# Другая обстановка
x x х
Хотелось только одного - покурить на свежем воздухе. Я вышел из банкетного зала. Охранники стояли у дверей. На свежем воздухе выкурил две сигареты подряд. Глубоко вздохнув, втянул в легкие холодный воздух. Вернувшись в зал, я застал уже другую обстановку. Участники банкета с аппетитом ели, пили, старались показать себя более веселыми, вежливыми, умными, чем были на самом деле. Женщины в черном, чьи дети пропали без вести на войне, поняли бессмысленность продолжения вынужденной печали, и адаптировались к застолью. Хотя они и не смеялись от души, но улыбались, отвечали на вопросы, ели, жаловались на дороговизну муки. Когда в детстве меня била мама, я, как мог, дольше плакал. Голос пропадал, в горле становилось сухо, потом, поняв, что плакать больше невозможно, начинал петь, читать стихи, сквернословить, играть, и снова начинал плакать. Потом готовил уроки. Когда во двор заходил отец, я снова начинал плакать. Для того, чтобы показать отцу, что днем был побит и плакал, я не умывался. На лице оставались следы от слез. Отец спрашивал, почему я плакал. Я все преподносил в выгодном для себя свете. Если отец был в подходящем настроении, он, воспользовавшись поводом, бил мать. Так я бывал отомщен. Упорно продолжая плакать и горевать, в большинстве случаев, я получал желаемый результат...
- В прошлом месяце и у нас мука резко подорожала, - сказав это, я начал беседу с одной из женщин в черном.
х х х
Мероприятие проводилось в отеле, в конференц-зале. Годами я слышал одни и те же разговоры. Мне надоели тосты о дружбе народов, анекдоты, мнения о том, как решать проблемы. Если бы я собрал и продал все тетради, папки, ручки, которые раздавались на этих мероприятиях, я бы мог купить себе дом. На таких мероприятиях обязательно находятся горлопаны, считающие себя умнее всех, знающие обо всем. И дай этим людям волю, они целый месяц будут говорить без остановки. Из женщин, дети которых пропали без вести на войне, трое участвовали в мероприятии. Они уже были не в черном, а в платьях разных цветов. Иногда, соблюдая этику обсуждений, спрашивали и их мнение. Я подружился с женщинами. На перерывах беседовал только с ними. Женщина, похожая на почтальоншу, не пришла на конференцию. Мне было очень скучно на мероприятии. Как я уже отметил выше, я не мог выехать из страны за свой счет. Я соглашался участвовать на самых скучных семинарах, конференциях только ради того, чтобы выехать куда-нибудь. И на этот раз мероприятие было бессмысленным. Я должен был выступить на тему о размещении информации о пропавших без вести и пленных в прессе и получить гонорар - приблизительно 300-400 долларов.
На мероприятии царила какая-то искусственная атмосфера. Участники перебивали друг друга, высказывали все новые мнения о том, как обмениваться пленными. На самом деле все было всем известно. Попадать в плен в локальной войне очень тяжело. В войне, в которой проводится этническая чистка, военнопленных, взятых в заложники гражданских, которые попадают в распоряжение целого батальона, ждут крайне жестокие пытки. Каждый может делать с ними что хочет. Пленным отрезают уши. В вены вводят солярку. Выкалывают глаза. У армянской стороны модным было выжигать каленым железом кресты на груди, спине, плечах плененных солдат и взятых в заложники гражданских. На груди женщин гасили сигареты. Насиловали по очереди, до тех пор, пока жертвы не сойдут с ума. Человек, потерявший в бою брата, отца, двоюродного брата, отводил пленного солдата, заложника на могилу своего родственника и там убивал его. Некоторые даже отрезали голову пленному и окропляли его кровью могилы своих близких. Таким образом, они считали, что отомстили и успокаивались.
Попасть в плен в небольшой войне намного тяжелее, чем в большой. Если в масштабной войне пленных в крайнем случае убивали, то в небольшой их пытали, жестоко оскорбляли, измывались. Писаные и неписаные законы большой войны недействительны в локальной. Большинство пленных и заложников в Карабахской войне умирали от голода, от пыток. Оставшиеся в живых носили на своих телах следы тяжелых пыток, поэтому стороны были не заинтересованы, обменивать пленных. Каждая из сторон на государственном уровне использовала пленных в качестве компромата против другой, и углубляла вражду, усиливала ненависть еще больше. Война еще не закончилась. Неопределенное положение сохранялось. Обмененных в период прекращения огня пленных арестовывали в своих странах. Их мучили в тюрьмах. Каждая из сторон, чтобы избавиться от следов пыток на телах пленных и заложников, ликвидировала, убила их в 1998-2000 годах. Никому не был нужен обмен пленными. Вернее, это не было выгодно. Проблема решалась в классической форме - «нет человека - нет проблемы». Несмотря на это, количество организаций, занимающихся поиском пленных и заложников, росло с каждым годом. Каждый год создавались новые организации. Организаторы нашего мероприятия, хотя и знали о том, что пленных и заложников уже нет в живых, что они умерли, что уничтожены, бурно обсуждали тему их поиска, «нахождения» и «обмена». Сказать правду, сказать «стоп» таким мероприятиям было нельзя. Тогда бы европейские донорские организации должны были прекратить финансирование мероприятий на эту тему. Между тем люди, чьи родные попали в плен и стали заложниками на войне, надеялись на то, что когда-нибудь эти организации вызволят их близких плена, вернут их. Правду им никто не говорил.
