

«Ну вот, через столько лет, тот же класс, та же парта...» Заур не заметил, как глаза наполнились влагой, слезы потекли по щекам и закапали на стол и колени. Вдруг он очнулся от странного чувства, испытываемого обычно в юности – ощущения мятежной легкости тела. Чувство сладострастной боли пробежало от области паха по всему телу. Словно желанный ему человек сидел сейчас рядом. Он чувствовал его запах, теплоту его дыхания. Он был готов пожертвовать собой, отдать ему сейчас самое драгоценное – свое тело. Ведь, это чудо, наполненное играющими гормонами и искрящейся любовью, уже невозможно удержать в своей власти, оно требует отдать себя другому – в этом и заключается великое предназначение человеческого организма.

Заур вдруг вспомнил, что сторожиха дала ему только пятнадцать минут. Он хотел выйти из класса, но ноги отказывались подчиняться. Старые парты настойчиво возвращали его в прошлое. И стены просили остаться. Школьная доска требовала: «постой, разрисуй меня в последний раз мелом».

Он больше не мог этого выдержать. Поднялся с места. Губы его дрожали. Застрявший в горле комок, не давал тихо стекающим слезинкам превратиться в селевые потоки рыдания. Заур остановился перед доской. Заметив небольшой кусочек мела, взял его и, поиграв немного в ладони, положил в карман. Он спустился по лестнице в другом конце коридора, и открыл дверь ведущую во двор школы. Здесь, за помещением, где в его время проходили уроки труда, они впервые открылись друг другу, здесь родился их первый поцелуй. Старый чинар по-прежнему нес свою вахту, защищая этот уголок от палящего солнца. Заур присел на находящееся в тени некое подобие скамейки – деревянную доску, на двух больших камнях. Прислонившись спиной к дереву, он закрыл глаза и почему-то, вдруг вспомнил последний звонок.

В тот день в школьном дворе яблоку было негде упасть. Никто не заметил отдалившегося от толпы и в одиночестве присевшего под дерево Заура, никому из одноклассников не было до него никого дела. Впервые он со всей остротой осознал свое одиночество и отчужденность. Он сидел и плакал, вдали от всех. Его абсолютно не интересовали выступающие с микрофоном, и вообще эта церемония, все мысли были о том, как быстро пролетело время. Заура, как и всех выпускников, радовало получение аттестата и избавление от мучительных утренних подъемов, от надоевших педагогов и прочей школьной рутины. Он был, конечно, воодушевлен началом новой взрослой жизни, но в то же время понимал, что теряет все материальные узы, связывающие его с Артушем, Его терзала мысль о том, что незабываемые мгновения, прожитые в школе, испаряться навсегда. «Здесь все для меня закончилось, с тех пор как уехал Артуш – попытался обнадежить себя Заур, решив, что распрощался со школой еще в 1990 году. И все же ему этот последний день казался особенным, словно что-то осталось еще недоделанным, недосказанным, непонятым.

Через несколько минут в последний раз прозвучит символический звонок и этот пронзительный зов, звучавший 11 лет его жизни, пройдет через каждую частичку тела и навсегда исчезнет из жизни. Он с нетерпением ждал этого момента.

Он хорошо помнил свой первый день в школе. Двоих испуганных, робеющих мальчиков - азербайджанца и армянина посадили вместе, за одну парту. Это было в начале восьмидесятых, когда азербайджанец и армянин могли быть одноклассниками, сидеть за одной партой, и в этом не было ничего особенного. Никто не знал тогда, что через несколько лет они станут представителями враждующих народов. Артушу и Зауру хватило всего недели, чтобы их знакомство переросло в крепкую дружбу. Интересы детей не были оригинальны – они собирали крышечки от бутылок, играли ими в различные игры, а тому, у кого было самое большое количество крышечек, завидовал весь класс. Позже, уже в третьем классе, они увлеклись филателией.

Заур бросил сигаретный окурок, затушил его ногой и поднялся с места. Он вернулся к двери, прошел мимо лестницы и приблизился со спины к сторожихе.

- Спасибо, бабушка, да воздастся вам за доброту.

Женщина, проделав иглой очередную петлю, подняла голову.

- Раз ты перед отъездом на чужбину заглянул в родную школу, значит достойный ты человек. Эх, если бы все молодые были такими же...

- Откровенно говоря, я пришел вспомнить не школу, а свою первую любовь. Наверно вы понимаете...

Женщина улыбнулась:

- Ах ты, хитрец, – затем покачав головой, – Вы что расстались? И где теперь эта девочка?

Заур посмотрел в окно, на вереницу машин, катившиеся вниз по улице Буньята Сардарова, и ответил:

- Нас война разделила.

Старуха, до которой не совсем дошел смысл сказанного, переспросила:

- Как это?

Он понял, что сказал лишнее, и попытался выкрутиться:

- ... Ее отец был военным, погиб в Карабахе, девушка с матерью переехали жить к родственникам в Казахстан.

Заур только с недавних пор обнаружил у себя способность врать напропалую и не краснеть. Это начинало ему нравиться. Сказав тихо «вай-вай-вай», женщина еще раз покачала головой:

- Аллах рехмет елесин (1). Что поделаешь, сынок, все мы под небом ходим. Да сохранит Аллах молодых от гибели, чтобы кровь не текла, люди не гибли. Ох, бедный этот народ сынок, столько мучений на нашу голову.

Произнеся эти слова, женщина с трудом поднялась на ноги и шаркая пошла к двери. Заур медленно поплелся за ней, на ходу в последний раз рассматривая школьные стены и висевшие на них плакаты. Теперь на месте призыва Ленина «Учиться, учиться, и еще раз учиться!», висел афоризм директора школы Ирады Дестерханлы «Образование – наше приоритетное направление». Попрощавшись с женщиной, он вышел на улицу. Почему-то внутри все горело от злобы и ненависти. Визит в школу не принес желаемого облегчения, только еще больше разбередил душу.

Он шел вверх по улице. Люди, спускающиеся навстречу небрежными, развалистыми шагами, казалось исчезали, испарялись на глазах. Как будто хотели убежать, спрятаться поскорее друг от друга. «Где же Баку моего детства?» – думал Заур. «Где мороженое «Пломбир»? Почему люди больше не смеются? Почему улицы стали темными и грязными? Почему все уничтожают, сравнивают с землей?». Побывав в своей старой школе, он понял, что нет ничего лучше вечного детства, ребенка, который никогда не будет взрослым. Он понял, что они с Артушем лишили друг друга этого детства и повзрослели раньше остальных своих сверстников.

***

Родителей дома не было. Сей факт чуть поднял настроение Заура, для которого даже недолгое одиночество было сейчас подарком. Впереди его еще ждало, если вариант с Борисом, конечно, выгорит, довольно хлопотное дело - получение родительского разрешения на поездку в Ереван, а в случае неудачи – самовольный отъезд. Разговор о Ереване наверняка не обойдется без нескольких обмороков матери и повышения сахара в отцовской крови. Но все это не важно, сбить Заура с пути теперь было не возможно.

Заур зашел в свою комнату, переоделся. Подошел к старому комоду, на котором были расставлены в ряд шесть рамок с фотографиями. На одной – он с Артушем на школьном дворе - их последний снимок. Заур погладил изображение. «Как эти рамки ограничивают нас... и тебя, и меня... Мы не должны томиться в них как в тюрьме, терпеть и подчиняться системе». Он положил фотографию обратно на комод с нижним бельем и, впервые за день, улыбнулся. «Меня не остановит ни одна война, ни один конфликт. Не буду больше искать утешений в картинках. Мы встретимся. Обязательно встретимся!». Вернулась надежда на счастливое будущее, он снова успокоился, поверил в себя.

Со двора послышался звонкий, то ли мужской, то ли женский голос.

- Стаканы, стаканы... блюдца, блюдца... Хочешь, бей об стены, не бьются, не бьются.

Заур выглянул в окно. Это был молодой человек. Он стоял между двух, заполненных до отказа плетеных корзин и, бросая стакан об бетонную стену, повторял:

- Бей об камни, стой на них, не сломаешь, не повредишь.

Заметив зрителей на балконах и в окнах, парень поставил стакан на землю и начал бить его ногами. В самом деле, стакан не ломался. Правда, сколько бы парень не старался, охотников купить его товар не нашлось. Еще немного и он, резко замолчав, подошел к корзине, покачав головой, взял свою тяжелую ношу и поплелся вон со двора. Теперь его голос звучал вдалеке.

- Стаканы, стаканы... блюдца, блюдца... Хочешь, бей об стены, не бьются, не бьются...

Заур стоял посреди комнаты, размышляя, чем бы заняться, в конце концов, решил скоротать время в интернете. В почте было восемь новых писем, и одно из них... от Бориса Навасардяна. От внезапно навалившейся неописуемой радости он невольно обхватил голову обеими руками. Борис писал, что приглашает Заура на мероприятие, но тот должен подготовить двух-трехстраничный доклад.

«Уверен, что Ваше участие на конференции будет очень плодотворным и полезным. С организацией господина Акифа Таги у нас и до этого были проекты, и мы будем рады сотрудничать с рекомендованным им лицом. Прошу переслать мне доклад, посвященный теме нашей конференции «Азербайджан-Армения-Грузия-Турция. Четырехсторонние отношения. Реальность и перспективы». Также пришлите мне свои паспортные данные. Так как конференция пройдет с 7 по 10 июля, то вы должны быть в Ереване уже 6-го. Вам надо приехать в Тбилиси, оттуда в Садахло (2), на армяно-грузинскую границу. Вас там встретят. Все дорожные расходы будут компенсированы Вам полностью…»

Заур сразу же отправил Борису паспортные данные, приписав, что доклад пришлет через два-три дня и, в поисках Артуша, зашел в MSN. Увидев, что Артуш в «оффлайне», собирался было написать ему письмо, но тут в окошке программы человечек с надписью «Артуш» зажегся зеленым цветом. Обрадованный Заур мигом одел наушники и поднес губы к микрофону.

- Ало

Голос Артуша прерывался.

- Привет, Заур. Я давно тут. Проголодался, отошел перекусить. Как дела?

- Все нормально. Заходил в школу. Включи камеру.

Через мгновение Артуш появился на экране. Он улыбался.

- Ты дома один? – спросил Артуш.

- Да. Наши ушли куда-то.

- В школу, говоришь, ходил. В нашу, «Вторую»?

- Именно.

Артуш подпер подбородок кулаками, приблизил лицо вплотную к экрану и небрежно спросил:

- И как?

Заур не знал, что ответить.

- Что «и как?»

- Школа. Что ты там делал?

- Да так, ничего... Вспоминал прошлое. Помнишь наш старый чинар? Посидел под ним немного. Потом зашел в наш класс, посидел за нашей партой.

Лицо Артуша не выражало никаких эмоций:

- Хорошо.

- Кажется тебе это неинтересно.

- Почему же? Ты - мое единственное воспоминание о той школе. А теперь мы видим друг друга почти каждый день. Когда начался конфликт, нам там пришлось не сладко. Я ничего не могу чувствовать - ни любить эту школу, ни ненавидеть. Извини, для меня это уже не важно.

- Ты прав. Не буду с тобой спорить. Давай я лучше обрадую тебя другой новостью.

У Артуша от нетерпения засверкали глаза.

- С этого и надо было начинать. Говори же!

- Получил письмо от Бориса Навасардяна. Приглашает в Ереван.

Взгляд Артуша застыл на экране. Он не мог произнести ни слова.

- Артуш, ты слышишь, я еду в Ереван! – весело заорал Заур.

- И как ты собираешься ехать? – выговорил Артуш после долго молчания.

- Через Тбилиси в Ереван, оттуда в Садахло, а там меня встретят представители ваших спецслужб и Борис Навасардян, собственной персоной.

