# Баку
x x x
Лето выдохлось. Листья еще не срубленных, как-то уцелевших (это было чудом) деревьев в парках, по краям дорог, между зданиями в Баку пожелтели и я понял, что лето прошло. Довлатов говорит: «Писатель должен решить все свои проблемы до 30 лет. Писатель должен уметь отвечать на все вопросы, кроме вопроса «как писать»». А у меня все было наоборот. Для себя я приблизительно нашел ответ на вопрос «как писать». Для себя я более-менее определил, как и что буду писать, но не мог найти места для того, чтобы заняться этим делом. Для того, чтобы писать, не было никаких условий. Я, конечно, осознавал необходимость совершенствования своего среднего таланта, повышения уровня образованности. Что делать, совершенствовать талант, повысить уровень образованности в нашей стране очень сложно. Как писатель со средним талантом, живущий в стране третьего мира, я смирился с тем, что никогда не добьюсь успеха. Несмотря на это, я вел себя как великий писатель. Это не зависело от меня, я от всех хотел внимания, в особенности, от женщин. Поэтому с женщинами, которые обращались со мной легкомысленно, я был груб, безразличен. Мне казалось, что каждый был обязан заботиться обо мне. Люди должны были класть мне в карман деньги, должны были приглашать меня в гости, должны были катать меня на машине. Мне и в голову не приходило идти на работу в 8 часов утра и возвращаться домой в 6 вечера. Работать я не хотел. И знал, что до конца жизни я не смогу работать по графику. Целый день голова была забита разными противоречивыми мыслями о жизни, существовании, эти мысли забирали все силы и вынуждали меня, в прямом смысле слова, жить как бродяга.
Я не могу подробно рассказать, в каком безделье провел прошедшие месяцы. Продолжал жить в редакции газеты «Рейтинг». Раз в неделю шел домой принять душ, сменить одежду. Как я и писал в начале книги, моя мать продолжала думать, что я живу с какой-то женщиной и все заработанные деньги трачу на нее. Каждый раз, когда я снимал грязную одежду и бросал на середину комнаты, моя мать опять говорила: «Почему эта дрянь не стирает твою одежду?».
Не имело смысла объяснять, рассказать ей, как трудно мне живется. Все равно она бы не поверила. По ее мнению, я зарабатывал много денег, и заработанные деньги тратил на выпивку в кафе и ресторанах, на женщин. Иногда меня приглашали на какие-нибудь телепередачи. После моего очередного выхода в эфир ситуация усугублялась. Она думала, что у меня есть влияние для решения любой проблемы. Если какой-то человек выходит в эфир, он может все. Она рассуждала так: «Пройдет время, и ты пожалеешь. Пока есть возможность, создай себе условия, собери деньги. Тунеядство ни к чему хорошему не приведет. До каких пор я буду стирать твою одежду? Невозможно зарабатывать всегда. Женись, стань главой семьи. Когда постареешь, кто будет за тобой ухаживать? Кто похоронит тебя, когда умрешь? Дети твоих сверстников ходят в школу, а ты...».
Монолог на эту тему повторялся каждую неделю. Все, кроме пары близко знавших меня друзей, думали, что я зарабатываю много денег. На самом деле я жил на деньги, которые ежемесячно присылал мне из Москвы мой друг. Иногда, когда деньги задерживались, я в течение недели, десяти дней ел в кафе в долг. Иногда у меня не было даже денег на сигареты. А иногда ужинал в дорогих ресторанах по приглашению своих зажиточных, денежных знакомых. Ужиная в дорогом ресторане, я вспоминал, что вне ресторана меня, словно голодного волка, на каждом шагу ждет нужда, и аппетит пропадал, я не мог веселиться от души. Ожидание, беспокойство, надежды, часто меняли мое настроение. Каждую ночь, ложась в постель, я думал, что нужно заняться чем-то, что-то делать. Иногда я сам себя успокаивал: «Во всяком случае, положение не такое уж тяжелое, все как-то само наладится».