Я притворился, что внимательно слушаю обсуждения, высказываемые мнения, выступления и что делаю пометки в тетради. На самом же деле я делал наброски своего будущего рассказа. Я планировал написать рассказ от первого лица. Из детских воспоминаний. В нашем доме был подсвечник. Мама купила его в Москве. Два обнаженных мальчика держали подсвечник на своих плечах. Их тела склонились под тяжестью. Лица были напряжены. Этот подсвечник мучил меня. Мне казалось, что эти два обнаженных мальчика со свечами на плечах будут страдать так до Судного дня. Мать не разрешала зажигать свечи. Хранила для какого-то значимого дня. Однажды я, словно нечаянно, но на самом деле, намеренно, уронил подсвечник на пол и разбил его. Подсвечник, упав с пианино на пол, разбился вдребезги. Мать рассердилась и сильно побила меня. Из носа пошла кровь. Зато я избавил голых мальчиков, которых до Судного дня ждали мучения, от груза свечей. Несмотря на то, что был побит, я был доволен...
Сюжет рассказа должен был быть таким. Я делал пометки в тетради. До перерыва оставалось полчаса. Мне хотелось выпить крепкого кофе, выкурить сигарету. Девушка, приглашенная из Украины, рассказывала о международной практике обмена пленными. Другие участники, часто прерывая выступление, задавали девушке дежурные вопросы. Моя отстраненность от обсуждений привлекла внимание Артура. Такая пассивность могла лишить меня возможности участия на будущих мероприятиях. Во всяком случае, меня пригласили не для того, чтобы я сидел и молчал. Я поднял руку, чтобы задать украинской участнице вопрос. В это время дверь конференц-зала открылась. Один из служащих отеля, наполовину просунувшись в открытую дверь, позвал меня. Отпросившись у Артура, я вышел.
Хотелось только одного - покурить на свежем воздухе. Я вышел из банкетного зала. Охранники стояли у дверей. На свежем воздухе выкурил две сигареты подряд. Глубоко вздохнув, втянул в легкие холодный воздух. Вернувшись в зал, я застал уже другую обстановку. Участники банкета с аппетитом ели, пили, старались показать себя более веселыми, вежливыми, умными, чем были на самом деле. Женщины в черном, чьи дети пропали без вести на войне, поняли бессмысленность продолжения вынужденной печали, и адаптировались к застолью. Хотя они и не смеялись от души, но улыбались, отвечали на вопросы, ели, жаловались на дороговизну муки. Когда в детстве меня била мама, я, как мог, дольше плакал. Голос пропадал, в горле становилось сухо, потом, поняв, что плакать больше невозможно, начинал петь, читать стихи, сквернословить, играть, и снова начинал плакать. Потом готовил уроки. Когда во двор заходил отец, я снова начинал плакать. Для того, чтобы показать отцу, что днем был побит и плакал, я не умывался. На лице оставались следы от слез. Отец спрашивал, почему я плакал. Я все преподносил в выгодном для себя свете. Если отец был в подходящем настроении, он, воспользовавшись поводом, бил мать. Так я бывал отомщен. Упорно продолжая плакать и горевать, в большинстве случаев, я получал желаемый результат...
- В прошлом месяце и у нас мука резко подорожала, - сказав это, я начал беседу с одной из женщин в черном.
х х х
Мероприятие проводилось в отеле, в конференц-зале. Годами я слышал одни и те же разговоры. Мне надоели тосты о дружбе народов, анекдоты, мнения о том, как решать проблемы. Если бы я собрал и продал все тетради, папки, ручки, которые раздавались на этих мероприятиях, я бы мог купить себе дом. На таких мероприятиях обязательно находятся горлопаны, считающие себя умнее всех, знающие обо всем. И дай этим людям волю, они целый месяц будут говорить без остановки. Из женщин, дети которых пропали без вести на войне, трое участвовали в мероприятии. Они уже были не в черном, а в платьях разных цветов. Иногда, соблюдая этику обсуждений, спрашивали и их мнение. Я подружился с женщинами. На перерывах беседовал только с ними. Женщина, похожая на почтальоншу, не пришла на конференцию. Мне было очень скучно на мероприятии. Как я уже отметил выше, я не мог выехать из страны за свой счет. Я соглашался участвовать на самых скучных семинарах, конференциях только ради того, чтобы выехать куда-нибудь. И на этот раз мероприятие было бессмысленным. Я должен был выступить на тему о размещении информации о пропавших без вести и пленных в прессе и получить гонорар - приблизительно 300-400 долларов.
