ЕРЕВАН
Гeворг Тер-Габриелян
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Теперь вы понимаете, почему, когда народ бесновался, желая Демирчяна обратно, я глядел на них с удивлением: это человек, который отогнал и не приютил Карена Геворкяна, Сергея Параджанова, предал их, когда Питер романовский приютил, не испугался, когда Шеварднадзе приютил, не испугался — и все уже об этом забыли?
Этот человек, чей одноклассник Вардгес Петросян стал председателем Союза Писателей и, бесталанный, почти всю свою жизнь пытался преследовать Гранта — и этот же человек теперь ваш герой?
Вот что делает с охлосом ностальгия, вера в то, что раньше было лучше! И теперь считают героем.
И могила его в Пантеоне — в двух шагах от могилы Гранта.
Но Вардгеса Петросяна могила не там.
Демирчян пришел к власти в 1975 году, когда сняли Кочиняна, человека интеллигентного, которого народ обвинял в том, что он принес коррупцию в Армению.
Он просто пришелся на те года, когда образовалось цехавичное движение.
Как только после 20-го съезда стало легче дышать, первой встрепенулась культура, а затем, поняв, что преследований не будет — также и экономика.
Естественную склонность человека, тем более армянина, зарабатывать нельзя долго притеснять.
Как только он понимает, что за это не убьют — он начинает искать варианты.
Тем более, когда с уходом Хрущева и с началом 70-х стало ясно, что послаблений культуре почти не будет, что свободы слова на самом деле как нет, так и не было — энергия народа пошла в свободу предпринимательства, как бы это ни было запрещено.
Что такое отсидка в тюрьме?
Ерунда — по сравнению с лагерями смерти и тройками, посылающими на расстрел.
Зато — семью обеспечим.
И все больше и больше предпринимателей шли во вторую, теневую, серую, черную экономику.
Но наивные интеллигенция и народ жаловались на то, что все коррумпируется, и Демирчян, молодой директор завода, пришел к власти, хоть и назначенный из Москвы, но с мессиджем, что будет очищать ряды, поставит заслон коррупции.
Эх, наивность!
Он мечтал войти в историю как «Карен Строитель» — и поэтому придумал и организовал ряд крупномасштабных строек.
При нем было построено ереванское метро — с трудом, в глубоко пробуренном сплошном камне под Ереваном, станций эдак пять, но и то спасло в годы, когда бензина не стало.
При нем была закончена аллейная конструкция в центре Еревана — «Лукообразная аллея», в трех четвертной точке которой был установлен памятник Вардану Мамиконяну, работы скульптора-гения Ерванда Кочара, того самого, чья скульптура Давида Сасунского на привокзальной площади стала символом Армении и, как Рабочий и Колхозница на продукции Мосфильма или Медный Всадник на продукции Ленфильма, появлялась на каждой работе Арменфильма.
Его Вардан был более экстравагантной и модерновой вещью, но именно этим нравится мне, пожалуй, даже больше, чем Давид Сасунский.
Аллея эта была построена на месте азербайджанских собственных домиков и фруктовых садов.
Сады были разрушены, домики снесены, и азербайджанцы были переселены в разные концы города.
Там, где стоял Вардан Мамиконян, начиналась «стрела» — перпендикулярная «лукообразной» аллее аллея, опять-таки, на месте старых построек, ведущая к зданию Картинной Галереи на Площади Ленина.
На этой аллее сейчас «вернисаж» — барахолка, где, кроме, книг, чешского хрусталя, биноклей и старых радиодеталей, можно купить, и незадорого, некоторые из самых интересных ювелирных изделий мира.
Около «вернисажа» был Дом Кино — интересное в архитектурном плане современное здание.
Говорю «был», потому что недавно его самую интересную часть (фасад) снесли и его встраивают в некую новую постройку, меняя облик Еревана постоянно, к сожалению. После Картинной Галереи «стрелообразная» аллея продолжалась… Вернее, должна была продолжаться, но пока что прерывалась целым кварталом старых домов, все еще сиротливо торчащих на ее пути.
А после этого квартала — действительно, продолжалась, так как все старые дома на ее пути уже разрушили, пересекала центральный проспект (тогда — проспект Ленина, а теперь — проспект Маштоца, тот, что ведет от дороги в аэропорт — от коньячного и винного заводов — к Матенадарану, хранилищу рукописей имени Маштоца), карабкалась вверх и заканчивалась новым огромным зданием Главпочтамта (в отличие от Центрального почтамта, остающегося на площади Ленина).
Главпочтамт возвышался над «стрелой». Подойдя к парапету напротив него, с которого открывался вид на ночной город, как-то вечером Джим Торосян, Главный Архитектор города того времени и друг детства моего отца, объяснял мне и папе, что будет и как.
Тут-то я и узнал, что лес, которым был покрыт склон горы, от Главпочтамта не видной, но находящейся в ключевом месте — ведущей от так называемого «каскада» к «Золотому перу» — памятнику, автором которого являлся сам же Джим Торосян — что лес на этом склоне горы собираются срубить, уничтожить, покрыть гору всякими террасообразными образованиями, или ступеняобразными террасами, и там будут всякие магазины, музеи, кинотеатры и т.д., а вверз и вних будет идти эскалатор-фуникулер под стеклянным колпаком…
Мне было трудно сказать дяде Джиму, что я не согласен с его концепцией переустройства города.
