# Краснодарский вокзал
... Было лето, но в лесу пахло осенью. Листья опавшие в прошлом году, не успели загнить и смешаться с землей. Лежу. Тишина. Даже листья неподвижны. Кажется, что все деревья, листья, ветви смотрят на меня. И ждут, какие еще места, кого, какие события я вспомню. Я вспомнил вокзалы, поезда, проводников, своих попутчиков. Я вспоминаю старуху, которую увидел на железнодорожном вокзале в Грозном. Та старуха постоянно что-то жевала своим беззубым ртом. Я с таким вниманием и интересом глядел на старуху, что она предложила мне печенье, которое ела. От старухи резко пахло мочой, несмотря на это смотреть на нее было приятно. У этой шатавшейся на вокзале женщины было очень доброе, светлое, ангельское, мудрое лицо. Да, в мире есть такие счастливые лица. Каждому приятно смотреть на них. Я смотрел на светлое, ангельское лицо бродяжничавшей на вокзале, пахнувшей мочой женщины и сердце мое успокаивалось. Ее лицо успокаивало человека. На лице пахнувшей мочой женщины было такое выражение, как если бы она знала, что будет после смерти. Словом, это была восхитительная женщина. Сейчас я мечтаю, чтобы у меня была бабушка с таким лицом.
... Я вспоминаю Краснодарский вокзал. До отправления поезда оставалось 10 часов. Я лежал на скамье в зале ожидания. Угол скамьи больно упирался в ребро. Но мне было лень принять более удобное положение. Иногда мне казалось, что я лежу не на скамье, а в гробу, изготовленном начинающим плотником. Мое тело несут на кладбище. И только голос женщины, лица которой я не видел, каждые 2-3 минуты читающей объявления, сообщения, данные о задержке, отправке, прибытии на платформу поездов, напоминали о том, что я все еще есть и что все еще волочусь по жизни. Я уловил запах жареной картошки. Когда я голоден, мысли путаются. Когда я учился в военном училище, мечтал поесть жареной картошки. Для человека, не нашедшего свое место в жизни, которому нечем заняться, все вокруг кажется печальным. Я был голоден, но денег у меня было мало. Я не мог даже напиться чаю, кофе. Что чай и кофе, даже пойти в туалет было для меня не по карману. Как только я подумал о том, насколько далеко нахожусь от дома, меня обуял ужас. В России от нормального человека до конченого бродяги три шага. Достаточно две ночи провести рядом с вокзалом. Стоит только протянуть руку и попросить у кого-то денег на хлеб, водку или сигарету - и все. Возврата назад, к нормальной жизни уже нет.
Милиционеры заходили в зал ожидания и выгоняли бродяг, попрошаек, цыган. Людей, у которых были билеты, они не трогали. В полночь насупленные милиционеры поймали в зале ожидания торгующего духами пакистанца и отвели его в отделение. Поодаль от меня лежал какой-то мужчина. На нем был зеленый пиджак. Чтобы уберечься от режущего глаза света он прикрыл лицо газетой. Милиционеры почему-то не тронули мужчину в зеленом пиджаке. Хотя он и был настоящим бродягой. Обувь ему заменяли намотанные на ноги разноцветные лоскутки, целлофановые пакеты. Вдруг зал наполнился звуками плача. У какого-то чеченца внезапно остановилось сердце. Мужчина вместе со своей семьей возвращался домой из какого-то российского города. Его жена, две дочери и три невестки причитали в зале ожидания, рвали на себе волосы, царапали лицо. Траурная церемония жителей Кавказских гор казалась странной и непонятной для сонных русских и русифицированных людей в зале ожидания. Они не могли понять, что происходит. Среди них были даже те, кто испугался, был в ужасе. Я же много видел таких плачущих, царапающих лицо, рвущих на себе волосы женщин. Я спокойно стоял и смотрел на царапающих лицо, рвущих на себе волосы, причитающих женщин, - только и только как человек, не знающий цену времени, привыкший смотреть на жизнь как зритель, наблюдатель. Одна из плачущих девушек была очень красивая. По традиции горянок, на ней была черная длинная юбка. Время от времени женщины прекращали плакать и о чем-то говорили на родном языке. Может, мужчина, у которого остановилось сердце, был последним мужчиной в их роду. Все могло быть. На Актюбинском железнодорожном вокзале я познакомился со старым чеченцем. Трое его сыновей погибли на войне. Старик один содержал всю большую семью...