Бессонница сильно мучила меня. Я ложился в 1-2 ночи. Быстро засыпал, но через два часа просыпался. К тому же с таким чувством, как будто и не спал. Час-два ворочался в постели. Даже при сильной усталости я не мог спать. Я вставал, включал свет, читал первую попавшуюся книгу. Или же, ни о чем не думая, неподвижно сидел часами. В результате бессонницы и усиливающейся физической слабости у меня появились странности. Я мог спокойно сидеть или гулять по улице, как вдруг горло сжималось, появлялась резь в глазах. Я еле сдерживался, чтобы не подойти к незнакомому человеку и не сказать какую-то глупость, рассказать какую-то историю. В такие моменты нелегко было жить. Вдруг сердце сжималось, наваливалась глубокая печаль. Это такая физическая печаль, что ты чувствуешь свои руки-ноги, но что ты с ними делать, куда их деть не знаешь. В такие моменты я полностью слабел, еле стоял на ногах, искал место, чтобы сесть. Нервы так ослабели, что на меня могла подействовать самая банальная песня. В особенности по вечерам, когда все живое переходило из одного состояния в другое, сердце ужасно сжималось, меня посещали мысли о том, чтобы влезть на крышу какого-нибудь здания и броситься вниз. Я в спешке находил одного из своих друзей, таких же, как и я, бродяг, и выпив с ним пива, или водки, еле избегал опасности. В вечерние часы между 6-8, я сильнее всего испытывал потребность в общении. Говоря словами моей бабушки, в то время, как черт выходит погулять, то есть под вечер, я старался не оставаться один.
Сколько бы я ни выпил, рано утром вставал с постели, умывался, глотал две ложки меда, и до прихода в редакцию сотрудников газеты «Рейтинг» читал книгу. А днем подкрепившись в одном из привокзальных кафе, шел на бульвар подумать о том, как изменить свою жизнь, что делать в будущем. Уже было время прийти к какому-то решению. Прогулявшись два-три часа на бульваре, терпеливо выслушав жалобы пожилых женщин на болезни, поведение молодежи, возвращался в центр города, на улицу Низами. В то время, как все знали меня как очень свободного человека, я сам себя считал человеком ненужным, бессильным, не могущим изменить ситуацию, в которую попал. Потому что главным источником моей свободы было отсутствие цели. Я хотел все бросить и убежать. Но не знал, куда бежать.
В тот год зима наступила быстро. Внезапно похолодало. Я начинал не любить зиму. Зима причиняла мне физические страдания. Тело мое ослабло. Как только становилось чуть холодней, я начинал болеть. Одежда моя тоже была не в порядке. Обувь никуда не годилась. Ночью, до того, как лечь в постель, я натирал ноги спиртом, и только так удавалось их согреть. Из-за холода я был лишен возможности гулять по бульвару, слушать жалобы пожилых женщин о болезнях, о поведении молодых. После полудня я заходил в одно из интернет-кафе и бродил по виртуальному миру до тех пор, пока не заболят глаза. Ануш каждый день писала мне письма. Сколько веры, энергии, души было в ее письмах! Я всегда терпеть не мог, когда меня утешали. Письма же Ануш, полные утешения, как ни странно, благотворно влияли на меня. Эта маленькая девушка издали очень тонко чувствовала, как я живу, какие душевные муки испытываю. Я открывал свою почту, и первым делом по нескольку раз перечитывал письма Ануш. Содержание писем соответствовало моему настроению. Словно она на день раньше знала, что со мной случится, в каком настроении я буду. Ее письма подпитывали, вооружали, укрепляли меня и направляли на борьбу с реальностью. Она писала обо всем. Что одевает, что ест, какая погода, кто женился, кто развелся... Иногда, не находя темы для письма, она, переводила на русский язык армянские сказки, небольшие рассказы армянских писателей, и посылала мне. Я читал письма Ануш с жадностью, глотал ее мысли, как необходимое лекарство. Если я не отвечал на письма, Ануш не обижалась. Она могла писать, не получая