Мне было жалко приговоренный густой лес и кустарник, покрывающие красивую гору.
Мне было жалко старые дома, в основном разрушенные ради построения «стрелы» аллеи, а некоторые — пронумерованные, якобы чтобы камни пересобрать в другом месте. Где?
Мне было жалко, что эти старые дома — оплот Еревана, сделанные в соответствии с вековой мудростью жителя такого странного места, как Ереван, со своими прохладны ми внутренними двориками, покрытыми виноградными лозами верандами — что все это разрушено, покрыто бетонной коростой, между которой там и тут проглядывают чахлые деревца, которые когда еще вырастут?
А вырастив, разве же они заменят взаимодействие зелени, камня, дерева, земли и человека, которое и было сутью архитектуры домиков и двориков Еревана?
Выросли огромные бетонные фонтаны, заранее обшарпанные, в которых мелкие струйки воды блуждали, как Ваня и Таня в вековечном лесу — а ведь фонтаны должны быть про воду, нежели про заранее обшарпанный бетон.
Но как я мог сказать это все дяде Джиму, папиному другу, чьего отца, дядю Петика, убили в 1937м году?
Глядя на Ереван — в целом, новый город, не считая старых домиков, чьи стены были из грязи с глиной, проложенных решеточками из вязаных прутьев — становилось ясно, что строить его начинали гении.
Гениальными были и эти старые домики, но уж новый проект был просто сногсшибательным.
Таманяновские проекты — площадь Ленина, Оперный театр — были гениальны.
Кстати, оперный театр, по словам папы, не собирался быть таковым — он должен был быть театром для парадов: народ должен был заходить слева, проходить по сцене и выходить справа.
В самом театре на месте оперной сцены должно было сидеть правительство, а на месте зала — приглашенные лица.
А между ними — проходили бы шествия.
Т.е. это был самый что ни на есть ультрамодерн той революционной эпохи, типа кинотеатра «Ударник», «Фабрики-кухни» и «Комбината» в Питере или гостиницы «Москва», или даже «Стеклянного дома» Эйзенштейна.
Но потом, видимо, решили, что не туда загнули, и превратили его в оперный театр.
И хорошо.
Неплохо получилось.
Затем пришла эпоха конца тридцатых годов, войны и первых строек после войны. Тут такие архитекторы как Мазманян (который, будучи сослан, построил города Норильск и Дудинка) и Марк Владимирович Григорян тоже постарались на славу.
Чего только стоит здание типографии авторства Мазманяна!
Затем пришло хрущевское время, и построили «Черемушки».
Народ заселили, но сами «Черемушки» уже, ко времени наступления коммунизма, по обещанию Хрущева (1980), начали осыпаться — ведь были рассчитаны на 20 лет!
Некоторые хвалят, говорят: было обещано всего двадцать лет, а почти стоят уже сорок… Ну и что что некоторые из зданий осыпаются…
Чуть раньше «Черемушек» в центре города построили проспект Саят-Нова — неплохой проспект.
Но построили его на месте фруктовых садов, все вырубили и построили, с чахлыми вишневыми деревьями по сторонам.
Грустный такой проспект, с более поздней гостиницей Ани на ключевом месте, которой хуже гостиницы и вообразить невозможно, а теперь ее отремонтировали, переименовали в Ани-Плаза, несколько звезд, номера стоят бешеных денег, да номера-то те же, где повернуться негде!
Затем пришло брежневское время, и целые деревни выселяли, а на их месте выстраивали блочные высотки. Так возник новый Норк — Норкские массивы. Туда люди, еще вчера из деревни, на балконы седьмого или восьмого этажа затаскивали своих коров, в унитазе хранили куриные яйца и т.д.
Любовь армянского советского архитектора к железобетону была труднообъяснима.
Она, конечно, характеризовала всех советских и даже социалистических архитекторов, и не только, и все же была удивительна: ведь это происходит после Таманяна, после его гениальных проектов, ведь это та же страна, которая, когда в руинах еще, таманяновские проекты строила!
Что с этими людьми случилось?
Нет, воля ваша, видно, было, было что-то глубоко неверное в нашей системе образования, коли понятия вкуса не удалось привить архитекторам.
Но странно.
Ведь это то же поколение, при которых, скажем, Окуджава пел.
Почему им не хватало вкуса?
При них творили не только еще живые Сарьян и Минас, но и Акоп Акопян, Мартин Петросян, братья Элибек — когорта талантливейших художников, и еще десятки ослепительно ярких!
Почему архитекторы предпочитали делать монстров?
Разрушать, нежели созидать?
И разрушать не только наш хабитат, не только нашу обитель, но и наши души?
Кто им дал право вести себя так?
И кто продолжает давать им это право?
Архитекторов на мыло!
Аллеи заместо нормального экологически правильного города — это еще полбеды.
Самая беда была в том, что Демирчян решил строить крупные строения.
Так, он построил кинотеатр «Россию» (народное название: «Кузов «краза»), Дворец Молодежи (народное название — «Обглоданная кукуруза»), Спортивно-концертный комплекс (народное название: «Ады-буды», что по-армянски означает «поп-корн»), и аэропорт «Звартноц».