- Когда выезжаешь?

- Через неделю. Шестого должен быть на границе. Мероприятие начнется седьмого утром.

- Я тоже хочу...

- Чего?

- Встретить тебя на границе.

- Не надо. Гэбэшники не должны тебя видеть. Я как приеду в Ереван сразу же позвоню, подойдешь в гостиницу. Если приедешь на границу, могут не так понять. Потерпи еще чуть-чуть.

***

Вечером, когда родители пришли домой, Заур руководствуюсь принципом «утро вечера мудренее», отложил назавтра весть о предстоящей поездке в Ереван. После молчаливого ужина, сказав матери «спасибо», во избежание традиционных отцовских лекций о том, что пора стать человеком, зарабатывать деньги и создать семью, он заперся в комнате и два часа проработал за компьютером. Когда лег в кровать и стал читать Платонова, было уже почти двенадцать. Еще через два часа он закончил книгу, встал, аккуратно положил ее обратно на полку, взял следующую в очереди на прочтение – роман Питера Акройда «Повесть о Платоне», по привычке быстро пробежался по первым двум станицам, и уснул.

Ему снилось ночное море в образе женщины, одетой в чадру, чьи зеленые глаза смотрели на него из-под платка и колдовским влечением манили в неведомый, волшебный мир, где за черной дверью ожидало его черноокое счастье - Артуш. Глухой стон, вырвавшийся из груди ночного моря где-то далеко, заставил его проснуться в холодном поту. Он замер на месте и стал ждать. Прошло еще чуть-чуть и море, словно живое существо, желающее избавиться от боли, взвыло еще громче. Несмотря на то, что приближалась середина лета, ветра не оставляли Баку в покое, часто превращаясь шторм, ломающий хрупкие деревья и вздымающий волны на многометровую высоту.

Заур выпрыгнул из постели и подошел к окну. Ночное море будто пыталось сбросить с себя набранную за день болезненную усталость, смрадную тяжесть дерьма, мочи, спермы, мокроты, выброшенных в него из канализации. Заур, прилипнув лбом к оконному стеклу, пытался приобщиться к этой величественной церемонии очищения, но почувствовал лишь скудость своего воображения перед мощью этой стихии.

Он отошел от окна в непонятном смятении, вызванном магией морского гула. Заур вышел на кухню, достал из холодильника покрывшуюся тоненьким слоем ледяных точек бутылку Bonaqua, и жадно впился в горлышко. Ему было не по себе. Вернувшись в комнату, с трудом заставил себя уснуть. (1) Аллах рехмет елесин (Allah rəhmət eləsin) – речевой оборот, употребляемый у азербайджанцев при выражении соболезнования по умершему. Буквальный перевод – «царство ему небесное».

(2) Садахло – село в Марнеульском районе Грузии, пограничный пункт на армяно-грузинской границе. 3.

Путешествие в Армению началось 5-го июля в поезде Баку-Тбилиси. По-счастью, кондиционеры, которыми с прошлого года были оснащены вагоны международных рейсов, хоть как-то спасали пассажиров от жары. Кроме Заура в купе был лишь пожилой человек, который, представившись как Мохлет, начал жаловаться на дороговизну и с ностальгией вспоминать благословенные брежневские времена. Через два часа он устал и уснул.

Утром Заура разбудил настырный стук проводника в дверь. Старик уже давно проснулся и сидел на своем месте. Он расчесывал волосы древней, маленькой советской расческой и рассматривал стада баранов, бродящих по равнинам в поисках травы. Заур достав из сумки паспорт, положил его в готовом виде на столик. Солдат пограничных войск и служащий азербайджанской таможни, не входя в купе, произнесли: «Доброе утро. Ваши паспорта, пожалуйста...». Заур остолбенел от неожиданной вежливости. После того, как паспорта были проверены, и вплоть до отправки поезда, никто больше не побеспокоил двоих пассажиров.

- Еще месяц назад аж до трусов проверяли, задавали идиотские вопросы. Значит, когда хотим, можем и по-человечески. Не зря же нас в Совет Европы приняли, – проговорил Мохлет, запивая сказанное теплым Боржоми.

Заур ответил улыбкой и уставился в окно.

- Сынок, я вижу, ты достаточно образован. Я сам – поэт, выпустил три книги. Наверное, слышал об Александре Блоке. Так вот, он говорил, что для поэта главное чувство пути. Этим он хотел сказать, что настоящий поэт должен знать и наметить свой, единственный путь, и держать нить в руках, чтобы не сбиться с него и все время расти. Я начал писать, когда учился в школе. Первое стихотворение было напечатано в издававшейся в то время в Таузе областной газете «Социалистическая деревня». Мой отец был кузнецом. Я написал много стихов посвященных этой профессии.

- А писали ли вы что-нибудь о городской жизни? – сам не зная почему, спросил Заур.

- А что, сынок, в городе есть жизнь? Даже французы говорят, что лучшие стихи о деревне и природе рождаются в городе. Это значит, если и живешь в городе, писать все равно надо о деревне. Вообще, мои школьные годы попали на войну и послевоенные годы. После окончания начальной школы, мне приходилось ежедневно проходить 7-8 километров до школы деревни Яныглы, и обратно. А дорога проходила по горам, да по долам, сквозь природные красоты. Отца почти не помню. Погиб на фронте. Меня воспитал мой дядя – Мансур. У матери за пазухой был револьвер, за спиной винтовка. Она была секретарем колхозного партийного комитета. Поэтому, что такое голод, холод, страх я знал с самого детства. Никогда не забуду тот день, когда кинулся, чтобы поймать застывшую у дороги куропатку, и вдруг заметил фиалку в кустах. Была ранняя весна, и все было покрыто снегом. А у самых корней куста цвела фиалка. Ты представляешь?

Заур, ответивший «представляю», естественно ничего не представлял, более того, и не собирался этого делать. Мохлет, вдохновленный ответом Заура вдруг вскочил на ноги, задвинул оконную шторку и запер дверь купе, затем неожиданно упал перед молодым человеком на колени.
- Сынок, моя голова побелела в думах о народе и родине. Я – автор трех книг. У меня куча внуков и правнуков. Я стар и никому не нужен, а жену потерял десять лет назад. Ради всего святого, дай отсосу! Прости меня, сынок, прости...

Словно что-то сломалось в сердце Заура и со звоном рассыпалось по всей груди. Ноги и губы задрожали. Он еще вчера вечером уловил что-то странное, и почувствовал, что поездка с этим стариком закончится чем-то неожиданным. Униженный, стоявший на коленях ради орального секса Мохлет, напомнил ему сцену из «Сердца четырех» Сорокина, где перед подростком подобным же образом корчился старик, умолявший дать ему в рот. При прочтении этого эпизода, он не поверил, что такое может произойти в реальности. «Значит, так стирается грань между литературой и жизнью» – прошептал он сам себе. Заур понимал, что времени на раздумье у него нет, и события выходят из-под контроля. Старик видя, смятение и шок в глазах Заура, дрожащими руками начал расстегивать кнопки на джинсах молодого человека, сердце которого в это время обливалось кровью. На морщинистых, с вздутыми венами, руках старика, местами виднелись только что покрывшиеся корочкой ссадины. Мохлет с трудом вытащил член Заура из трусов и, обдавая его пах и мошонку горячим дыханием, с жадностью стал сосать. У Заура, изголодавшегося по сексу, эрекция произошла молниеносно. Его поразила победа физиологии над чувствами. Он хотел понять, почему не сопротивляется, но не мог найти логического объяснения. Прошло около двух минут. Почувствовав, что вот-вот кончит, Заур, ничего не сказал старику, и простонав, выпустил влагу в протезный рот. Изменившийся в лице Мохлет, задыхаясь и давясь, заглатывал потоки извергавшейся спермы.

Самый непродолжительный в жизни Заура половой акт подошел, таким образом, к концу. Старик поднялся, с трудом переводя дыхание, проговорил «большое спасибо, сынок», и запил все теплым Боржоми.

Заур застегивая ширинку, смотрел на то выпирающий, то исчезающий кадык пьющего минералку старика. Он не выспался, голова слегка болела, и ему хотелось, выпив большую чашку кофе, поспать 2-3 часа, чтобы все забыть. Старик, заметив, что веки его тяжелеют, заботливо предложил:

- Ляг, поспи, сынок. Разбужу, когда поезд будет на грузинской стороне.

Заур промычал что-то обозначавшее благодарность, положил голову на подушку и тут же уснул.

Когда грузины с шумом остановили поезд в Гардабани, Заур вскочил с места. Вагон оживился. Грузинские женщины начали бегать туда-сюда, одни заходили в купе с большими сумками выходили налегке, другие наоборот. Заур сначала не понял, что происходит. Мохлет объяснил:

- Это – челноки. Возят товар из Баку, с аэропортовской толкучки. А грузинская таможня берет с них пошлину – покачав головой, старик продолжил, – Самый грязный представитель моего Азербайджана, для меня роднее миллиона самых лучших иностранцев. За любого жизнь отдам – и плохого, и хорошего. Непонятые мерзавцы пятой колонны то и дело поливают народ грязью, матерят его. Ненавижу этих людей: родина – это Родина, нация – Нация, сынок. На все готов ради своего Народа, Нации, Родины.

В это время грузинские таможенники и пограничники, в прямом смысле слова, ввалились в их вагон, и стали орать так, что Заур имел все основания подумать, что «Революция Роз» явно еще не докатилась до грузино-азербайджанской границы. Грузины, кричащие на путешествующих в солнечную Грузию, грубо требующие предъявить паспорта и предоставить к осмотру багаж, своим поведением в одночасье развеяли устоявшийся миф о кавказском гостеприимстве. Странно было и то, что наряду с азербайджанцами, они так же уничижительно относились и к своим сородичам. Более того, «своим» оскорбления раздавались щедрее. Сбрасывая, на перрон товар, закупленный спекулянтами в Баку, маршируя по вытащенным из сумок и мешков рубашкам и нижнему белью таможенники, раздевали женщин, проверяли – не одето ли на них по несколько кофт и рубашек сразу.

Проводник уловил взгляд Заура, смотревшего на происходящее на перроне с отвращением и ужасом:
- Так стало после Саакашвили. Теперь мы тут часа на три застряли. Раньше, хоть, взятку давали, чтобы не морочили. А сейчас денег не берут, но народ мучают. Хочешь, садись на такси, максимум через час будешь в Тбилиси. Это не дорого, – сказал он, показав на стоявшие в конце перрона и ожидавшие своих клиентов машины.

Заур поблагодарил проводника за совет и вернулся в купе, признавшись себе впервые в жизни, что и у взяточничества есть положительная сторона. Ведь, если бы эти люди брали мзду, пассажиры не потеряли бы столько времени и нервов, а госслужащие были бы в хорошем настроении, в общем, уровень обслуживания был бы выше. Зауру хоть и не хотелось вначале верить в «пророческое предсказание» проводника, но проходившие один за другим часы, доказали бессмысленность и недальновидность его решения остаться в поезде. Кондиционеры уже не работали и вынужденные ждать из-за нескольких женщин-челноков, обливающиеся потом пассажиры, то и дело сходили с поезда, умывались у источника рядом с сигаретным киоском, и наполнялись лютой ненавистью к виновницам происходящего. Наконец, проверка закончилась, таможенники и челноки замолкли и поезд тронулся. Заплатив все до копейки по всем установленным пошлинам, проигравшие сражение женщины, осев в купе, громко на грузинском покрывали проклятиями таможенников. Когда и этот гомон стих, Заур хотел было еще поспать, но выйдя сначала покурить, затем посетив туалет, решил, что до Тбилиси осталось совсем чуть-чуть, и вставив сим-карту грузинского сотового оператора, стал дожидаться звонка. Ждать пришлось недолго. Ровно через десять минут позвонил грузинский участник ереванской конференции, сотрудник газеты «Реалии Грузии» – Давид Чихладзе, который по просьбе Бориса Навасардяна, должен был встретить Заура на тбилисском вокзале. Давид узнал у Заура номер его вагона и заверил его в том, что до Садахло они поедут вместе.