ответа. Меня удивляли жизнелюбие, бойцовский дух Aнуш, ее богатая душа, способная утешить человека, считающего себя ненужным. Не будь ее писем и реальной поддержки моих друзей, я не смог бы жить дальше. В письмах друг другу мы беспрерывно вспоминали проведенные в Гугарке дни, уже как далекое прошлое. Мы старались вновь пробудить впечатление, которое произвели друг на друга в то время, когда встретились в Гугарке, неустанно, снова и снова писали, о чем думали в то время, о своих переживаниях. Каждый день я шел в интернет-кафе обессиленный, помятый, выжатый, усталый, и письма Ануш оживляли меня как живая вода. Ануш, выжимая из сердца все соки, неизменно, неустанно писала мне каждый день. Она ни разу не допускала в своих письмах грамматических ошибок. Когда я читал письма Ануш, вспоминал ее маленькие, похожие на крылья голубя, руки. И с трудом улыбался, как открывающая ржавая дверь. Благодаря письмам Ануш, я мог все вытерпеть, выдержать, перетерпеть. Ануш была рождена для красивых чувств. Если бы она жила в средние века, наверное, самый храбрый, самый честный рыцарь избрал бы ее своей богиней удачи.
x x x
В моей жизни ничего не изменилось. Я искал повод для того, чтобы уехать и избавиться от душевной пустоты, монотонных, однообразных дней. Я каждый день писал, напоминая о себе, своим друзьям, работавшим в различных офисах, ждал приглашения на участие в каком-либо мероприятии. В один из холодных зимних дней я зашел в интернет-кафе на улице Низами и с надеждой открыл почту. Увидев письмо Артура Сакунца, я обрадовался как Мартин Иден, получивший письмо из литературного журнала. Для радости был повод. Ванадзорский офис Хельсинской Гражданской Ассамблеи направил мне приглашение на участие в мероприятии на тему «Пленные и взятые в заложники».
Лето выдохлось. Листья еще не срубленных, как-то уцелевших (это было чудом) деревьев в парках, по краям дорог, между зданиями в Баку пожелтели и я понял, что лето прошло. Довлатов говорит: «Писатель должен решить все свои проблемы до 30 лет. Писатель должен уметь отвечать на все вопросы, кроме вопроса «как писать»». А у меня все было наоборот. Для себя я приблизительно нашел ответ на вопрос «как писать». Для себя я более-менее определил, как и что буду писать, но не мог найти места для того, чтобы заняться этим делом. Для того, чтобы писать, не было никаких условий. Я, конечно, осознавал необходимость совершенствования своего среднего таланта, повышения уровня образованности. Что делать, совершенствовать талант, повысить уровень образованности в нашей стране очень сложно. Как писатель со средним талантом, живущий в стране третьего мира, я смирился с тем, что никогда не добьюсь успеха. Несмотря на это, я вел себя как великий писатель. Это не зависело от меня, я от всех хотел внимания, в особенности, от женщин. Поэтому с женщинами, которые обращались со мной легкомысленно, я был груб, безразличен. Мне казалось, что каждый был обязан заботиться обо мне. Люди должны были класть мне в карман деньги, должны были приглашать меня в гости, должны были катать меня на машине. Мне и в голову не приходило идти на работу в 8 часов утра и возвращаться домой в 6 вечера. Работать я не хотел. И знал, что до конца жизни я не смогу работать по графику. Целый день голова была забита разными противоречивыми мыслями о жизни, существовании, эти мысли забирали все силы и вынуждали меня, в прямом смысле слова, жить как бродяга.
Я не могу подробно рассказать, в каком безделье провел прошедшие месяцы. Продолжал жить в редакции газеты «Рейтинг». Раз в неделю шел домой принять душ, сменить одежду. Как я и писал в начале книги, моя мать продолжала думать, что я живу с какой-то женщиной и все заработанные деньги трачу на нее. Каждый раз, когда я снимал грязную одежду и бросал на середину комнаты, моя мать опять говорила: «Почему эта дрянь не стирает твою одежду?».