Кинотеатр «Россия» сейчас — барахолка.
«Кукуруза» — очень неровное здание, с великолепным, стелющимся по склону, основанием и одиноко на этом основнии торчащим изъеденным стеблем кукурузы, где окна — ячейки, шрамы от бывших крупинок, изъеденных.
«Кукурузу» эту недавно снесли, так как после распада Союза содержать этакую махину было нерентабельно. Основание оставили.
С «Поп-корном» тоже не все в порядке — горел, и не раз, и так ни разу и не функционировал в полную силу.
Завершили его почти впритык к началу конца Союза.
Что с ним дальше делать — непонятно.
Ну и аэропорт «Звартноц» — «летающая тарелка» — хуже сделанных зданий в мире мало.
Недавно продали частнику, который уже новый аэропорт строит вблизи. Один нормальный терминал уже быстро построен.
А что со зданием делать будет — неизвестно.
Я бы снес.
А он, говорят, шоппинг молл откроет. Универмаг. Шоппинг плазу. Супермаркет.
Пусть.
В общем, мы, также, как и многие другие регионы СССР, оказались в той же бодяге: построили здания, которые своей монструозностью и бессмысленностью еще как-то могли выживать при советском строе, ну а после — никак.
Конечно, все эти наши здания, небось, были размером поменьше, чем комплекс одного пансионата «Узбекистан» над Ялтой — который еще худшим примером такого монструозного нефункционального строительства является.
Но, как бы то ни было, вот как оно было.
Вот что строил Карен Строитель.
И вот как архитекторы и строители грели руки на мясистых заказах.
Вы представляете, сколько всего можно было украсть с такого заказа?
Кроме основания «Кукурузы» и Дома Кино, было еще один-два красивых здания построено в эту эпоху.
Одно из них — Дом Камерной Музыки.
И эта архитектурная вакханалия происходила в тот самый период, когда Шеварднадзе отреставрировал фасады прекрасных старинных домов Тбилиси, и они сверкали разноцветьем и вечной красотой города, верного себе самому.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ / A
… Поссорившись с Кареном, Грант, однако, не забросил свои попытки осуществиться в кино.
Во-первых, это приносило хорошие деньги, во-вторых, он понимал, что читать его будут единицы, а средствами кино у него был шанс довести свой мир до широких масс.
Запрешься в клетке своего армянского и мир не будет знать о тебе?, вопрошал Ваксберг, руководитель сценарных курсов, действующее лицо «Похмелья».
И был такой режиссер, который поддерживал его эту идею: Баграт Оганесян.
Ученик, друг и почитатель Тарковского и Трифонова, интеллектуальный и, быть может, не самый талантливый от природы режиссер, так сказать, не с везучим талантом, и все же, среди негениальных режиссеров «Арменфильма» — пожалуй, самый интересный.
Ведь Генрих Мальян и Фрунзик Довлатян, как бы народ ни любил их творения 70-х 80-х годов, по гамбургскому счету если подходить, не выдержали нажима, сдались и творили ниже уровня собственных возможностей, заявленных в первых хитах — «Здравствуй, это я» и «Треугольнике».
В отличие от этих двух звездных режиссеров, Баграт творил трудно, нудно, со скандалами, с проблемами, насиловал все дэдлайны, сопротивлялся компромиссам а затем сдавался, но из-за этого страдал, мрачнел, сотворил мало и рано ушел.
Но он сотворил два фильма по Гранту: «Осеннее солнце» и «Хозяин».
«Осеннее солнце» Гранту, как и обычно, не понравилось: он обиделся и перестал с Багратом общаться на долгие годы. Но затем Баграт умудрился вновь убедить Гранта, чтобы тот написал что-то для него, и самый свой главный труд — киноверсию своего главного романа-эпоса, так и не оконченного — «Борова»--киноповесть «Хозяин» — Грант написал и предоставил Баграту.
Когда же фильм был наконец завершен — опять же, Грант был в отчаянии: он чуть ли не ненавидел этот фильм!
Но что в нем особенного, спросите вы?
Масштабность личностей — раз.
И место действия — деревня Гранта, алиас Цмакут, в реалии — Ахнидзор.
Баграт объяснял, что, ища натуру, он доехал до деревни Гранта и оказалось, что не снимать там невозможно: настолько точно были Грантом воссозданы география, ландшафт, климат, топонимы, характеры, что, даже привлекая актеров, ничего не оставалось, как лезть туда и вытаскивать все это на свет божий.
И Цмакут, он же Ахнидзор, таким образом увековечен в кинематографе.
Что, конечно, еще более раздражало Гранта, который, хотя в «Похмелье» устами своего героя и говорил: Поедем в мою деревню и снимем моих односельчан!, возражая преподавателю в штатском Ваксбергу, который считал, что его сценарию не хватает выдумки (речь идет о сценарии «Мы и наши горы», девушки не хватает, городской студентки, приезжающей в горы и своими голыми ногами смущающей пастухов — говорил Ваксберг — а Грант возражал, что там холодно, с голыми ногами никто не ходит), но сам был категорически против того, чтобы киногруппа лезла в его деревню.