Не успел поезд подойти к вокзалу, как женщины-челноки направились к выходу, таща за собой громадные тюки и сумки. Заур усталый, сонный, голодный, поплелся за ними. Спустившись, он попрощался с Мохлетом, и сразу же заметил Давида, ковырявшегося в телефоне. Знакомство с Давидом произошло в 2005-ом году перед парламентскими выборами в Азербайджане. Приехавший освещать события грузинский журналист, с уверенностью ожидал революции по окончанию выборов, поэтому задержался в Баку еще на десять дней, но вынужден был вернуться в Тбилиси несолоно хлебавши. Давид положил телефон в карман, подошел к Зауру, сильно хлопнул его по плечу и сказал:

- Здравствуй, дорогой. Добро пожаловать.

- Здравствуй, Давид. Рад тебя видеть. Извини, что пришлось тебя беспокоить.

- Идем, идем. Какое еще беспокойство! Я же все равно тоже еду в Садахло. Но я на тебя обижен. В прошлом году, ты был в Тбилиси и даже не позвонил.

Заур не знал что ответить. То, что он, не позвонил и не встретился с Давидом, и в самом деле было некрасиво. Но как объяснить ему, что те несколько дней, проведенные им в Тбилиси были для него на вес золота, и каждая его секунда здесь была посвящена Артушу.

- Извини, Давид. Честное слово, не было ни секунды свободной...

- Не стоит извиняться. Бывает. Только больше так не делай, – сказал Давид, улыбнувшись.

Они спустились по лестнице, и вышли на улицу.

- Ты впервые в Ереван?

- Ага.

- Нервничаешь?

- Конечно. К тому же, я – голоден.

- Понятно. До Марнеули можешь потерпеть? Там пообедаем.

Заур нашел это предложение логичным и согласился.

- Тогда едем. Я потерплю.

Давид открыл дверь стоящего у края дороги зеленый BMW 525:

- Садись.

Заур сел сзади, Давид - впереди:

- Знакомься – Мамука. Полицейский. Он повезет нас до границы.

Заур протянул руку и пожал мягкую, потную ладонь водителя. Кудрявый, загорелый, широкоплечий Мамука, скорее походил на англоязычного менеджера иностранной нефтяной компании, работающей в Грузии, чем на полицейского. Затем Давид представил Заура.

- Заур Джалилов – известный в Азербайджане НПО-шник. Впервые едет в Армению.

Заур пробормотал невнятно «Давид, не преувеличивай. Какой я известный?», но кажется, ни Мамука, ни Давид его не услышали. Мамука завел машину и, выехав за пределы вокзала, спросил:

- Едете в Армению... Волнуетесь, наверно?

Услышав, этот дурацкий вопрос во второй раз за последние пять минут, Заур пожал плечами:

- Естественно волнуюсь. Но больше из-за того, что ждет меня, когда вернусь домой.

А так, я уверен, что в Армении меня не ожидает никаких сюрпризов. КГБ-шники не дадут и волосу упасть с моей головы. Это говорят все, кто там уже побывал.

- А если бы не было охраны, думаешь, тебе там угрожает реальная опасность? – поинтересовался Мамука.

- Может быть, а может, и нет. Точно сказать не могу.

- Хочешь сказать, проблемы у тебя в Баку будут? – спросил Давид.

- Это неизбежно. Нападки случаются почти с каждым, кто побывал в Ереване.

Давид удивился:

- Почему? Что здесь такого?

Уставшему с дороги Зауру, не хотелось влезать в эту тему, поэтому он бросил коротко:

- Откуда мне знать?

Давид, уловив его настроение, обратился к Мамуке:

- Заур голоден. Мы тоже. Ты знаешь в Марнеули какое-нибудь нормальное местечко?

Непохожий по комплекции на любителя поесть-попить Мамука, резко оживился при этом вопросе:

- Конечно. Я знаю отличный ресторан, причем хозяин – азербайджанец.

Заур прислонил голову к стеклу, закрыл глаза и еле слышно проговорил:

- Учтите, что голод – не соглашение о перемирии и не может длиться вечно. Если умру, отвечать вам, – и уснул.

Через час, когда машина затряслась на кривых-косых дорогах азербайджанского села, Заур отрыл глаза, и начал смотреть по сторонам, пытаясь понять, где он находится. Увидев, что его попутчик проснулся, Давид сказал зевая:

- Приехали.

Посреди покрытого зеленью, великолепного, свежего, огромного сада стоял двухэтажный ресторан. Маленький, полноватый, с пышными усами владелец ресторана по имени Рухулла, обнялся-поцеловался с Мамукой и посадил гостей за круглый стол, находившийся посреди двора, в тени виноградника. После того, как Рухулла приняв заказ, исчез внутри ресторана, Мамука тихо сказал:

- Странный он. Повар – армянин, одна официантка – чеченка, другая – азербайджанка. Но сам такие кебабы готовит!

Заур умылся прохладной водой, лившейся из трубы под виноградником, и размял кости парой гимнастических упражнений. Давид, поглядев на него, громко произнес:

- Все равно, никто кроме азербайджанцев не умеет готовить кебаб!

Заур в ответ на комплимент ограничился кивком и улыбкой.

Через пятнадцать минут стол ломился от напитков, салатов, закусок и горячих блюд, вино лилось как вода. Мамука каждый раз приглашал Рухуллу присоединиться к пиршеству, но хозяин ресторана, кладя руку на грудь, отвергал предложение и исчезал со словами «у меня полно дел». Заур подумал о том, какие еще могут быть у Рухуллы «дела», если кроме них в ресторане никого нет, но не сказал об этом сотрапезникам, так как не очень хотел, чтоб тот к ним присоединялся.



Через час все трое уже прилично захмелели. У Заура начали болеть лицевые мышцы от насильственной улыбки, которой он реагировал на бессмысленные грузинские анекдоты Мамуки. Давид отошел в туалет, вернувшись минут через пять, сел положив руку на плечо Заура, и наклонился к его уху.

- Азербайджанцы в этой стране живут в кайф.

Заур, не особо вдаваясь в смысл его слов, кивнул:

- Ну и хорошо.

Давид поняв, что не смог вызвать сказанным надлежащий случаю интерес, решил перейти к более веским аргументам:

- Идем со мной, сам увидишь.

Мамука сосредоточенно кушал. Заур поднялся и покорно пошел за Давидом.

- Слушай, твой друг-полицейский не слишком пьян? Управлять машиной сможет?

- Не дай бог ему услышать твои слова, когда он пьян, водит еще лучше. Будь в нем уверен.

Они вышли во внутренний дворик, располагавшийся за рестораном. За кирпичным забором длиной в метров десять и в четыре шириной, был разбит садик. Пройдя через железную калитку за Давидом, Заур сразу понял, что имел в виду грузинский журналист. Поднимающиеся до колена кусты конопли, судя по всему, были как альтернативным источником дохода, так и источником развлечения для владельца ресторана. Причем эти «источники», росли под ногами, в буквальном смысле. Заур спросил:

- Твой друг из полиции об этом знает?

- Вообще-то можешь звать его Мамука.

- Пускай, Мамука. Он что-нибудь об этом знает?

Давид пожал плечами.

- Конечно. Он и сам не прочь покурить. Сорвем пару стебельков?

- Ну сорвем, и что?

- Как что? В Ереване скучать не будем.

Заур от ужаса вытаращил глаза, алкоголь испарился мгновенно.

- Ты что сума сошел? Хочешь провезти травку в Армению?

- Подумаешь! Ну что ты так волнуешься...

Заур попытался привести новый аргумент:

- Так ведь она свежая, мокрая. Как ты собираешься ее сушить?

- Ничего я найду способ, – сказал уверенно Давид, и сорвал два больших стебля. Листья конопли, словно расстроившись из-за расставания c родным кустом, поникли, и стали увядать на глазах.

Посмотрев по сторонам и убедившись, что никто не идет, Заур нагнулся к самому уху Давида и прошептал:

- Не впутывай меня в это. Я не трусв, но я еду в Армению в первый раз. Ты представляешь, какой будет скандал, если армяне найдут у азербайджанца наркотики.

- Да говорю тебе, не волнуйся. Все будет хорошо. Но если найдут, тем более у тебя, будет гораздо веселее.

Заур оставил Давида смеяться над собственной шуткой и вернулся за стол. Мамука развернувшись назад с бокалом в руке, пытался понять, куда делись его собутыльники. Увидев, Заура он заорал:

- Сволочи! Вы что меня одного оставили? Я что алкоголик – один пить?

Заур сел, взял наполненный бокал вина, сказал:

- За тебя. Рад знакомству! – и задержав дыхание, опустошил бокал.

Мамука выпил, задумчиво посмотрел на кошку, царапающую когтями ствол виноградника, и монотонно произнес:

- Раньше люди, чувствующие ход времени считались мудрецами. Сейчас, говорят о тех, кто ловит каждое мгновение. Буратино был сделан из дерева. Два деревянных кусочка при трении начинают гореть.

С небольшим опозданием заметив подошедшего Давида, он раздражено выпалил:

- Чем ты там два часа занимаешься?

Слышавший предыдущие разглагольствования Мамуки Давид, ушел от ответа:

- Я двадцать раз смотрел твоего «Буратино», но так и ничего не понял. Притом это - фильм для детей. Уверен, что режиссер был наркоманом. Этот фильм нельзя смотреть на трезвую голову, надо сначала покурить.

Мамука подозрительно посмотрел на Давида, а тот, делая вид, что ничего не замечает, приступил к поеданию шашлыка из печени. Через полчаса, когда пришло время звать Рухуллу и закрывать счет, Заур полез в карман, но Давид опередил его:

- Не беспокойся, ресторан на дороге компенсирует Борис, так что не я плачу.

Когда вставали из-за стола, он, довольно похлопывая по карманам, прошептал: «Хорошо помял, набил в карманы. Не волнуйся, не найдут.»

- Пусть будет по-твоему... - в голосе Заура чувствовалась неуверенность.

- Сейчас говорил с Борисом. Ждут нас на границе.

Попрощавшись с проводившим клиентов до машины Рухуллой, они направились прямиком к пограничным воротам в Садахло. Расстояние оказалось еще меньше, чем предполагал Заур – оказывается деревня, где они обедали, располагалась буквально в двух шагах от границы. Заур попросил Мамуку остановить машину, чтобы купить сигареты. В тесном магазинчике женщина смотрела по спутнику азербайджанский канал и обмахивалась куском картона. «И здесь - азербайджанцы» – подумал Заур и, заговорив с женщиной на родном языке, попросил пачку Kent 4.

- Салам хала! Неджесиниз? Хеятыныз недже кечир? (1)

Женщина протянула сигареты и бросила деньги в кассу.

- Как мы можем жить, сынок? С горем пополам. Аллах, покарай этих русских. Стравливают людей друг с другом. Жили себе спокойно в советские годы. Теперь все друг другу враги.

- Но ведь советскую власть тоже русские создали. Тогда ведь не так все было.

- Да, в то время все было по-другому. Когда все были им подвластны, кровь не лилась. Но как только наши республики стали независимы, сделали все, чтобы мы перебили друг друга. Какое мне дело до армян, грузин?! Жили же душа в душу.

Встреча с гражданкой Грузии азербайджанского происхождения в самом близком к грузино-армянской границе торговом пункте, нагнала на него меланхолию.