На Краснодарском железнодорожном вокзале смешались запахи лекарств, копченой рыбы, пота, мочи, жареного лука. Воздух в зале стоял очень тяжелый. У меня сжималось сердце. Я вышел на улицу немного подышать свежим воздухом. Поодаль от вокзала стояло скорбно сгорбившееся каменное здание. Мне хотелось погулять. Но я не мог отойти далеко от вокзала. Хулиганы могли поймать меня и отнять те деньги, которые у меня остались. Во всяком случае, среди людей, ждущих на вокзале поезд или провожающих своих близких, я чувствовал себя в большей безопасности. Я с завистью посмотрел на окна домов рядом с вокзалом. Люди по ту сторону окон спокойно спали. Я и не знал, что ночь может быть такой длинной. У меня было три желания: поесть жареной картошки, напиться чаю и спокойно поспать два часа. За исполнение этих трех желаний я спокойно отдал бы три года жизни. Есть люди, которые якобы не могут спать нигде, кроме своей постели. Я не понимаю таких людей. Честно говоря, я ненавижу людей, которые говорят, что не могут спать в другом месте. Наверное, они ни разу в жизни не проводили ночь в зале ожидания. Тем более в России.
Стоя возле светящегося на вокзальном дворе магазина, я разглядывал одежду на манекенах. Мне было нужно все, что продавали в магазине - туфли, носки, пальто, шарф, шапка. Я хорошо понимал, что никогда не смогу купить все это сразу. А это крайне грустно для человека, придающее большое значение одежде. Женщины и мужчины заходили в магазин, работающий 24 часа, и покупали себе туфли, носки, теплые пиджаки. Советовали что-то друг другу, говорили: «поздравляю». Люди, вышедшие погулять с собакой или проводить близких, заходя в магазин, привязывали собак к железным фонарным столбам поблизости. Собаки, как и я, с интересом разглядывали сияющий магазин, одежду на манекенах. Некоторые из собак, заскучав по задержавшимся в магазине хозяевам, пару раз лаяли в воздух. Хозяева выходили, или прикрикивали на собак, или ругались, или же говорили несколько ласковых слов и снова возвращались в магазин. Я чувствовал, как вокруг меня кипит жизнь, ощущал свою беспомощность, осознавал, что в этом общем потоке я - незначительная щепка. Стоя возле магазина и глядя на покупающих одежду людей, я думал, насколько хорошо проходит жизнь для тех, кто ни в чем не испытывает нужды. Я читал много произведений, романов о таких ситуациях и, читая, думал, что, наверное, очень страшно жить, к примеру, как Мартин Иден или как герой романа Кнута Хамсуна «Голод». Сейчас я сам был в таком же положении. Перед зданием вокзала какая-то компания надрывно, широко открывая рот, пела песню. Каждый пел по-своему, к тому же, с особым старанием. Они как будто бы пели для того, чтобы доказать, что пьяны и кайфуют. Люди вокруг веселились, покупали себе одежду, ругали собак. А моя жизнь сочилась беззвучно, как вода сквозь траву, как старинные песочные часы. Как же веселы были поющие возле здания вокзала люди! Мужчины выглядели сильными. А как красиво, тепло были одеты девушки. Одна из девушек, наверное, самая красивая в компании, прижимала левой рукой к себе желтую сумочку, как будто это была ее любимая кукла.
Я завистливо смотрел на людей, добившихся успеха, нашедших свое место в жизни, и поэтому со спокойным сердцем тративших деньги на выпивку. Они смеялись без какой-либо серьезной причины. Их сердца были наполнены радостью. Поэтому они и смеялись надо всем, чем придется. Девушка, прижимавшая левой рукой к груди желтую сумочку, словно это была ее любимая кукла, была так весела, что ее нельзя было назвать ни ребенком, ни женщиной. Бурлившая на улице жизнь казалась мне такой далекой. Я бы не удивился, если бы вокзал внезапно, вдруг рухнул у меня на глазах. Мои страдания были столь ужасны, я чувствовал себя настолько ненужным, что помню, мне в голову пришла идея, показавшаяся мне стоящей. Я подумал спуститься на платформу, положить голову на рельсы, и пускай проедет поезд и все закончится. Когда жизнь превращается в пытку и мучение, так легко избавиться от нее, уснув вечным сном. Видишь, что уже не в силах терпеть и кончаешь с собой. Как хорошо, что такие ненужные люди, как я, знают что делать. А то жить было бы невозможно...