Он, конечно, смирился бы, завоюй фильм Баграта хоть какие-то очки в глазах зрителей или власть предержащих — но этому не суждено было случиться: фильм был слишком странен, чтобы нравиться зрителю, и слишком нетривиален, чтобы нравиться властям.
Поссорившись окончательно с Грантом, Баграт, однако, не оставил своего стремления иметь серьезнейшую литературную основу для своих масштабных кинематографических опусов — и закатил следующий проект по роману третьего после Гранта прозаика Армении той эпохи — Ваагна Григоряна.
«Третий» — это по моей табели о рангах.
Ведь после чтения Гранта я начал искать, а кого же поставить около него?
И вскоре табель о рангах составилась: среди живых прозаиков первым, конечно же, недосягаемым чемпионом, с огромным отрывом шел Грант, затем — Агаси Айвазян, тбилисский армянин, автор «Кавказского эсперанто», «Приключений синьора Мартироса» (про армянина, участника открытия Америки Колумбом) и «Соленого графа» (про армянина, попавшего к Пугачеву).
Это именно по его повести был снят фильм «Треугольник» — первый хит 60-х годов (наряду со «Здравствуй, это я» и «Мы и наши горы»), опять-таки режиссером Генрихом Мальяном.
И если «Мы и наши горы» кинематографически были слабоваты, на мой взгляд, то «Треугольник» и сегодня смотрится, как экстраординарно экспрессивное кино, и доказывает, что не только мастерство, но и чистейший талант у Мальяна был также. Тем трагичнее, что он его недоосуществил.
После Агаси третьим в моем списке шел Ваагн — автор двух романов: «Отлив» и «Предутренняя мгла».
По-армянски предутренняя мгла — «адамова мгла», как адамово яблоко.
Итак, роман назывался «Адамова мгла».
Именно по нему и сделал свой последний проект — свой двухсерийный фильм Баграт.
Фильм доканчивался в 1988м, и в него попали кадры народных митингов.
Но затем Баграт внезапно скончался, и я помню, как его дочка, исключительно красивая девушка, на которую я заглядывался, но она примечала только высоких светлых красавчиков, девушка с длиннющими ногами, европейского стиля, и с особенно длинным большим пальцем ноги, всегда торчащим из босоножки, сидела в своей комнате, запершись, и не вылезала все те часы, что мы с мамой провели в их квартире, придя туда еще до похорон, чтобы выразить соболезнование.
Гостей привечала жена, теперь вдова Баграта — та самая красавица с седыми волосами, что играла Агун в «Осеннем солнце».
Мать девушки умерла. Вдова Баграта была мачехой.
Фильм по роману «Адамова темень» — тому самому мгновению, когда еще темно, но через минуту будет уже светло, наступит утро — когда темень кажется ужасно мглистой и какой-то нереально густой — получился неплохой.
Да и роман был серьезным: про мужчину, влюбившегося в собственную единокровную сестру и, не зная об этом, переспавшему с ней.
Наш армянский Макс Фриш.
Там была Белоруссия, война, немцы и судьбы людей, и герой-армянин, который переспал с белоруской, а затем погиб, немцы расстреляли.
Вот и встречаются вдруг человек лет сорока, в кризисе (сын того, кто в Белоруссии был во время войны), и девушка-красавица, чем-то неуловимо его влюбляющая в себя, и падают в объятья друг друга, а затем вдруг оказывается — эвона! Она тоже дочь героя, на открытие памятника которому они оба приглашены.
Война!
Кровосмешение!
Судьбы!
Это был добротный роман, написанный таким ровным литературным языком, которым почти никто из армянских прозаиков писать не умел — они все или были таланты, как Грант и Агаси, или фальшивили, допускали русизмы и т.д.
А тут был и язык культурный, и роман.
Фильм получился шикарный.
К сожалению, опять же, на нем-то почти и закончилась киностудия «Арменфильм», царствие ей небесное, студия, создавшая — впервые в истории — армянский кинематограф, и возможность прожить нескольким авторам и режиссерам, пиша и снимая хоть что-то, за счет вкусных кусков, которые советское правительство кидало в это важнейшее из искусств, как в вольер.
Киностудия, которая дала многие таланты, но почти ни одного гения, и единичные случаи просто стандартно высококачественной продукции — и даже к самому главному гению армянского кино — Параджанову — имеющая только случайное, касательное отношение, постольку, поскольку его судьба не была бы завершена, не сними он свой главный фильм на «Арменфильме», за счет своей жизни, своих лет в тюрьме, за счет своего горения — фильм «Саят-Нова», «Цвет граната», фильм, хоть и искореженный впоследствии, когда Параджанова посадили — и все же оставшийся главным, главнее, чем его же, не менее гениальные «Тени забытых предков» украинские, «Сурамская крепость» грузинская и «Ашык Кериб» азербайджанский…
Надо ли говорить, что объяснительные титры к главкам этого фильма, когда пришлось писать титры, чтобы спасти хоть какой-то вариант фильма, писал Грант Матевосян, а художником его был, кроме Степана Ананикяна, также и Минас Аветисян? Экзит Баграт и киностудия «Арменфильм» *.
* Вторую тему Карена решил тут не писать. Вкратце она изложена в статье в «Armenian Reporter» в декабре 2007 г. на английском.