Попрощавшись с женщиной, Заур вышел. Вернувшись в машину, он извинился перед попутчиками, за то, что заставил их ждать, и до границы с Арменией никто из троих не нарушил молчания.

***

Лицо пограничника исказилось, брови насупились, когда в отверстии узкого окошка он увидел азербайджанский паспорт. Он поднял глаза, посмотрел на владельца и уставшим голосом спросил:

- Куда Вы едете?

Заур прислонился лбом к стеклу и самодовольно ответил:

- В Улан-Батор.

Строгий грузин, не отреагировав на шутку, продолжил:

- Вы уверены, что хотите ехать в Армению?

Периодическое пересечение грузино-армянской границы азербайджанцами-гражданами Грузии с целью реализации своих овощей и фруктов, было привычным делом. Но пограничник, проработавший здесь уже полгода, впервые видел гражданина Азербайджана, желавшего поехать в Армению. Получив на последний вопрос утвердительный ответ, грузин резким движением поставил штамп в паспорт и с подчеркнуто серьезным выражениям лица вернул его Зауру, затем вдруг улыбнулся и спросил:

- Не боитесь?

- Представьте себе, боюсь, но у меня нет другого выхода.

Мамука подошел попрощаться с Зауром:

- Хотел бы видеть тебя, когда будешь возвращаться. Интересно, какими будут твои впечатления.

- Почему бы и нет. Конечно, встретимся. Все равно в Баку я возвращаюсь через Тбилиси.

Давид бросил сигарету и серьезным тоном произнес:

- Не через Тбилиси, а через транзитный пункт. После Карабахского конфликта этот город для армян и азербайджанцев давно уже так называется.

Все трое рассмеялись. Первым руку протянул Мамука.

- Ну все, не буду больше вас задерживать. Дорогу осилит идущий.


Обнявшись на прощание с Зауром и Давидом, он сел в машину, крикнул из окна «берегите себя», подмигнул и нажал на газ.

- Хороший парень. Не могу поверить, что он полицейский.

На эту реплику Заура, Давид надменно заметил:

- У нас таких полицейских с каждым днем все больше и больше. Саакашвили ведет политику обновления полиции. Ты разве не слышал?

Оставив Давида без ответа, Заур сделал первый шаг на мост через бурлящую реку. Он почувствовал легкое покалывание в коленях, а дойдя до середины моста, боясь оступиться, схватил Давида за руку. Понимавший его волнение грузинский журналист, улыбнувшись, проговорил «все в порядке, идем, идем». «Да не нужны мне твои сочувствия» подумал Заур в ответ, но не подал виду. Когда Заур и Давид дошли до шеста, на котором развевался армянский флаг, двое высоких, статных парней направились в их сторону. Вслед за ними не торопясь шел седой, маленький человек в очках. Несмотря на жуткую жару, на этих двоих были черные полотняные костюмы. Оба были похожи на типичных азербайджанцев. Повернув голову в сторону Заура, неотрывно смотревшего на эту пару с мраморным выражением лица, Давид произнес:

- Этот седой – Борис Навасардян. А эти двое, судя по всему, твои ангелы-хранители.

На границе, перед контрольно-пропускным пунктом образовалась длинная, беспорядочная очередь. Кто за кем стоял было не разобрать. Заур впервые в жизни видел столько армян сразу. Эта мысль показалась ему смешной. Когда они подошли к шлагбауму, «ангелы-хранители» уже ждали их с заложенными за спину руками. Поздоровавшись сухо с Зауром, потребовали у него паспорт, пропустили Заура с Давидом через шлагбаум и отошли в сторону. Давид обнялся с Борисом, шутливо отрапортовал: «Гость доставлен в целости и сохранности», и включился в борьбу за подход к заветному окошку.

Борис крепко пожал руку Зауру:

- Как доехали?

- Спасибо, отлично. Хорошо, что Давид меня встретил. Благодарю Вас за хлопоты.

- Идем, постоим в сторонке, – Борис отвел Заура в тень находящейся в десяти метрах ивы.

Перед административным зданием целая армия спекулянтов, туристов, таможенников и пограничников пребывала в своем рутинном беспокойстве – кто-то пытался просунуть паспорта через узкие окошечки, кто-то, кричал, требовал чего-то у пограничников, но громче всех орали солдаты, пытавшиеся принудить всех к порядку. Не считая двух-трех военных, беседовавших с сотрудниками спецслужб, никто не обращал на Заура внимания. Но все же, он не мог избавиться от какого-то непонятного, аморфного чувства. Он только сейчас ощутил, что означает оказаться на территории страны, с которой твое государство уже двадцать лет находится в состоянии войны. Молодой человек огляделся. Так как курить в подобной стрессовой ситуации было теперь немодно, он, чтобы скрыть волнение, стал подыскивать себе другое занятие. Неподалеку бродил черный щенок, тыкаясь туда-сюда и помахивая хвостиком. Он свистом подозвал щенка, и присев на корточки начал гладить его и шептать ему что-то на ухо. Странно, но не видевшие от людей ласки, никогда не глаженные по голове дворовые собаки, быстрее остальных устают и убегают от людей, относящихся к ним с заботой, и даже шепчущих им что-то на ухо. Видимо собака поняла, что еды от Заура не дождется. Или обиделась, почувствовав, что Заур гладит ее неискренне, а лишь для того, чтоб скрыть дискомфорт. После бегства этого предателя, Зауру стало необходимо сейчас же с кем-то поговорить, просто поболтать о чем-то незначительном.

Он подумал о Давиде, потом вспомнил о его «ценном грузе», и стал нервничать. Давид был уже у окошка. Пограничник, просмотрев паспорт, поставил штамп и вернул владельцу. Солдаты открыли его сумку и проверили вещи. Если бы решили обыскать карманы - трагедия была бы неминуема. Убедившись, что опасность позади, Заур облегченно вздохнул.

Наконец, когда охранники вернули паспорт, он лихорадочно стал листать страницы. Нигде не было ни печати, ни штампа, свидетельствующего о его въезде в Армению. Но в документе был штамп удостоверяющий, что он покинул пределы Грузии через Садахло, поэтому для знающего человека, могло быть и так понятно, что Заур побывал в Армении. Положив паспорт в карман сумки, он протянул руку более высокому охраннику:

- Заур.

- Артур.

Заур сконфузился:

- Артур... Это имя очень похоже на «Артуш».
Охранник, стараясь сохранить небрежный тон, спросил:

- У вас был знакомый по имени Артуш?

- Да, до сих пор есть.

Темно-зеленый микроавтобус Ford, который должен был доставить их в Ереван, уже принял «на борт» одного пассажира – Давид расположился у окна и о чем-то беседовал с водителем, периодически поглядывая в сторону Заура.

***

Артур остановил, шедших к микроавтобусу Заура и Бориса на полпути:

- Мне надо перекинуться парой слов с Зауром.

Борис, пожав плечами, сказал:

- Пожалуйста, – и начал возиться с телефоном.

Артур, посмотрел прямо в глаза азербайджанцу и монотонно заговорил:

- Фотографировать запрещено. Никуда нельзя отлучаться без нашего ведома. Ты все время должен оставаться в поле нашего зрения. Это все для твоего же блага. Мы не можем гарантировать твою безопасность от поползновений какого-нибудь сумасшедшего.

Заур, кивая, подтвердил, что согласен с этими условиями, все сели в кабину и автомобиль тронулся. Артур сел возле водителя, его напарник по имени Сейран – в кресле рядом с дверью. Борис, заметив скованность Заура, решил подбодрить его:

- Не обращай внимания. Всех азербайджанцев, впервые въезжающих в Армению, предупреждают подобным образом. Но через пару дней ты убедишься, что твою свободу ничто не ограничивает.

- Для меня это неважно.

Это действительно было неважно для Заура. Они ехали, любуясь закатом, проезжали деревни и поселки, окруженные невероятными по красоте горами, долинами, лесами. Эта красота пугала и приводила в восторг одновременно. В этих местах, столетиями сохранявших свою естественную первозданность, наполненных чистотой и прозрачностью воздуха, не суждено ему делить с Артушем свежесть рассвета, вечернюю тишину, ночной мрак. Эта мысль причиняла Зауру страдание.


Вдалеке, он заметил бурлящий водопад, поток ниспадал с отвесной скалы и соединялся с полноводной рекой. При въезде в маленькую деревню, где из каждого дома, был виден этот прекрасный пейзаж, Борис остановил машину, и купил у сельчан, продававших в ведрах абрикосы, пару килограмм этих фруктов.

- Это очень вкусные абрикосы. Армения славится ими, также как вы нефтью.

Заур взял предложенный ему большой абрикос:

- Знаю. Даже ваш кинофестиваль называется «Золотой абрикос».
Заур откусил армянский абрикос. И в самом деле, было вкусно. Он ел и разглядывал окрестности. Его внимание привлекло великолепное качество асфальта: ни вмятин, ни бугров. «Судя по всему, армянская диаспора, помощнее азербайджанских нефтедолларов будет» - подумал Заур.

Выбросив абрикосовую косточку в окно, Борис кивнул в сторону задремавшего Давида:

- Много выпили?

- Нет. По литру вина на человека.

- У грузин – вино, у нас – коньяк. А Азербайджан каким спиртным напитком славится?

- Мы мусульманская страна, у нас нет подобных традиций. В Азербайджан культура алкоголя пришла лишь после Второй Мировой Войны. Нас же во всем мире славит черная икра. Вы бывали в советские годы в Баку?

- К сожалению, нет. Сейчас очень жалею, что не съездил. Говорят красивый город. Правда?

- Зависит от того, что вы называете красивым.

- Когда заключим мир, обязательно приеду в Баку.

- У Вас есть надежда на мир?

- Если б не было, зачем же организовывать это мероприятие?

Дорога от границы до Спитака проходила через несколько населенных пунктов, в которых раньше компактно жили азербайджанцы. Интересно, что их названия – Айрым, Алаверди и Пембек, оставались не переименованными. Построенная еще царем, соединявшая Армению с Россией, а ныне вообще не работающая, ржавая железная дорога, сначала сопровождала Ford параллельно, затем завилась зигзагами и скрылась за холмом.

Заур внезапно спросил:

- А как будет «мир» по-армянски?

Борис догрыз второй абрикос и выбросил в окно косточку.

- Хагагутюн.

- Как, как?

- Хагагутюн.

Заур почесал затылок, посмотрел сначала на Артура, безразлично слушавшего их разговор, затем на Бориса и, смущаясь, попросил:

- Извиняюсь, не запомнил. Повторите еще раз, пожалуйста, но медленно, по слогам.

- Можешь обращаться ко мне на «ты». Слушай внимательно: «Ха-Га-Гу-Тюн».

Заур задрожал от смеха:

- Слушай, это не «мир», а скорее, «война». Как это слово может означать «мир»?

Борис так захохотал, что чуть было не поперхнулся очередным абрикосом. Артур повернулся лицом к окну и уставился на начинающуюся у края дороги и уходящую глубоко в лес сосновую рощу. Борис заметил его раздражение и нагнулся к уху Заура:

- Не обращай внимания. У них нет чувства юмора... Ты знаешь Гюлай Эрдем?

Корреспондент турецкой газеты «Джумхуриет» – Гюлай Эрдем, вчера ночью прилетела из Вены в Ереван. Сейчас она ожидала участников с азербайджанской и грузинской стороны и, по словам Бориса, сильно скучала.

- Нет, мы не знакомы. Я узнал о ее существовании благодаря твоему проекту.

Борис, показал на стоявшую у дороги табличку с надписью на армянском:

- Мы въезжаем в Спитак.

Показались первые строения города Спитак, в конце восьмидесятых разрушенного до основания сильнейшим землетрясением. По дороге можно было заметить одно- и двухэтажные постройки из туфа, магазины и парки. Когда микроавтобус въехал в центр, Заур попросил остановить машину, чтобы самому убедиться насколько были ликвидированы последствия страшной трагедии.