Под ноги скользнула утулая, сгорбившаяся тень. Это была тень женщины, бродящей по вокзалу. Подол старомодного платья, постоянно путаясь в туфлях, потрепался. Перезрелая старая вокзальная проститутка, со своим длинным платьем, намазанной на лицо дешевой косметикой, была похожа и на клоуна, и на колдунью. В руках у нее была кошка. И кошка, и женщина - обе были усатые. На такую старую проститутку в России не позарился бы никто, кроме кавказцев и среднеазиатов. Видимо, старая вокзальная проститутка приняла меня за потенциального клиента. Она предложила мне свое тело за очень дешевую цену. Я поблагодарил ее. У меня было мало денег и не было соответствующего настроения. К тому же, если честно, я не хотел возвращаться домой, в Баку, с гонореей. Женщина сказала, что место, куда мы пойдем, находится близко, нет никакой опасности, и сама она здорова. Я снова поблагодарил. Женщина говорила очень тихо. Не ругалась, пыталась казаться культурной. В ее голосе было спокойствие, исходящее от понимания ненужности своего тела, а на лице - какая-то тоска, безысходность, подобная выражению чувствующей свою вину собаки. Она хотела навязать свое иссякшее, просроченное, никому не нужное тело за счет спокойного голоса и доброго лица. Всем своим видом она напоминала потерявшую хозяина породистую собаку. Ее одежда, манера говорить, неумело нанесенная на лицо пудра, все ее существо говорило об уже законченной жизни. Женщина же не хотела мириться с этой тяжелой реальностью. Ее высохшее тело вынуждало предпринимать шаги, на которые она никогда бы не пошла раньше, делать то, что противоречило ее характеру. Каких-то 20 лет назад эта женщина, скорее всего, не говорила бы со мной так культурно, так вежливо. Она прикурила сигарету. По терпкому табачному дыму я понял, что это сигарета дешевой марки. Когда женщина говорила, сигарета с желтым фильтром прилипала к ее верхней губе. Она говорила, и некоторые слова, застревали где-то между губами и горлом, как по клавиатуре, на которой не хватало нескольких клавиш. В уголках губ пролегли морщины. Морщины у глаз в форме гусиных лапок. Говоря, она поглаживала кошку по голове. Я посмотрел на разнежившуюся кошку и спросил:
- Если мы пойдем, что будет с кошкой?
- Она тоже пойдет с нами.
Я еще раз поблагодарил женщину. Во всяком случае, ее манера говорить, кошка на руках, прилипшая к верхней губе сигарета с желтым фильтром изменили мое настроение в лучшую сторону. Чтобы убить время, я пошел к платформе. Я хотел понаблюдать, как люди прощаются, встречаются. На платформе было много людей. Поезда отвозили их в разные стороны. Провожающие и встречающие смешались друг с другом. Пожилые женщины плакали, мужчины курили, влюбленные долго целовались. Устав наблюдать за провожающими и встречающими, я стал бесцельно прогуливаться по платформе.
Во время прогулок убивающих время людей всегда происходит какая-нибудь случайность. Мужчина приблизительно 50 лет тащил коробки из тележки в железный торговый киоск. Я от нечего делать помог ему перетащить коробки в железную будку. Мы легко познакомились. Выяснилось, что он служил в Баку, в Советской армии. Он пригласил меня внутрь киоска. А такое в России происходит очень редко. Приглашать незнакомого человека в будку очень опасно. Может произойти все что угодно. Мужчина начал делиться армейскими воспоминаниями. Перечислил здания, улицы, которые вспомнил. Похвалил вкус наших фруктов. Сказал, что когда по выходным солдаты выходили в город, все относились к ним с уважением. На рынке солдатам бесплатно давали фрукты. Потом мужчина так растрогался от собственных воспоминаний, что открыл пол-литровую бутылку водки. Разложил на маленьком столе соленые огурцы, колбасу, черный хлеб, сыр. Мы начали пить. Держа в руках, как саблю, нож, которым он нарезал колбасу, хлеб, сыр, он рассказывал армейские воспоминания. Он говорил очень художественно. Он все очень красиво описывал. Когда он говорил, мне казалось, что я ем сладкую дыню. Мужчина был внешне далеко не красавец. Я, внимательно разглядев его, начал жалеть, что зашел в киоск. Его глаза были далеко расположены друг от друга. Мясистый нос был как бы подвешен к лицу. Руки у него были очень длинными. Словно мышцы хотели отделиться от тела и убежать. Глядя на него, возникала жесткая и трогательная мысль: «Скоро этот человек умрет». Когда мужчина говорил, его ноздри раздувались, и это создавало у меня впечатление, что он постоянно что-то нюхает.