Теперь вы понимаете, почему, когда народ бесновался, желая Демирчяна обратно, я глядел на них с удивлением: это человек, который отогнал и не приютил Карена Геворкяна, Сергея Параджанова, предал их, когда Питер романовский приютил, не испугался, когда Шеварднадзе приютил, не испугался — и все уже об этом забыли?
Этот человек, чей одноклассник Вардгес Петросян стал председателем Союза Писателей и, бесталанный, почти всю свою жизнь пытался преследовать Гранта — и этот же человек теперь ваш герой?
Вот что делает с охлосом ностальгия, вера в то, что раньше было лучше! И теперь считают героем.
И могила его в Пантеоне — в двух шагах от могилы Гранта.
Но Вардгеса Петросяна могила не там.
Демирчян пришел к власти в 1975 году, когда сняли Кочиняна, человека интеллигентного, которого народ обвинял в том, что он принес коррупцию в Армению.
Он просто пришелся на те года, когда образовалось цехавичное движение.
Как только после 20-го съезда стало легче дышать, первой встрепенулась культура, а затем, поняв, что преследований не будет — также и экономика.
Естественную склонность человека, тем более армянина, зарабатывать нельзя долго притеснять.
Как только он понимает, что за это не убьют — он начинает искать варианты.
Тем более, когда с уходом Хрущева и с началом 70-х стало ясно, что послаблений культуре почти не будет, что свободы слова на самом деле как нет, так и не было — энергия народа пошла в свободу предпринимательства, как бы это ни было запрещено.
Что такое отсидка в тюрьме?
Ерунда — по сравнению с лагерями смерти и тройками, посылающими на расстрел.
Зато — семью обеспечим.
И все больше и больше предпринимателей шли во вторую, теневую, серую, черную экономику.
Но наивные интеллигенция и народ жаловались на то, что все коррумпируется, и Демирчян, молодой директор завода, пришел к власти, хоть и назначенный из Москвы, но с мессиджем, что будет очищать ряды, поставит заслон коррупции.
Эх, наивность!
Он мечтал войти в историю как «Карен Строитель» — и поэтому придумал и организовал ряд крупномасштабных строек.
При нем было построено ереванское метро — с трудом, в глубоко пробуренном сплошном камне под Ереваном, станций эдак пять, но и то спасло в годы, когда бензина не стало.
При нем была закончена аллейная конструкция в центре Еревана — «Лукообразная аллея», в трех четвертной точке которой был установлен памятник Вардану Мамиконяну, работы скульптора-гения Ерванда Кочара, того самого, чья скульптура Давида Сасунского на привокзальной площади стала символом Армении и, как Рабочий и Колхозница на продукции Мосфильма или Медный Всадник на продукции Ленфильма, появлялась на каждой работе Арменфильма.
Его Вардан был более экстравагантной и модерновой вещью, но именно этим нравится мне, пожалуй, даже больше, чем Давид Сасунский.
Аллея эта была построена на месте азербайджанских собственных домиков и фруктовых садов.
Сады были разрушены, домики снесены, и азербайджанцы были переселены в разные концы города.
Там, где стоял Вардан Мамиконян, начиналась «стрела» — перпендикулярная «лукообразной» аллее аллея, опять-таки, на месте старых построек, ведущая к зданию Картинной Галереи на Площади Ленина.
На этой аллее сейчас «вернисаж» — барахолка, где, кроме, книг, чешского хрусталя, биноклей и старых радиодеталей, можно купить, и незадорого, некоторые из самых интересных ювелирных изделий мира.
Около «вернисажа» был Дом Кино — интересное в архитектурном плане современное здание.
Говорю «был», потому что недавно его самую интересную часть (фасад) снесли и его встраивают в некую новую постройку, меняя облик Еревана постоянно, к сожалению. После Картинной Галереи «стрелообразная» аллея продолжалась… Вернее, должна была продолжаться, но пока что прерывалась целым кварталом старых домов, все еще сиротливо торчащих на ее пути.
А после этого квартала — действительно, продолжалась, так как все старые дома на ее пути уже разрушили, пересекала центральный проспект (тогда — проспект Ленина, а теперь — проспект Маштоца, тот, что ведет от дороги в аэропорт — от коньячного и винного заводов — к Матенадарану, хранилищу рукописей имени Маштоца), карабкалась вверх и заканчивалась новым огромным зданием Главпочтамта (в отличие от Центрального почтамта, остающегося на площади Ленина).
Главпочтамт возвышался над «стрелой». Подойдя к парапету напротив него, с которого открывался вид на ночной город, как-то вечером Джим Торосян, Главный Архитектор города того времени и друг детства моего отца, объяснял мне и папе, что будет и как.
Тут-то я и узнал, что лес, которым был покрыт склон горы, от Главпочтамта не видной, но находящейся в ключевом месте — ведущей от так называемого «каскада» к «Золотому перу» — памятнику, автором которого являлся сам же Джим Торосян — что лес на этом склоне горы собираются срубить, уничтожить, покрыть гору всякими террасообразными образованиями, или ступеняобразными террасами, и там будут всякие магазины, музеи, кинотеатры и т.д., а вверз и вних будет идти эскалатор-фуникулер под стеклянным колпаком…
Мне было трудно сказать дяде Джиму, что я не согласен с его концепцией переустройства города.