- Я хочу посмотреть город.

Все, кроме Давида, высадились на центральной улице Спитака, и стали разглядывать окрестные дома.

- За сколько лет восстановили город? – спросил Заур у Бориса.

- Ушло много времени и денег. Не знаю, ты в курсе или нет, но Спитак раньше был гораздо более крупным городом, после землетрясения он стал более компактным. Отстроили за счет диаспоры.

Купив в киоске сигареты и воду, они продолжили путь. Уже темнело, на горизонте показались огни еще одного города. Заур вытянув вперед шею, спросил:

- Это Ереван?

- Нет, до Еревана еще ехать. Хочешь абрикос?

- Спасибо, мне хватит.

Слушавший до этого русскую попсу шофер, вытащил диск и вставил армянский сборник. Машина, наполненная звуками кяманчи (2) и балабана (3), не въезжая в город, который Заур только что принял за Ереван, повернула налево и погнала по широкой дороге, сильно напоминавшей Сумгаитское шоссе. Наконец Борис торжественно объявил:

- Добро пожаловать в столицу Армении!

Сначала показались заправки, затем ряды многоэтажек, магазины и кафе. Город был покрыт серыми тучами и люди, ожидавшие на автобусных остановках, беспокоились, как бы успеть домой до начала дождя. До центра Ford доехал минут за десять. Водитель резко повернул налево, въехал на небольшой подъем и остановился перед гостиницей «Анаис», в которой Зауру предстояло прожить три дня. Внизу, в тридцати метрах от построенной над оврагом гостиницы, протекала река Раздан.

Не успели они войти в гостиницу, как полил дождь. Пока миниатюрная, черненькая армянская девушка оформляла новых жильцов Заур вместе с Борисом стоял перед большим окном и наблюдал за дождем, яростно пытавшимся раздробить асфальт.

- После летних дождей, днем над Ереваном появляется радуга. Снежная вершина Арарата оказывается тогда прямо посередине красочной дуги, – сказал Борис, разглядывая капли на оконном стекле, – по древней армянской легенде, тот, кто пройдет под радугой, меняет пол – мужчина становится женщиной, женщина – мужчиной.

От этих слов по телу Заура пробежала дрожь, он посмотрел на отражение Бориса в окне. Их взгляды встретились. Борис улыбался во весь рот. (1) Здравствуйте тетя. Как вы? Как жизнь? – азерб.

(2) Кяманча – персидский струнный смычковый музыкальный инструмент. Разновидности его под различными названиями были распространены в музыкальной практике народов Центральной Азии и Среднего Востока. Очень распространен на Южном Кавказе (кроме Грузии).

(3) Балабан – народный духовой язычковый инструмент у азербайджанцев, узбеков и некоторых народов Северного Кавказа. Армянский «дудук» – идентичен азербайджанскому балабану. 4.

205-ый номер. Ничего не значащее, не имеющее никакого смысла число. Во всяком случае, в жизни Заура не было ни 205-ой школы, ни 205-го автобуса, ни зарплаты в 205 условных единиц. В Баку у него был друг нумеролог Расим, может тот подсказал бы скрытый смысл? Заур, стоявший в душе, оправдывал эти дурацкие мысли, настырно лезущие ему в голову, усталостью с дороги Баку-Тбилиси-Ереван. «Очень странно, я даже не спешу звонить Артушу», – прошептал он сам себе и замкнул губы, чтобы не глотать теплую воду. Затем повторил про себя словно молитву мобильный номер любимого.

Он не мог свыкнуться с мыслью, что находится в Ереване, столице Армении. Даже в ногах оставалась начавшееся еще на границе неприятная нервная дрожь. «Это – Ереван. Я в Ереване. Этого не может быть!? Как это в Ереване? И Артуш в двух шагах...»

Заур вышел из ванной, оделся, причесался, обдал свое гладко выбритое лицо ароматом Ultraviolet. Борис назначил ему встречу через час, в ресторане. Этот час уже прошел. Он последний раз посмотрел в зеркало, и решил, что неплохо, и даже эффектно выглядит. Красота его была мужская, он был лишен женских черт. Почему-то эта мысль ободрила, и даже обрадовала его.

Борис, покуривая, прохаживался в коридоре. Увидев переодетого в коричневые брюки и белую футболку с надписью «Stop AIDS» Заура, он заулыбался:

- Тебя и не узнать.

Заур закрыл дверь:

- В смысле?

- От усталости не осталось и следа... Симпатичный парень, не завидую армянским девочкам встретившим тебя. Что за аромат?

- Ultraviolet.

- Отличный запах. Тебе подходит этот аромат.

Они стали спускаться по лестнице. Заур улыбнулся:
- «Тебе подходит этот аромат...» хорошо звучит, - подумал он.

***

В ресторане Давид общался на английском с женщиной, говорившей громким, звонким голосом, судя по всему, это и была Гюлай. Борис с Зауром подошли к большому столу, и Борис познакомил молодого человека с турецкой журналисткой и с присутствующими здесь тремя армянами. Сидевшие за соседним столом два охранника были заметно напряжены и следили за каждым его движением так, словно их азербайджанский гость в любой момент мог выкинуть что-то неожиданное, вытащить оружие, например, и расстрелять всех, кто попадет под руку.

Из познакомившихся с Зауром армян, двое были политическими экспертами, сотрудничавшими с организацией Бориса – Паруйр Манвелян и Георгий Варданян, а третий – сотрудник посольства Франции Сергей Стрекалин. Заур сначала решил, что Стрекалин русский. Но черноглазый, смуглый Сергей совершенно не походил на славянина, наоборот обладал типичной армянской внешностью. Впоследствии выяснилось, что живший в советские годы в Украине дед Сергея, чтобы стать «своим» в украинском обществе, отказался от фамилии «Стрекалян», и вписал в паспорт «Стрекалин». Заур подсел к Гюлай и поздоровался с ней по-азербайджански. Женщина, моргнув от неожиданности, спросила у Заура:

- Вы впервые в Армении?

- Да, впервые. А вы?

- Я тоже. Я очень нервничаю, верите? Вы, наверное, испытываете те же чувства. А как армяне похожи на наших! Я не ожидала, что встречу здесь столько интересных людей.

Видно было, что женщина очень обрадовалась появлению собеседника, способного общаться с ней на родном языке.

- Я не понимаю, почему мы должны жить с Арменией в состоянии холодной войны? Мы - два соседних государства. В Турции есть армянская диаспора. У нас многовековая общая история. Насколько правильно оставаться врагами из-за трагедии, случившейся в начале прошлого века? И армянская кухня похожа на нашу. Да и музыка почти одна и та же...

На стол принесли салаты, горячие блюда и напитки. Гюлай никак не унималась. Заур перебил собеседницу и фальшиво улыбнулся:

- Кажется, мы слишком долго говорим по-турецки, армяне могут обидеться.

Оказалось, что Гюлай сегодня в первый раз в жизни решила попробовать водку. Армяне, услышав об этом, обрадовались и стали подбадривать ее. После двух рюмок Гюлай уже порядочно захмелела. Журналистка рассуждала о регионе, проблемах на Кавказе, войне в Ираке, жестко критиковала нынешнюю политику Турции и правительство Эрдогана (1). Ее мнение по поводу турецкого правительства хотя и мало кого волновало из сидящих за столом, но все из вежливости слушали, или делали вид что слушают, проявляя эмпатию к Гюлай, которая привыкла всегда и везде критиковать власти, и сейчас не собиралась выходить из своего амплуа. Борис нагнулся к уху Заура и прошептал:

- Завтра конференция начинается в 10.00.

- Я знаю. А что?

- Просто имей в виду, когда пьешь.

Заур посмотрел на Бориса исподлобья и разлил водку по рюмкам.

- Не волнуйся. Не считая русских, никто так ни пьет водку как азербайджанцы.

После очередного выступления Гюлай о том, что премьер-министр Эрдоган – невежда, радикальный исламист и несведущий политик, и что он ведет Турцию к пропасти, Заур так, чтобы его поняли и армяне, заговорил по-английски:

- Я внимательно слушаю, и мне кажется, что вы не совсем справедливы к премьер-министру. Вы же отлично знаете, что правительство Эрдогана вывело Турцию из экономического кризиса и справилось с сильнейшей инфляцией. Кроме того, Эрдоган разоблачив в стране несколько крупных коррупционных групп, предал их суду. Вы же не будете все это оспаривать?

Гюлай с удивлением посмотрела на азербайджанца, который до сих пор в основном слушал и почти не говорил:

- Нет, не буду. Но все не так просто как кажется. Эрдоган просто перестроил коррупционный режим под себя и своих ставленников. Внешняя политика его правительства потерпела фиаско, в том числе и в отношениях с Арменией. Да и время показывает, что отклонение от идей Ататюрка ведет Турцию к пропасти. Если бы не Ататюрк, наши женщины и не знали бы, что такое университет. А теперь эти сволочи хотят укутать студенток в хиджаб (2).

- А Кипр? Другие успехи во внешней политике? Этого же нельзя отрицать.

Он заметил, как при слове «Кипр», армяне изменились в лице и навострили уши, но, тем не менее, продолжил:

- Сделанные им шаги ускорили разрешение этой проблемы. Кроме того, во время американского вторжения в Ирак он сделал все, чтобы Турция была как можно дальше от военного противостояния, и не позволил увязнуть в Иракском болоте. Он также негативно оценил международное эмбарго в отношении правительства Палестины, выбранного демократическим путем. Во всяком случае, у него есть собственная позиция.

- Я не понимаю, Вы что, сторонник Эрдогана? – спросила Гюлай, попытавшись предать осмысленность своему хмельному взгляду. Не получилось. Выражение ее лица вернулось в изначальное, а губы образовали бессмысленную улыбку.

- Нет, я сторонник объективности.

Тут в спор вмешался Степан Стрекалин:

- Я попрошу вас прекратить этот бессмысленный спор, – сказал он, – Еще не хватало, чтобы азербайджанцы с турками подрались в Ереване.

Все, включая Заура и Гюлай, залились смехом. Действительно, возможность такого инцидента в Армении звучала абсурдно.

Церемония знакомства, плавно переросла в дружеское застолье. Не ломая головы в поисках ответа на Герценовский вопрос «Кто виноват?», все привычно обвиняли Россию и посылали в ее адрес проклятия, и только Борис выдвинул мысль, что причиной всех конфликтов на Южном Кавказе является рука ЦРУ, что очень удивило Заура. Давид с ним не согласился:

- Сепаратизм, все эти конфликты, братоубийственные войны, снова, и снова дающие метастазы в нашем регионе, все это создает Россия, – сказав это, он провозгласил следующий тост за Саакашвили. Армяне выпили за президента Грузии с явной неохотой.

Уже полчаса сидевший и поглощавший кофе за соседнем столом, человек лет пятидесяти, не дав опомнится после тоста за Саакашвили, подошел к столу и спросил:

- Можно к вам присоединиться?

Борис и все армяне за столом ответили разом:

- Конечно, о чем речь. Пожалуйста, садитесь.

После того как мужчина сел, и официант принес ему приборы и рюмку для водки, он заговорил:

- Извиняюсь перед всеми, но я невольно слышал ваш разговор. Меня зовут Ара. Я так понял, что среди нас присутствуют гости из Турции и Азербайджана. Это замечательно. Тут неподалеку мой дом, и я почти каждый день прихожу суда обедать или ужинать. Живу я один. Из-за больного желудка вынужден питаться легкой пищей. Мацони, отварная картошка и т.д. Я рад, что представители двух государств, у которых проблемы с Арменией, здесь и сейчас едят и пьют со своими армянскими друзьями.