На мероприятии царила какая-то искусственная атмосфера. Участники перебивали друг друга, высказывали все новые мнения о том, как обмениваться пленными. На самом деле все было всем известно. Попадать в плен в локальной войне очень тяжело. В войне, в которой проводится этническая чистка, военнопленных, взятых в заложники гражданских, которые попадают в распоряжение целого батальона, ждут крайне жестокие пытки. Каждый может делать с ними что хочет. Пленным отрезают уши. В вены вводят солярку. Выкалывают глаза. У армянской стороны модным было выжигать каленым железом кресты на груди, спине, плечах плененных солдат и взятых в заложники гражданских. На груди женщин гасили сигареты. Насиловали по очереди, до тех пор, пока жертвы не сойдут с ума. Человек, потерявший в бою брата, отца, двоюродного брата, отводил пленного солдата, заложника на могилу своего родственника и там убивал его. Некоторые даже отрезали голову пленному и окропляли его кровью могилы своих близких. Таким образом, они считали, что отомстили и успокаивались.
Попасть в плен в небольшой войне намного тяжелее, чем в большой. Если в масштабной войне пленных в крайнем случае убивали, то в небольшой их пытали, жестоко оскорбляли, измывались. Писаные и неписаные законы большой войны недействительны в локальной. Большинство пленных и заложников в Карабахской войне умирали от голода, от пыток. Оставшиеся в живых носили на своих телах следы тяжелых пыток, поэтому стороны были не заинтересованы, обменивать пленных. Каждая из сторон на государственном уровне использовала пленных в качестве компромата против другой, и углубляла вражду, усиливала ненависть еще больше. Война еще не закончилась. Неопределенное положение сохранялось. Обмененных в период прекращения огня пленных арестовывали в своих странах. Их мучили в тюрьмах. Каждая из сторон, чтобы избавиться от следов пыток на телах пленных и заложников, ликвидировала, убила их в 1998-2000 годах. Никому не был нужен обмен пленными. Вернее, это не было выгодно. Проблема решалась в классической форме - «нет человека - нет проблемы». Несмотря на это, количество организаций, занимающихся поиском пленных и заложников, росло с каждым годом. Каждый год создавались новые организации. Организаторы нашего мероприятия, хотя и знали о том, что пленных и заложников уже нет в живых, что они умерли, что уничтожены, бурно обсуждали тему их поиска, «нахождения» и «обмена». Сказать правду, сказать «стоп» таким мероприятиям было нельзя. Тогда бы европейские донорские организации должны были прекратить финансирование мероприятий на эту тему. Между тем люди, чьи родные попали в плен и стали заложниками на войне, надеялись на то, что когда-нибудь эти организации вызволят их близких плена, вернут их. Правду им никто не говорил.
Я притворился, что внимательно слушаю обсуждения, высказываемые мнения, выступления и что делаю пометки в тетради. На самом же деле я делал наброски своего будущего рассказа. Я планировал написать рассказ от первого лица. Из детских воспоминаний. В нашем доме был подсвечник. Мама купила его в Москве. Два обнаженных мальчика держали подсвечник на своих плечах. Их тела склонились под тяжестью. Лица были напряжены. Этот подсвечник мучил меня. Мне казалось, что эти два обнаженных мальчика со свечами на плечах будут страдать так до Судного дня. Мать не разрешала зажигать свечи. Хранила для какого-то значимого дня. Однажды я, словно нечаянно, но на самом деле, намеренно, уронил подсвечник на пол и разбил его. Подсвечник, упав с пианино на пол, разбился вдребезги. Мать рассердилась и сильно побила меня. Из носа пошла кровь. Зато я избавил голых мальчиков, которых до Судного дня ждали мучения, от груза свечей. Несмотря на то, что был побит, я был доволен...
Сюжет рассказа должен был быть таким. Я делал пометки в тетради. До перерыва оставалось полчаса. Мне хотелось выпить крепкого кофе, выкурить сигарету. Девушка, приглашенная из Украины, рассказывала о международной практике обмена пленными. Другие участники, часто прерывая выступление, задавали девушке дежурные вопросы. Моя отстраненность от обсуждений привлекла внимание Артура. Такая пассивность могла лишить меня возможности участия на будущих мероприятиях. Во всяком случае, меня пригласили не для того, чтобы я сидел и молчал. Я поднял руку, чтобы задать украинской участнице вопрос. В это время дверь конференц-зала открылась. Один из служащих отеля, наполовину просунувшись в открытую дверь, позвал меня. Отпросившись у Артура, я вышел.