Мне было жалко приговоренный густой лес и кустарник, покрывающие красивую гору.
Мне было жалко старые дома, в основном разрушенные ради построения «стрелы» аллеи, а некоторые — пронумерованные, якобы чтобы камни пересобрать в другом месте. Где?
Мне было жалко, что эти старые дома — оплот Еревана, сделанные в соответствии с вековой мудростью жителя такого странного места, как Ереван, со своими прохладны ми внутренними двориками, покрытыми виноградными лозами верандами — что все это разрушено, покрыто бетонной коростой, между которой там и тут проглядывают чахлые деревца, которые когда еще вырастут?
А вырастив, разве же они заменят взаимодействие зелени, камня, дерева, земли и человека, которое и было сутью архитектуры домиков и двориков Еревана?
Выросли огромные бетонные фонтаны, заранее обшарпанные, в которых мелкие струйки воды блуждали, как Ваня и Таня в вековечном лесу — а ведь фонтаны должны быть про воду, нежели про заранее обшарпанный бетон.
Но как я мог сказать это все дяде Джиму, папиному другу, чьего отца, дядю Петика, убили в 1937м году?
Глядя на Ереван — в целом, новый город, не считая старых домиков, чьи стены были из грязи с глиной, проложенных решеточками из вязаных прутьев — становилось ясно, что строить его начинали гении.
Гениальными были и эти старые домики, но уж новый проект был просто сногсшибательным.
Таманяновские проекты — площадь Ленина, Оперный театр — были гениальны.
Кстати, оперный театр, по словам папы, не собирался быть таковым — он должен был быть театром для парадов: народ должен был заходить слева, проходить по сцене и выходить справа.
В самом театре на месте оперной сцены должно было сидеть правительство, а на месте зала — приглашенные лица.
А между ними — проходили бы шествия.
Т.е. это был самый что ни на есть ультрамодерн той революционной эпохи, типа кинотеатра «Ударник», «Фабрики-кухни» и «Комбината» в Питере или гостиницы «Москва», или даже «Стеклянного дома» Эйзенштейна.
Но потом, видимо, решили, что не туда загнули, и превратили его в оперный театр.
И хорошо.
Неплохо получилось.
Затем пришла эпоха конца тридцатых годов, войны и первых строек после войны. Тут такие архитекторы как Мазманян (который, будучи сослан, построил города Норильск и Дудинка) и Марк Владимирович Григорян тоже постарались на славу.
Чего только стоит здание типографии авторства Мазманяна!
Затем пришло хрущевское время, и построили «Черемушки».
Народ заселили, но сами «Черемушки» уже, ко времени наступления коммунизма, по обещанию Хрущева (1980), начали осыпаться — ведь были рассчитаны на 20 лет!
Некоторые хвалят, говорят: было обещано всего двадцать лет, а почти стоят уже сорок… Ну и что что некоторые из зданий осыпаются…
Чуть раньше «Черемушек» в центре города построили проспект Саят-Нова — неплохой проспект.
Но построили его на месте фруктовых садов, все вырубили и построили, с чахлыми вишневыми деревьями по сторонам.
Грустный такой проспект, с более поздней гостиницей Ани на ключевом месте, которой хуже гостиницы и вообразить невозможно, а теперь ее отремонтировали, переименовали в Ани-Плаза, несколько звезд, номера стоят бешеных денег, да номера-то те же, где повернуться негде!
Затем пришло брежневское время, и целые деревни выселяли, а на их месте выстраивали блочные высотки. Так возник новый Норк — Норкские массивы. Туда люди, еще вчера из деревни, на балконы седьмого или восьмого этажа затаскивали своих коров, в унитазе хранили куриные яйца и т.д.
Любовь армянского советского архитектора к железобетону была труднообъяснима.
Она, конечно, характеризовала всех советских и даже социалистических архитекторов, и не только, и все же была удивительна: ведь это происходит после Таманяна, после его гениальных проектов, ведь это та же страна, которая, когда в руинах еще, таманяновские проекты строила!
Что с этими людьми случилось?
Нет, воля ваша, видно, было, было что-то глубоко неверное в нашей системе образования, коли понятия вкуса не удалось привить архитекторам.
Но странно.
Ведь это то же поколение, при которых, скажем, Окуджава пел.
Почему им не хватало вкуса?
При них творили не только еще живые Сарьян и Минас, но и Акоп Акопян, Мартин Петросян, братья Элибек — когорта талантливейших художников, и еще десятки ослепительно ярких!
Почему архитекторы предпочитали делать монстров?
Разрушать, нежели созидать?
И разрушать не только наш хабитат, не только нашу обитель, но и наши души?
Кто им дал право вести себя так?
И кто продолжает давать им это право?
Архитекторов на мыло!
Аллеи заместо нормального экологически правильного города — это еще полбеды.
Самая беда была в том, что Демирчян решил строить крупные строения.
Так, он построил кинотеатр «Россию» (народное название: «Кузов «краза»), Дворец Молодежи (народное название — «Обглоданная кукуруза»), Спортивно-концертный комплекс (народное название: «Ады-буды», что по-армянски означает «поп-корн»), и аэропорт «Звартноц».