Заур подняв рюмку, возразил:

- Извините, что перебиваю, хочу кое-что уточнить – у наших стран нет проблем с Арменией. Это у Армении есть проблемы с нашими странами.

Увидев, вмиг скисшее лицо оратора, говорившего на русском, ничего не понимавшая Гюлай, нагнулась к уху Заура и попросила:

- Переведите мне. Я же ничего не понимаю.

- Его зовут Ара. Попросил разрешения присоединиться к нам, Борис не отказал. Говорит, что рад нас видеть. Кажется, ему есть что сказать, пусть говорит, а я потихоньку буду переводить.

Ара положил в тарелку кусочек пойманной в Севане рыбы ишхан (3), и поднял рюмку с налитой для него водкой:

- Если позволите, я скажу тост. Несмотря на то, что наш гость из Азербайджана со мной не согласен, я готов увидеть в его словах долю истины. Со стороны действительно может показаться, что Армения враждует со всеми своими соседями. На самом же деле, нас не должны волновать проблемы, имеющиеся между государствами и политиками. Простой человек хочет мира, хочет дружбы. Предлагаю выпить за мир, который рано или поздно придет и в наш регион. Да здравствует дружба и братство народов Кавказа!

Заур осушив залпом рюмку, перевел тост своей соседке, слушавшей Ара моргая ресницами. После перевода, Гюлай улыбнулась и пригубила водку. Ара, прожевав кусок рыбы, немного ослабил галстук и снова заговорил:

- Пусть турецкая гостья на меня не обижается, я хочу рассказать вам историю своей семьи.

Поняв просьбу Ары с помощью Заура, Гюлай мотнула головой и сделала серьезное выражение лица, что означало «пожалуйста, говорите, я не обижусь».

- Наш азербайджанский друг утверждает, что у Армении есть проблемы с обеими странами. Как я и сказал, в этих словах есть доля правды. Но спрашивал ли молодой человек «почему»? Когда, как и почему у нас начались проблемы с Азербайджаном, все мы знаем. Это новейшая история. Но насколько наш молодой друг знаком с сущностью наших проблем с Турцией?

Заур с трудом успевал переводить для Гюлай. Турецкая журналистка не сводила глаз с седых волос, большого носа, морщинистого лба оратора, периодически кивала головой и внимательно слушала «переводчика». Давид в этот время расправлялся с рыбой, совершенно не интересуясь происходящим.

- Я бы рассказал вам историю своей семьи, но боюсь показаться навязчивым.

Борис, опустил веки:

- Что вы, уважаемый. Мы вас слушаем.

- Спасибо. Мой отец родился 1912-ом году в городе Битлис (4). По словам отца, Битлис был тихим и уютным городом. У деда был двухэтажный дом. На первом этаже находился хлев, в нем крупный рогатый скот, козы и свиньи стояли там, в разных секциях. Двери хлева смотрели в сторону леса. На севере города находилась статуя-родник. А река, которая текла со склона горы, двигала нашу мельницу.

Отец рассказывал, что зимы Битлиса были очень суровыми. В одну из таких зим, горная лавина завалила дорогу, и даже наш дом остался под снегом. Когда утром дед спустился в хлев, вся скотина была мертва.

В Битлисе была красивая, маленькая церквушка, а жители города были верующими, набожными, простодушными людьми. И дед мой был благодетельным человеком. По дороге в Битлис он построил несколько домов для гостей, чтобы путешественники могли там согреться, поесть. Поэтому, он постоянно пополнял их продуктами и дровами.

Во время Ванской войны, дед в одной из пещер соорудил мастерскую, где вместе с сыновьями, собирал для повстанцев винтовки и другое оружие. Предводителем повстанцев был мой дядя Гнел, который по рассказам был очень красивым человеком. В один из дней войны Гнел со своим отрядом прибыл к горному переходу контролируемому турками. В ночной тьме он перебил всех турецких солдат, и открыл дорогу на Ван. Знаете ли вы, сколько притеснений пережили мы – битлисцы? Наших живьем сжигали. А те, кто умудрился остаться в живых, были вынуждены уехать в Ван. Гнел тоже оказался в Ване со всеми.

А в 1915-ом году наши переехали в Иран. Многие перебрались в другие страны. С 1915-го по 1917-ый, то есть целых два года мой дед с семьей прожил в Иране. Когда же узнал, что русские вошли в Битлис, вернулся обратно в Ван. После большевистской революции, русские отошли назад, и забрали нас собой в Вагаршапат. Отец рассказывал, что его и сестру Србухи прятали в хейбе – большой дорожной сумке. Бабушку посадили на мула оттого, что у нее опухли ноги. У реки Хошаба турецкая армия с помощью зиланских курдов, атаковали нас, начав, таким образом, геноцид. Мы понесли большие потери. Курды, взяв наших в плен, спросили у бабушки откуда мы, бабушка ответила, что из Хизана. Услышав это, курды спросили:

- Если из Хизана, то должны знать как зовут тамошнего шейха.

Бабушка в ответ сказал: «Шейха зовут Сандал».

Курды, услышав правильное имя, пощадили отцовскую семью, но обобрали всех до нитки. Вот так, пройдя через страдания, поскитавшись по разным странам, в конце концов, мы очутились в Ереване. И я появился на свет в этом городе. Хотя если бы не геноцид, родился бы на родине, в Битлисе.

Ара закончил рассказ, поднял голову и посмотрел прямо в глаза Гюлай. Женщина опустила голову. Все, сидевшие за столом армяне, внимательно следившие за рассказом Ары, и даже Давид, все это время не поднимавший головы от тарелки, разом посмотрели на Гюлай, чтобы увидеть ее реакцию. Паруйр Манвелян, Георгий Варданян, Степан Стрекалин, Борис, и сидевшие за соседним столом охранники побледнели и казались расстроенными. По опущенным в правую ладонь глазам и, то поднимавшимся, то опускавшимся плечам, было ясно, что женщина плачет. Вот и две слезинки проскочили сквозь пальцы и полились по щеке. Уставший от перевода Заур, развернувшись к Гюлай, шепотом попытался успокоить ее: «возьмите себя в руки», и закурил сигарету. За столом царила гробовая тишина. Все молчали, никто не решался заговорить первым. Опасаясь, что это безмолвие затянется, Заур задал первый пришедший ему на ум вопрос:

- А каково в Армении отношение к сексуальным меньшинствам? Я бы хотел написать и об этом по возвращении.

Бориса словно током ударило. Рот невольно раскрылся, уши покраснели. Он переглянулся с друзьями, один из армян пожал плечами, другой тупо уставился в тарелку и казалось ожидал смертного приговора. Давид тоже не ждал такого поворота. Все взгляды были направлены на Заура, явно пытаясь найти ответ на его лице. Гюлай вытерла глаза и посмотрела на Ару:

- Ваша семейная драма меня глубоко потрясла. Но вы сами подтвердили, что вас уничтожали не турки, а курды. Жестокость - их характерная черта. Сейчас они в пределах своих возможностей, продолжают уничтожать наших сограждан. Но господа, – сказала Гюлай, осмотрев присутствующих испытывающим взглядом, – вопрос Заура интересует и меня. И я хотела бы знать об отношении к геям в Армении.

Все ждали, кто же первый заговорит на эту тему? Даже сидевшие в стороне охранники выглядели как-то растерянно. Борис перевел взгляд с горящих от нетерпения глаз Заура, на лица своих друзей, как бы прося у них помощи. Молчание нарушил, заговоривший по-английски Сергей Стрекалин:

- О геях, наверное, самый информированный человек – я.

Теперь взгляды собравшихся сосредоточились на нем. Гюлай закусила кусочком брынзы с лавашом и обратилась к Сергею:

- Наверное, у вас есть на то основания?

- В каком смысле?

- Ну в том смысле, что самый информированный – вы.

- А, ну да. Это и в самом деле так. В прошлом году я проводил мониторинг для одного французского НПО. Сам я из Гюмри. Это город патриархальных традиций. Там к гомосексуализму относятся с непримиримой ненавистью. Можно сказать, что Гюмри город гомофобов.

- Тогда получается, что в Гюмри много латентных гомосексуалов, – сказал Заур. Это прозвучало не как предположение, а скорее, как утверждение.

- Я бы не выразился столь категорично, – ответил Сергей неуверенно, – Но факт остается фактом, что радикальные гомофобы, вырастают среди гомосексуалов.

По выражению лиц Георгия и Паруйра было видно, что они хотели вступить в полемику и опровергнуть это мнение, но промолчали, решив, что сейчас не время перебивать Сергея.

- Во время мониторинга я случайно узнал, что в одном из ереванских кафе восемь геев решили собраться, чтобы обсудить перспективы создания комитета по защите прав сексуальных меньшинств. Я нашел их и поговорил. Они заявили, что ищут альтернативные пути существования в армянском обществе, живущего в атмосфере нетерпимости. Самое интересное, что среди них не было ни одного ереванского гомосексуала. Они представляли четыре региона – Гюмри, Иджеван, Горис и Эчмиадзин. Когда я их спросил о причине отсутствия столичных геев, они ответили, что те боятся выйти в люди, быть узнанными. 23-летний уроженец Эчмиадзина Григор заявил, что не боится кричать во все горло, что он гей, и готов объявить всем о своей нетрадиционной ориентации. Он говорил, цитирую: «Скрывая нашу сексуальную ориентацию, мы никогда не добьемся толерантности в армянском обществе».

Внезапно Борис перебил Степана:

- Недавно я посещал сайт организации ILGA - France. Там был опубликован призыв к армянским геям. Им предлагалось встретиться, познакомиться, обсудить общие проблемы и вместе найти способы их решения.

- Что вдруг на тебя нашло, ты-то, что делал на их сайте? – спросил Паруйр с явной иронией.

Борис не растерялся:

- Я руководитель НПО и должен исследовать и изучать всю информацию о социальных проблемах, имеющихся в Армении. Что тут не ясного?

Паруйр ограничился тем, что улыбнулся и покачал головой.

- В Азербайджане гомосексуалы чувствуют себя гораздо свободнее. Конечно, азербайджанское общество тоже патриархально, но у нас люди с нетрадиционной ориентацией, не подвергаются такому давлению. Кроме того, у нас они более организованны.

Сергей подтвердил слова Заура:

- Я тоже слышал, что геи в Азербайджане живут гораздо более свободно. К сожалению, нашим голубым о таком приходится только мечтать. Начнем с того, что в процентном соотношении их гораздо меньше. А во-вторых, наше общество не готово воспринимать их на том уровне, на котором это происходит у наших соседей.

- А как и где в Армении геи знакомятся друг с другом? – спросила Гюлай.

- Конечно же, с помощью интернета. Но, знакомясь в сети, они не решаются встретиться сразу, боясь, что это какая-то ловушка. Например, с выпускником факультета социологии Ереванского Государственного Университета Кареном подобное однажды произошло – он пошел на «свидание вслепую» с парнем, и был изнасилован. На даче, в пригороде Еревана, трое набросились на него и по очереди вступили в половую связь. Карен до сих пор находится под наблюдением психиатра.

Гюлай закрыв рот руками, громко простонала:

- Боже, как это могло произойти! Мы же живем в двадцать первом веке! А Карен обратился в полицию?

Сергей горько улыбнулся:

- Если бы обратился, его бы в полицейском участке по второму кругу изнасиловали. Потом пришло бы извещение на место работы родителей. Последняя надежда на международные организации. Но при проведении мониторинга, работающая в ереванском офисе Совета Европы, Кристина Мартиросян, утверждала, что не получала никаких жалоб от представителей нетрадиционной ориентации. Вся их надежда лишь на Хельсинскую Гражданскую Ассамблею. Этой организации они доверяют больше всего. Председателю ереванского офиса Хельсинской Гражданской Ассамблеи Микаэлу Даниэляну поступило определенное количество таких обращений. Геи, попадающие в отделение полиции, немедленно звонят ему.