Не имело смысла объяснять, рассказать ей, как трудно мне живется. Все равно она бы не поверила. По ее мнению, я зарабатывал много денег, и заработанные деньги тратил на выпивку в кафе и ресторанах, на женщин. Иногда меня приглашали на какие-нибудь телепередачи. После моего очередного выхода в эфир ситуация усугублялась. Она думала, что у меня есть влияние для решения любой проблемы. Если какой-то человек выходит в эфир, он может все. Она рассуждала так: «Пройдет время, и ты пожалеешь. Пока есть возможность, создай себе условия, собери деньги. Тунеядство ни к чему хорошему не приведет. До каких пор я буду стирать твою одежду? Невозможно зарабатывать всегда. Женись, стань главой семьи. Когда постареешь, кто будет за тобой ухаживать? Кто похоронит тебя, когда умрешь? Дети твоих сверстников ходят в школу, а ты...».
Монолог на эту тему повторялся каждую неделю. Все, кроме пары близко знавших меня друзей, думали, что я зарабатываю много денег. На самом деле я жил на деньги, которые ежемесячно присылал мне из Москвы мой друг. Иногда, когда деньги задерживались, я в течение недели, десяти дней ел в кафе в долг. Иногда у меня не было даже денег на сигареты. А иногда ужинал в дорогих ресторанах по приглашению своих зажиточных, денежных знакомых. Ужиная в дорогом ресторане, я вспоминал, что вне ресторана меня, словно голодного волка, на каждом шагу ждет нужда, и аппетит пропадал, я не мог веселиться от души. Ожидание, беспокойство, надежды, часто меняли мое настроение. Каждую ночь, ложась в постель, я думал, что нужно заняться чем-то, что-то делать. Иногда я сам себя успокаивал: «Во всяком случае, положение не такое уж тяжелое, все как-то само наладится».
Бессонница сильно мучила меня. Я ложился в 1-2 ночи. Быстро засыпал, но через два часа просыпался. К тому же с таким чувством, как будто и не спал. Час-два ворочался в постели. Даже при сильной усталости я не мог спать. Я вставал, включал свет, читал первую попавшуюся книгу. Или же, ни о чем не думая, неподвижно сидел часами. В результате бессонницы и усиливающейся физической слабости у меня появились странности. Я мог спокойно сидеть или гулять по улице, как вдруг горло сжималось, появлялась резь в глазах. Я еле сдерживался, чтобы не подойти к незнакомому человеку и не сказать какую-то глупость, рассказать какую-то историю. В такие моменты нелегко было жить. Вдруг сердце сжималось, наваливалась глубокая печаль. Это такая физическая печаль, что ты чувствуешь свои руки-ноги, но что ты с ними делать, куда их деть не знаешь. В такие моменты я полностью слабел, еле стоял на ногах, искал место, чтобы сесть. Нервы так ослабели, что на меня могла подействовать самая банальная песня. В особенности по вечерам, когда все живое переходило из одного состояния в другое, сердце ужасно сжималось, меня посещали мысли о том, чтобы влезть на крышу какого-нибудь здания и броситься вниз. Я в спешке находил одного из своих друзей, таких же, как и я, бродяг, и выпив с ним пива, или водки, еле избегал опасности. В вечерние часы между 6-8, я сильнее всего испытывал потребность в общении. Говоря словами моей бабушки, в то время, как черт выходит погулять, то есть под вечер, я старался не оставаться один.