Кинотеатр «Россия» сейчас — барахолка.
«Кукуруза» — очень неровное здание, с великолепным, стелющимся по склону, основанием и одиноко на этом основнии торчащим изъеденным стеблем кукурузы, где окна — ячейки, шрамы от бывших крупинок, изъеденных.
«Кукурузу» эту недавно снесли, так как после распада Союза содержать этакую махину было нерентабельно. Основание оставили.
С «Поп-корном» тоже не все в порядке — горел, и не раз, и так ни разу и не функционировал в полную силу.
Завершили его почти впритык к началу конца Союза.
Что с ним дальше делать — непонятно.
Ну и аэропорт «Звартноц» — «летающая тарелка» — хуже сделанных зданий в мире мало.
Недавно продали частнику, который уже новый аэропорт строит вблизи. Один нормальный терминал уже быстро построен.
А что со зданием делать будет — неизвестно.
Я бы снес.
А он, говорят, шоппинг молл откроет. Универмаг. Шоппинг плазу. Супермаркет.
Пусть.
В общем, мы, также, как и многие другие регионы СССР, оказались в той же бодяге: построили здания, которые своей монструозностью и бессмысленностью еще как-то могли выживать при советском строе, ну а после — никак.
Конечно, все эти наши здания, небось, были размером поменьше, чем комплекс одного пансионата «Узбекистан» над Ялтой — который еще худшим примером такого монструозного нефункционального строительства является.
Но, как бы то ни было, вот как оно было.
Вот что строил Карен Строитель.
И вот как архитекторы и строители грели руки на мясистых заказах.
Вы представляете, сколько всего можно было украсть с такого заказа?
Кроме основания «Кукурузы» и Дома Кино, было еще один-два красивых здания построено в эту эпоху.
Одно из них — Дом Камерной Музыки.
И эта архитектурная вакханалия происходила в тот самый период, когда Шеварднадзе отреставрировал фасады прекрасных старинных домов Тбилиси, и они сверкали разноцветьем и вечной красотой города, верного себе самому.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ / A
… Поссорившись с Кареном, Грант, однако, не забросил свои попытки осуществиться в кино.
Во-первых, это приносило хорошие деньги, во-вторых, он понимал, что читать его будут единицы, а средствами кино у него был шанс довести свой мир до широких масс.
Запрешься в клетке своего армянского и мир не будет знать о тебе?, вопрошал Ваксберг, руководитель сценарных курсов, действующее лицо «Похмелья».
И был такой режиссер, который поддерживал его эту идею: Баграт Оганесян.
Ученик, друг и почитатель Тарковского и Трифонова, интеллектуальный и, быть может, не самый талантливый от природы режиссер, так сказать, не с везучим талантом, и все же, среди негениальных режиссеров «Арменфильма» — пожалуй, самый интересный.
Ведь Генрих Мальян и Фрунзик Довлатян, как бы народ ни любил их творения 70-х 80-х годов, по гамбургскому счету если подходить, не выдержали нажима, сдались и творили ниже уровня собственных возможностей, заявленных в первых хитах — «Здравствуй, это я» и «Треугольнике».
В отличие от этих двух звездных режиссеров, Баграт творил трудно, нудно, со скандалами, с проблемами, насиловал все дэдлайны, сопротивлялся компромиссам а затем сдавался, но из-за этого страдал, мрачнел, сотворил мало и рано ушел.
Но он сотворил два фильма по Гранту: «Осеннее солнце» и «Хозяин».
«Осеннее солнце» Гранту, как и обычно, не понравилось: он обиделся и перестал с Багратом общаться на долгие годы. Но затем Баграт умудрился вновь убедить Гранта, чтобы тот написал что-то для него, и самый свой главный труд — киноверсию своего главного романа-эпоса, так и не оконченного — «Борова»--киноповесть «Хозяин» — Грант написал и предоставил Баграту.
Когда же фильм был наконец завершен — опять же, Грант был в отчаянии: он чуть ли не ненавидел этот фильм!
Но что в нем особенного, спросите вы?
Масштабность личностей — раз.
И место действия — деревня Гранта, алиас Цмакут, в реалии — Ахнидзор.
Баграт объяснял, что, ища натуру, он доехал до деревни Гранта и оказалось, что не снимать там невозможно: настолько точно были Грантом воссозданы география, ландшафт, климат, топонимы, характеры, что, даже привлекая актеров, ничего не оставалось, как лезть туда и вытаскивать все это на свет божий.
И Цмакут, он же Ахнидзор, таким образом увековечен в кинематографе.
Что, конечно, еще более раздражало Гранта, который, хотя в «Похмелье» устами своего героя и говорил: Поедем в мою деревню и снимем моих односельчан!, возражая преподавателю в штатском Ваксбергу, который считал, что его сценарию не хватает выдумки (речь идет о сценарии «Мы и наши горы», девушки не хватает, городской студентки, приезжающей в горы и своими голыми ногами смущающей пастухов — говорил Ваксберг — а Грант возражал, что там холодно, с голыми ногами никто не ходит), но сам был категорически против того, чтобы киногруппа лезла в его деревню.