- А у меня нет надежд на терпимость к голубым в армянском обществе. Наш народ не может хорошо относится к мужчине, или женщине не участвующей в продолжение рода. Так будет вечно, – автором этих слов был охранник Артур. В его глазах присутствующие смогли прочесть сожаление и стыд за свой народ.

***

- Добрый вечер.

- Не может быть.

- Как видишь, может, если захочешь.

- ...
- Что случилось? Куда пропал?

- Не могу поверить своим ушам. Нет, я конечно ждал. Знал, что приедешь. Но все равно не могу поверить... И номер ереванский... Ты где?

- В гостинице «Анаис».

- В той, что над Разданом?

- Да...
- Ну, как первые впечатления от Еревана?

- О каких впечатлениях мне сейчас говорить? Для этого я должен хотя бы погулять по городу. Но ты знай, я буду объективен.

- Я не сомневаюсь в твоей объективности.

- Как мне быть необъективным, когда у меня есть такое субъективное обстоятельство как ты?

- Ха, ха. Спасибо. Когда ты приехал?

- Несколько часов назад. Я был в ресторане. Познакомился с журналисткой из Турции и людьми Бориса.

- Много выпил?

- Не очень. Только много переводил для турчанки. Челюсть болит. Как будто два часа, без перерыва, делал минет. Завтра начнутся обсуждения.

- А что еще осталось что-то, чего не обсудили?

- По-моему уже не осталось. Но должны же мы отработать миротворчество, или нет?

- Наверное, должны...

- Ты хочешь прийти в отель?

- А кто там, кроме тебя?

- Как кто? Я – один.

- А разве к тебе не приставили охрану?

- Приставили. Они сидят внизу. Придешь, увидишь. Двое громил. У обоих пистолеты. Шагу не дают ступить.

- Прямо как у президента.

- Ага. Теперь я точно знаю, что чувствуют президенты, и всякие там министры.

- Да. Трудно им приходится.

- Ну что решил? Идешь?

- Ты считаешь, что я должен прийти в «Анаис» и спалиться этим уродам?

- Думаешь, будут проблемы?

- А ты как думаешь?

- А что приход ко мне друга является проблемой?

- Ты считаешь, что наличие друзей у азербайджанца в Ереване не заинтересует спецслужбы? И они не выйдут на меня, на мою семью?

- Ну допустим выйдут. У тебя есть, что скрывать?

- Я не хочу, чтобы мою семью беспокоили. И меня тоже. Общение с ними для меня смерть.

- Слушай, что наш разговор тоже прослушивают?

- Я не исключаю.

- Тогда хочешь, прервем беседу. А то у тебя еще проблемы возникнут.

- Я понимаю, ты сердишься. Но и ты меня пойми. Разве моя осторожность не естественна?

- Получается, мы вообще не встретимся. И по телефону не должны разговаривать. Ты считаешь это естественным?

- Нет. Но такова реальность. Рисковать надо по необходимости. У нас нет сейчас необходимости встречаться.

- Значит, нет необходимости?

- Конечно, нет. Постарайся меня понять. Не старайся ответить на то, что я тебе говорю, постарайся вникнуть в сказанное. Какой смысл встречаться, ощущая на себе сотню пар глаз? Мы должны позволить им так нас унизить? Мы будем похожи на порно-актеров. А когда ты уедешь, а может еще раньше, мне придется давать им показания – откуда я тебя знаю, сколько длятся наши отношения, какой характер они носят, что я думаю об азербайджанцах... Мне это надо?

- Но мы так не договаривались...

- А как мы договаривались? Когда ты мне писал, что есть вероятность твоего приезда в Ереван, затем, когда она подтвердилась, я говорил тебе «обязательно встретимся»?

- ...

- Говорил?

- Нет.

- Тогда в чем ты меня обвиняешь?

- Ты прав... Значит ты заранее знал, что так будет?.. Знал, что наше свидание, скорее всего, не состоится. Что вокруг меня все время будут охранники.

- Это и ты знал. Но почему-то не воспринимал всерьез.

- Тогда зачем я притащился в Ереван?

- Ты у меня спрашиваешь?

- У меня была лишь одна цель – увидеться с тобой в твоем городе. И ты это знаешь.

- Извини, но это невозможно. Я не могу позволить, чтобы эти ублюдки унижали нас. Мы... мы не настолько жалки, чтобы подвергаться риску и видеться в таких тяжелых условиях. Слава богу, Тбилиси в нашем распоряжении.

- Они могут подслушивать. Этого ты не боишься?

- Прослушка вероятна. Хотя может быть и нет. Но если увидимся, они нам кровь попортят по полной программе. Если я поднимусь к тебе в номер, один из них точно захочет поприсутствовать. Можешь в этом не сомневаться. И даже Борис не сможет тебе ничем помочь. Хорошо, что вспомнил, Борис там?

- Нет, ушел... Артуш?

- Да.

- Если б я знал, что так будет, я бы не приехал. Что мне тут делать без тебя? Ты мне ничего не говорил об этом. Почему?

- Может быть потому, что хотел, чтобы ты приехал в Ереван.

- Я тебя не понимаю.

- Что тут непонятного? Я хотел, чтобы ты увидел этот город. Неважно, что не встретимся.

- Ты потерял рассудок, Артуш...

- Я потерял его еще в Баку, много лет назад...

- Завтра вечером мы выйдем в город. Может где-нибудь увидимся?

- Ты все стоишь на своем? Какая разница – в отеле или в городе?

- Я все равно хочу тебя увидеть, пусть даже издалека.

- Не будь таким слабым. Приди в себя. Что ты сказал домашним?

- Не понял.

- Ты сказал, что едешь в Ереван, или?..

- Кое-как объяснил ситуацию. Матери стало плохо, принялась себя истязать. Отец тоже был не в себе. Но мне на это наплевать. Сколько мне еще жить, думая о них? И у меня есть право прожить жизнь, так, как мне хочется.

- Разве ты не живешь, так как хочешь?

- Ты называешь это жизнью? Знаешь, что мне кажется? Может мы уже умерли и живем в аду?

- В каком смысле?

- Отбываем сейчас грехи из прошлой жизни здесь, в месте под названием «Земля». Ты по одну сторону фронта, я по другую. А нам кажется, что мы живем. Живем, и когда-нибудь умрем... А на самом деле, мы давно мертвы.

- Что с тобой происходит?

- И сам не знаю... Кажется, я впадаю в депрессию. Ереван депрессивный город. А жизнь... по-моему просто симулятор.

- С этим я согласен – и жизнь, и войны, да и машины, небоскребы, супермаркеты. Да, самый большой симулятор – наши отношения. Но Ереван все равно навевает депрессию.

- Что-то изменилось в наших отношениях?

- Ты о чем?

- Спрашиваю. Может я чего-то не знаю? Говори открыто.

- Ты становишься параноиком. Ничего не изменилось, и не могло.

- Но твой голос не такой как всегда. Я чувствую, что что-то не так.

- У меня умерла тетя. Я ее очень любил.

- У тебя была тетя в Ереване?

- Да. Наша материнская сторона из Ехегнадзора.

- Даже не знаю что сказать…

- Можешь ничего не говорить. Тетя Сирушо очень помогла нам, когда мы бежали из Баку. Она и без нас жила тяжелой жизнью. Так и не вышла замуж. С восьмого класса работала с бабушкой на ферме дояркой. Была лауреатом премии Ленинского Комсомола. Сгноила жизнь в совхозе имени «Сорокалетия Советской Армении».

- Понятно, Артуш.

- Я вижу, ты хочешь меня утешить, но вряд ли ты меня понимаешь.

- Ты прав...

- Обиделся?

- Нет, нет. Просто не думал, что все будет так сложно.

- Что именно?

- Что все так сложится – что не встретимся, и даже говоря по телефону, будем следить за каждым словом. Я понимаю твое горе, но я совершенно по-другому представлял свою поездку в Ереван. Мои надежды не оправдались.

- Думал, что прогуляемся по Еревану, съездим вместе на природу, даже в гостинице будем жить в одном номере, а платить за все будет Борис?

- Да, примерно так и думал. Ты прав.

- Зря... Мы можем увидеться в Тбилиси. Примерно через месяц я закончу все свои дела, и могу приехать в Тбилиси аж на целых две недели. А ты?

- Может быть. Значит, до следующего свидания мне надо ждать целый месяц?

- Ты и сам знаешь, что если бы у меня была возможность приехать раньше, я бы это сделал.

- Хорошо, Артуш. Да будет так. Аминь!

Заур раздраженно бросил трубку и подошел к окну. Он смотрел на свет фар проносившихся мимо гостиницы машин и громко рыдал. Он вытащил из кармана мел, привезенный из Баку, из школы № 2, раскрошил его и высыпал на пол.

Ереван не принес ему облегчения.

***

Утром, в восемь часов его разбудил стук в дверь. Колотивший с завидным упорством Артур, будил гостя из Азербайджана к завтраку. Заур, который после разговора с Артушем плохо спал и видел всю ночь кошмары, про себя чертыхнулся на Артура, но был рад тому, что тот избавил его от мучений. Он приоткрыл дверь, и посмотрел на охранника воспаленными глазами:

- Максимум через полчаса я буду в ресторане. Сам спущусь, не беспокойтесь. Убегать никуда не собираюсь.

Артур иронично улыбнулся.

- Отсюда невозможно убежать. У нас и на улице люди.

Сказав это, он гордой походкой направился к лестнице. Заур обругал себя, затем Бориса за то, что приехал в Ереван, и захлопнул дверь.

«В самом деле, зачем я приехал. В жизни еще не было более нелепой поездки. Еще Артуш из себя неизвестно что строит. Если на него так повлияла смерть тетки-доярки Сирушо, значит все еще хуже, чем я думал».

Он принял душ и оделся. Торопиться было некуда. Он даже вышел на балкон, посмотреть на утренний Ереван. Вершина армянского вожделения – гора Арарат, во весь рост поднималась над горизонтом. Слова Сталина: «Армяне будут видеть Арарат, но никогда до него не прикоснутся» продолжали быть актуальными. Заур еще раз посмотрел в зеркало, размял шею, вышел из комнаты и не торопясь спустился в ресторан.

Кроме него, все, включая не живших в гостинице Паруйра, Сергея, Бориса и Георгия, сидели за большим столом на двадцать персон, и с аппетитом ели. Артур, увидев Заура, довольно кивнул два раза головой и продолжил беседу со своим напарником. Сидевшая между Степаном и Борисом Гюлай засмеялась:

- Почему это мой переводчик опаздывает?

Заур даже не посмотрев в сторону Гюлай, подошел к столу, сказал всем «приятного аппетита» и сел на свободное место рядом с Давидом. Лицо Гюлай посерело, но она промолчала. Она была обескуражена. Опустив голову, стала ковыряться в сметане на своей тарелке. Как только официант принес Зауру чай, Давид, слегка нагнувшись в его сторону, прошептал:

- Я положил травку на балкон, на солнце. До вечера высохнет. В крайнем случае, завтра покурим.

- Может не стоит. Это рискованно.

- Не говори глупостей. Что еще делать в Ереване, как не курить? Не видишь как здесь скучно. С ума схожу со вчерашнего дня. А вот и жертва геноцида идет! Готовься переводить, – и Давид мотнул головой в сторону двери. Заур посмотрел в этом направлении и увидел вчерашнего повествователя, Ару.

- Только его не хватало. Теперь будет отравлять нам завтрак. И охота же ему с утра, пораньше тащиться в ресторан.

Борис понял, о чем они перешептываются и подмигнул:

- Не беспокойтесь. Сегодня не дадим ему так долго говорить. Если что, переводить буду я.