Сколько бы я ни выпил, рано утром вставал с постели, умывался, глотал две ложки меда, и до прихода в редакцию сотрудников газеты «Рейтинг» читал книгу. А днем подкрепившись в одном из привокзальных кафе, шел на бульвар подумать о том, как изменить свою жизнь, что делать в будущем. Уже было время прийти к какому-то решению. Прогулявшись два-три часа на бульваре, терпеливо выслушав жалобы пожилых женщин на болезни, поведение молодежи, возвращался в центр города, на улицу Низами. В то время, как все знали меня как очень свободного человека, я сам себя считал человеком ненужным, бессильным, не могущим изменить ситуацию, в которую попал. Потому что главным источником моей свободы было отсутствие цели. Я хотел все бросить и убежать. Но не знал, куда бежать.
В тот год зима наступила быстро. Внезапно похолодало. Я начинал не любить зиму. Зима причиняла мне физические страдания. Тело мое ослабло. Как только становилось чуть холодней, я начинал болеть. Одежда моя тоже была не в порядке. Обувь никуда не годилась. Ночью, до того, как лечь в постель, я натирал ноги спиртом, и только так удавалось их согреть. Из-за холода я был лишен возможности гулять по бульвару, слушать жалобы пожилых женщин о болезнях, о поведении молодых. После полудня я заходил в одно из интернет-кафе и бродил по виртуальному миру до тех пор, пока не заболят глаза. Ануш каждый день писала мне письма. Сколько веры, энергии, души было в ее письмах! Я всегда терпеть не мог, когда меня утешали. Письма же Ануш, полные утешения, как ни странно, благотворно влияли на меня. Эта маленькая девушка издали очень тонко чувствовала, как я живу, какие душевные муки испытываю. Я открывал свою почту, и первым делом по нескольку раз перечитывал письма Ануш. Содержание писем соответствовало моему настроению. Словно она на день раньше знала, что со мной случится, в каком настроении я буду. Ее письма подпитывали, вооружали, укрепляли меня и направляли на борьбу с реальностью. Она писала обо всем. Что одевает, что ест, какая погода, кто женился, кто развелся... Иногда, не находя темы для письма, она, переводила на русский язык армянские сказки, небольшие рассказы армянских писателей, и посылала мне. Я читал письма Ануш с жадностью, глотал ее мысли, как необходимое лекарство. Если я не отвечал на письма, Ануш не обижалась. Она могла писать, не получая ответа. Меня удивляли жизнелюбие, бойцовский дух Aнуш, ее богатая душа, способная утешить человека, считающего себя ненужным. Не будь ее писем и реальной поддержки моих друзей, я не смог бы жить дальше. В письмах друг другу мы беспрерывно вспоминали проведенные в Гугарке дни, уже как далекое прошлое. Мы старались вновь пробудить впечатление, которое произвели друг на друга в то время, когда встретились в Гугарке, неустанно, снова и снова писали, о чем думали в то время, о своих переживаниях. Каждый день я шел в интернет-кафе обессиленный, помятый, выжатый, усталый, и письма Ануш оживляли меня как живая вода. Ануш, выжимая из сердца все соки, неизменно, неустанно писала мне каждый день. Она ни разу не допускала в своих письмах грамматических ошибок. Когда я читал письма Ануш, вспоминал ее маленькие, похожие на крылья голубя, руки. И с трудом улыбался, как открывающая ржавая дверь. Благодаря письмам Ануш, я мог все вытерпеть, выдержать, перетерпеть. Ануш была рождена для красивых чувств. Если бы она жила в средние века, наверное, самый храбрый, самый честный рыцарь избрал бы ее своей богиней удачи.
x x x
В моей жизни ничего не изменилось. Я искал повод для того, чтобы уехать и избавиться от душевной пустоты, монотонных, однообразных дней. Я каждый день писал, напоминая о себе, своим друзьям, работавшим в различных офисах, ждал приглашения на участие в каком-либо мероприятии. В один из холодных зимних дней я зашел в интернет-кафе на улице Низами и с надеждой открыл почту. Увидев письмо Артура Сакунца, я обрадовался как Мартин Иден, получивший письмо из литературного журнала. Для радости был повод. Ванадзорский офис Хельсинской Гражданской Ассамблеи направил мне приглашение на участие в мероприятии на тему «Пленные и взятые в заложники».