Он, конечно, смирился бы, завоюй фильм Баграта хоть какие-то очки в глазах зрителей или власть предержащих — но этому не суждено было случиться: фильм был слишком странен, чтобы нравиться зрителю, и слишком нетривиален, чтобы нравиться властям.
Поссорившись окончательно с Грантом, Баграт, однако, не оставил своего стремления иметь серьезнейшую литературную основу для своих масштабных кинематографических опусов — и закатил следующий проект по роману третьего после Гранта прозаика Армении той эпохи — Ваагна Григоряна.
«Третий» — это по моей табели о рангах.
Ведь после чтения Гранта я начал искать, а кого же поставить около него?
И вскоре табель о рангах составилась: среди живых прозаиков первым, конечно же, недосягаемым чемпионом, с огромным отрывом шел Грант, затем — Агаси Айвазян, тбилисский армянин, автор «Кавказского эсперанто», «Приключений синьора Мартироса» (про армянина, участника открытия Америки Колумбом) и «Соленого графа» (про армянина, попавшего к Пугачеву).
Это именно по его повести был снят фильм «Треугольник» — первый хит 60-х годов (наряду со «Здравствуй, это я» и «Мы и наши горы»), опять-таки режиссером Генрихом Мальяном.
И если «Мы и наши горы» кинематографически были слабоваты, на мой взгляд, то «Треугольник» и сегодня смотрится, как экстраординарно экспрессивное кино, и доказывает, что не только мастерство, но и чистейший талант у Мальяна был также. Тем трагичнее, что он его недоосуществил.
После Агаси третьим в моем списке шел Ваагн — автор двух романов: «Отлив» и «Предутренняя мгла».
По-армянски предутренняя мгла — «адамова мгла», как адамово яблоко.
Итак, роман назывался «Адамова мгла».
Именно по нему и сделал свой последний проект — свой двухсерийный фильм Баграт.
Фильм доканчивался в 1988м, и в него попали кадры народных митингов.
Но затем Баграт внезапно скончался, и я помню, как его дочка, исключительно красивая девушка, на которую я заглядывался, но она примечала только высоких светлых красавчиков, девушка с длиннющими ногами, европейского стиля, и с особенно длинным большим пальцем ноги, всегда торчащим из босоножки, сидела в своей комнате, запершись, и не вылезала все те часы, что мы с мамой провели в их квартире, придя туда еще до похорон, чтобы выразить соболезнование.
Гостей привечала жена, теперь вдова Баграта — та самая красавица с седыми волосами, что играла Агун в «Осеннем солнце».
Мать девушки умерла. Вдова Баграта была мачехой.
Фильм по роману «Адамова темень» — тому самому мгновению, когда еще темно, но через минуту будет уже светло, наступит утро — когда темень кажется ужасно мглистой и какой-то нереально густой — получился неплохой.
Да и роман был серьезным: про мужчину, влюбившегося в собственную единокровную сестру и, не зная об этом, переспавшему с ней.
Наш армянский Макс Фриш.
Там была Белоруссия, война, немцы и судьбы людей, и герой-армянин, который переспал с белоруской, а затем погиб, немцы расстреляли.
Вот и встречаются вдруг человек лет сорока, в кризисе (сын того, кто в Белоруссии был во время войны), и девушка-красавица, чем-то неуловимо его влюбляющая в себя, и падают в объятья друг друга, а затем вдруг оказывается — эвона! Она тоже дочь героя, на открытие памятника которому они оба приглашены.
Война!
Кровосмешение!
Судьбы!
Это был добротный роман, написанный таким ровным литературным языком, которым почти никто из армянских прозаиков писать не умел — они все или были таланты, как Грант и Агаси, или фальшивили, допускали русизмы и т.д.
А тут был и язык культурный, и роман.
Фильм получился шикарный.
К сожалению, опять же, на нем-то почти и закончилась киностудия «Арменфильм», царствие ей небесное, студия, создавшая — впервые в истории — армянский кинематограф, и возможность прожить нескольким авторам и режиссерам, пиша и снимая хоть что-то, за счет вкусных кусков, которые советское правительство кидало в это важнейшее из искусств, как в вольер.
Киностудия, которая дала многие таланты, но почти ни одного гения, и единичные случаи просто стандартно высококачественной продукции — и даже к самому главному гению армянского кино — Параджанову — имеющая только случайное, касательное отношение, постольку, поскольку его судьба не была бы завершена, не сними он свой главный фильм на «Арменфильме», за счет своей жизни, своих лет в тюрьме, за счет своего горения — фильм «Саят-Нова», «Цвет граната», фильм, хоть и искореженный впоследствии, когда Параджанова посадили — и все же оставшийся главным, главнее, чем его же, не менее гениальные «Тени забытых предков» украинские, «Сурамская крепость» грузинская и «Ашык Кериб» азербайджанский…
Надо ли говорить, что объяснительные титры к главкам этого фильма, когда пришлось писать титры, чтобы спасти хоть какой-то вариант фильма, писал Грант Матевосян, а художником его был, кроме Степана Ананикяна, также и Минас Аветисян? Экзит Баграт и киностудия «Арменфильм» *.
* Вторую тему Карена решил тут не писать. Вкратце она изложена в статье в «Armenian Reporter» в декабре 2007 г. на английском.