Сказав «посмотрим», Давид принялся за фруктовый йогурт.

Ара, не успев еще подойти к столу, поздоровался со всеми, и, не спрашивая разрешения, присел. Он был бледен и без настроения. Ара подозвал официанта и попросил чай с молоком. Гюлай с состраданием, исходившим от досады за проделанное ее дедами с армянами в 1915-ом году, попросила Бориса перевести следующее:

- Ара, что-то произошло? Вы выглядите очень расстроенным.

Ара вздохнул и посмотрел на Гюлай:

- Что я могу сказать, ей богу... Позавчера я потерял очень дорогого, близкого мне человека, женщину всей моей жизни. Я узнал об этом вчера вечером, после того, как расстался с вами.

Давид, мельком взглянув на Заура, тихо проговорил: «видишь, очередная трагедия произошла». Тем временем, Ара продолжал рассказ, размешивая сахар в чае.

- Сирушо была добродушная женщина. Со дня нашего знакомства в семидесятых годах, она всегда была дояркой. Была лауреатом премии Ленинского Комсомола. Если скажу, что понимала язык коров, не совру.

В тот момент, когда все внимательно слушали Ару, Заур внезапно поперхнулся. Из глаз потекли слезы, он обхватил руками горло и начал громко кашлять. Давид тут же огрел соседа тремя ударами кулака по спине. Заур слегка пришел в себя, поблагодарил его и извинился перед остальными:

- Прошу прощения, мед не в то горло попал. Продолжайте, пожалуйста.

Ара не сводя опечаленного, страдальческого взгляда с лица Заура, снова заговорил:

- Мы познакомились в Ехегнадзоре, в совхозе. Она была настоящей армянской красавицей. Поначалу ей тяжело приходилось, в год с коровы получала 1600 кг молока. А я был молодым парнем, из Еревана в Ехегнадзор меня направил комсомол. Мы познакомились и на второй день поняли, что любим друг друга. Я рассказал ей о своей семье-жертве геноцида, она зарыдала и сказала, что любит меня. Затем и она раскрыла передо мной свою душу: о том, что ей тяжело дается общение с коровами, что 1600 кг молока – мало, и спросила моего совета, что ей делать, чтобы увеличить удои. Я ответил ей, что у каждой буренки есть свой характер, и к каждой надо найти отдельный подход. Потом я уехал в Ереван. Когда через два месяца вернулся, в таблице удоев она достигла отметки в 300 кг. Для доярки работающей голыми руками это был неплохой показатель. Эту трудолюбивую девушку все уважали в совхозе. Через некоторое время я получил от нее письмо: «Дорогой мой Ара, ты представляешь, я сейчас работаю вместе с Мариной Нахшкарян, у которой на груди красуется три Ордена Ленина. Она депутат Верховного Совета Армянской ССР, почетный скотовод. Ара-джан, если б ты только знал какая она доярка!». Сирушо два года не отходила от Марины, изучала ее работу. К концу восьмидесятого года она, наконец, получила награду за труды. За успехи на производстве ей был присужден орден «Знак Почета». Прошло еще два года и, выжав 5100 кг молока, она удостоилась чести сфотографироваться в Москве со Знаменем Победы. Потом получила орден «Трудового Красного Знамени». Она давала имя каждой коровке – Асмик, Сули, Светка, Сержик, Робик. Позавчера после продолжительной болезни скончалась единственный свет моих очей – Сирушо. Наша любовь длилась больше тридцати лет. Но мы так и не поженились – у нее на это не было времени, а у меня смелости.

Закончив свой рассказ, Ара попросил еще одну чашечку чая. Гюлай мокрой салфеткой вытирала от слез глаза и нос. Борис сидел, положив локти на стол, подперев двумя руками голову. Заур зажег сигарету и, встретившись взглядом с Давидом, смотревшим на него с ужасом, пожал плечами. Этот жест явно означал: «мы конкретно попали».

***

Он любил его. Ему хотелось плакать, кричать, подняв беспомощные руки взлететь к небесам. Он хотел владеть Им, обнять, крепко-крепко обхватить и больше не отпускать, наслаждаться Его дыханием, целовать – страстно, яростно, неистово – прижать к груди, прислониться к голеням и плакать в колени, чувствовать вкус Его слез, забывшись в Его потном мире, прикасаться к Его трепещущему телу, вслушиваться в Его сладкий и тихий голос. Любил... любил сильной, дикой любовью.

Кое-как Заур выдержал эту двухдневную конференцию. Прогулка по Еревану – по Оперной площади, по улице Абовяна и Вернисажу прошла без Него. От этих прогулок не было никакого удовольствия. Борис что-то рассказывал, Давид, что-то снимал, охранники не отставали от Заура ни на шаг, а Гюлай останавливала прохожих с целью узнать их мнение по поводу перспектив турецко-армянских отношений. Всем было чем заняться, кроме Заура. Он никого не хотел видеть, ничего слышать. Уже потом он припомнил историю, рассказанную Борисом на Оперной площади. И пожалел о том, что тогда не рассмеялся, когда также вспомнил обескураженное лицо Бориса, не дождавшегося от него должной реакции.

- Я хочу рассказать тебе одну байку об этой площади. В конце восьмидесятых годов площадь была наводнена народом. Люди кричали: «Ка-ра-бах, Ка-ра-бах». В самый разгар митинга один таксист останавливает машину, и спрашивает у митингующего:

- Что тут происходит? Что вы так орете?

- Хотим взять Карабах.

Таксист кривит лицо и говорит:

- Ахпер-джан, зачем вам Карабах? Сочи берите, Сочи лучше... – и уезжает.

Заур задумчиво бродил по солнечным улицам Еревана, не слыша слов Бориса.

- Как тебе Ереван, понравился?

Голос Бориса доносился откуда-то издалека. Это был вопрос, и не отвечать на такой вопрос было неприлично.

- Удобный, уютный, розовый, а главное компактный город. Во всяком случае, Баку выглядит гораздо урбанистичнее – и сам город, и население. Но и на нем сказались последствия войны... Из Карабаха и Армении в Баку понаехали всякие аграрные элементы. Сущность города изменилась. Теперь это скорее большой Мардакерт, Амасья, или, например, Лачин.

- Спасибо за объективную оценку, – гордая улыбка появилась на губах Бориса.

Они сидели вдвоем в одном из кафе под большими красными зонтами Coca-Cola. Гюлай и Давид пошли по магазинам. Охранники прогуливались в тридцати метрах, рядом со странным памятником Арно Бабаджаняну.

- Но, конечно, в Баку, по сравнению с Ереваном, гораздо больше новостроек, иностранных машин, дорогих бутиков, – он и сам не понял, почему сделал это глупое сравнение. Он пожалел об этом, но было уже поздно.

Борис сделал три глотка пива Erebuni, одобрительно облизал губы и спросил:

- Заур-джан, ты сам-то в Баку где живешь?

- В Ичери Шехер (5) – в Старом городе. В центре.

- Это где Девичья башня (6)?

- Да. Из нашего окна даже видна половина Башни. Но сейчас одна нефтяная компания имеет виды на наше здание. Наверное, его продадут, и придется покупать квартиру где-нибудь в спальном районе, на окраине Баку.

Борис зажег сигарету и предложил закурить Зауру.

- Заур-джан, я прекрасно знаю, что у тебя нет огромной квартиры в новостройке в центре Баку, великолепной виллы на берегу Каспия, дорогой машины и возможности отовариваться в шикарных бутиках. Может никогда в жизни и не будет. Разве не так?

- Да, скорее всего так.

- Если к долларам, получаемым за нефть и газ ты и такие как ты – жертвы эпохи, не имеют доступа, если ты и тебе подобные, как и все мы, являются игрушками в руках олигархов – тогда разве не глупо кичиться бакинскими новостройками, виллами, дорогими спортивными автомобилями, бутиками модных кутюрье? Извини, конечно... Просто...

- Не надо извиняться, Борис. Я не обижаюсь.

Борис на мгновение замер, затем быстро пришел в себя и уверенно произнес:

- Юный друг, я знаю, ты – любитель книг. В романе Виктора Пелевина «Ампир “В”» есть поучительная мысль. Старый вампир учит жизни молодого вампира и говорит: «единственная перспектива у продвинутого парня – работать клоуном у педерастов». Ученик не соглашается: «мне кажется, есть и другие варианты…». Ответ учителя очень интересен и глубок: «Есть. Кто не хочет работать клоуном у педерастов, будет работать педерастом у клоунов. За тот же прайс». Третьего не дано.


Заур впервые в жизни почувствовал ужасную боль в спине. Она, словно воткнутый в левую часть спины холодный меч, дошла до сердца и поразила аорту. Молодой человек давно уже знал, что придется выбирать из двух вариантов – еще тогда, когда сам прочел эту самую книгу.

***

Чувствовавший внутри себя страшную пустоту Заур, не выходил из прострации вплоть до озера Севан. Ему вспомнился роман Франсуазы Саган «Прощай грусть». Все по дороге покрылось печалью – горы, поля, крупный и мелкий рогатый скот и даже розовые поросята. Дым, идущий с крыш домов спрятанных в лесах, начинающий моросить летний дождик – все это только усиливало меланхолию, еще больше печалило Заура, так за три дня и не увидевшего, и всего раз услышавшего по телефону Артуша. Утром, перед отъездом угостивший Заура высушенной с помощью утюга травкой Давид, до сих пор был под действием марихуаны. Он остановил машину и пытался поймать поросят, которые до того совершенно безмятежно прогуливались рядом с помойкой невдалеке от шоссе. Все надрывались от хохота. Заур попробовал хотя бы улыбнуться – получилась гримаса человека, пытающегося скрыть невыносимую зубную боль.

Когда доехали до Севана, Заур убедился, что озеро тоже грустит. Севан был похож на большой серый кусок мрамора, сброшенный сверху богами. Погуляв десять минут вдоль берега, группа вернулась в машину и отправилась дальше. Пустота не отпускала. br />
***

На границе долго не задержались. Покинуть территорию Армении оказалось еще легче, чем туда въехать. От того волнения, что было при въезде, не осталось и следа, но все же глаза искали черного щенка. Его нигде не было. Может быть, вся миссия этого пса была в том, чтобы подбежать тогда к Зауру, позволить себя погладить, избавив его от стресса … и исчезнуть На грузинской заставе не было воды, и грузинские солдаты перешли на армянскую сторону – помыться в бане. Южный Кавказ походил на неудачную карикатуру, вышедшую из-под неопытного пера студента-первокурсника Бакинской Академии Искусств. (конец пятой части) (1) Реджеп Тайип Эрдоган – турецкий политический и государственный деятель. Премьер-министр Турции с марта 2003, лидер умеренно-исламистской Партии справедливости и развития.

(2) Хиджаб – (араб. – покрывало) традиционный исламский женский головной платок.

(3) Ишхан – или Севанская форель, рыба семейства лососёвых. Распространена только в бассейне озера Севан.

(4) Битлис – город в Восточной Турции, центр ила Битлис. Большинство населения города – курды. Армянские источники утверждают, что до событий 1915-го года, самой большой этнической группой города Битлис были армяне.

(5) Ичери шехер – уникальный исторический ансамбль, расположенный прямо в центре Баку. В этом месте, на холме у самого моря зарождался древний Баку. Город в XII веке по всему периметру был обнесен крепостными стенами, из-за чего Ичери шехер часто называют еще и крепостью.

(6) Девичья Башня – древняя крепостная постройка XII века у прибрежной части «старого города» Ичери Шехер. Является одним из важнейших компонентов приморского «фасада» Баку. Перевод с азербайджанского: Джахангир Фараджуллаев
Редактор: Луиза Погосян

ПРОДОЛЖЕНИЕ

ВСЕ ГЛАВЫ