Он перечислил имена всех своих командиров, сослуживцев. Описал их черты лица, характеры. Назвал несколько ресторанов, станций метро, кафе. Казалось, что он, терпеливо сидел в железном киоске на Краснодарском вокзале и ждал меня, для того, чтобы вспомнить годы службы. По мере того, как он говорил, его память раскрывалась все больше. Иногда на его глаза наворачивались слезы, он быстро поднимал стакан и говорил: «выпьем». Я ненавижу армейские воспоминания. Когда кто-то рассказывает про армию, я стараюсь сменить тему. Если сменить тему невозможно, я под каким-то предлогом удаляюсь. В особенности не могу терпеть, если человек рассказывает о своих геройствах в армии. Но в железном киоске все было совсем по-другому. Во-первых, я убивал время. К тому же, я ел колбасу, сыр, черный хлеб и пил водку. Но самое главное было то, что мужчина рассказывал интересно. Словно я, переключая каналы, наткнулся на увиденный в детстве фильм, название которого забыл. Когда к киоску приближался покупатель, он быстро прекращал разговор. Я чувствовал, что сбивается, когда к киоску приближается клиент и чего-то хочет. Он же хотел говорить безостановочно, беспрерывно. Он в кои-то веки нашел удобный повод для того, чтобы вспомнить годы в армии. «На рынке нам все давали бесплатно» - он часто повторял эту фразу. Было приятно видеть признательность человека за добро, сделанное ему когда-то незнакомыми мне людьми. Мужчина закончил свои воспоминания словами: «В то время все было хорошо и просто, а сейчас все тяжело и сложно». Кажется, ему самому понравилось то, что он сказал. Он сказал эти слова так, как если бы только сейчас понял их смысл. Иногда ломоть колбасы, кусок сыра и кусок черного хлеба, 200 грамм водки творят чудеса. Я покинул железный киоск с большим душевным подъемом, унося с собой большую любовь к жизни...
... Я вспоминаю Краснодарский вокзал. До отправления поезда оставалось 10 часов. Я лежал на скамье в зале ожидания. Угол скамьи больно упирался в ребро. Но мне было лень принять более удобное положение. Иногда мне казалось, что я лежу не на скамье, а в гробу, изготовленном начинающим плотником. Мое тело несут на кладбище. И только голос женщины, лица которой я не видел, каждые 2-3 минуты читающей объявления, сообщения, данные о задержке, отправке, прибытии на платформу поездов, напоминали о том, что я все еще есть и что все еще волочусь по жизни. Я уловил запах жареной картошки. Когда я голоден, мысли путаются. Когда я учился в военном училище, мечтал поесть жареной картошки. Для человека, не нашедшего свое место в жизни, которому нечем заняться, все вокруг кажется печальным. Я был голоден, но денег у меня было мало. Я не мог даже напиться чаю, кофе. Что чай и кофе, даже пойти в туалет было для меня не по карману. Как только я подумал о том, насколько далеко нахожусь от дома, меня обуял ужас. В России от нормального человека до конченого бродяги три шага. Достаточно две ночи провести рядом с вокзалом. Стоит только протянуть руку и попросить у кого-то денег на хлеб, водку или сигарету - и все. Возврата назад, к нормальной жизни уже нет.
Милиционеры заходили в зал ожидания и выгоняли бродяг, попрошаек, цыган. Людей, у которых были билеты, они не трогали. В полночь насупленные милиционеры поймали в зале ожидания торгующего духами пакистанца и отвели его в отделение. Поодаль от меня лежал какой-то мужчина. На нем был зеленый пиджак. Чтобы уберечься от режущего глаза света он прикрыл лицо газетой. Милиционеры почему-то не тронули мужчину в зеленом пиджаке. Хотя он и был настоящим бродягой. Обувь ему заменяли намотанные на ноги разноцветные лоскутки, целлофановые пакеты. Вдруг зал наполнился звуками плача. У какого-то чеченца внезапно остановилось сердце. Мужчина вместе со своей семьей возвращался домой из какого-то российского города. Его жена, две дочери и три невестки причитали в зале ожидания, рвали на себе волосы, царапали лицо. Траурная церемония жителей Кавказских гор казалась странной и непонятной для сонных русских и русифицированных людей в зале ожидания. Они не могли понять, что происходит. Среди них были даже те, кто испугался, был в ужасе. Я же много видел таких плачущих, царапающих лицо, рвущих на себе волосы женщин. Я спокойно стоял и смотрел на царапающих лицо, рвущих на себе волосы, причитающих женщин, - только и только как человек, не знающий цену времени, привыкший смотреть на жизнь как зритель, наблюдатель. Одна из плачущих девушек была очень красивая. По традиции горянок, на ней была черная длинная юбка. Время от времени женщины прекращали плакать и о чем-то говорили на родном языке. Может, мужчина, у которого остановилось сердце, был последним мужчиной в их роду. Все могло быть. На Актюбинском железнодорожном вокзале я познакомился со старым чеченцем. Трое его сыновей погибли на войне. Старик один содержал всю большую семью...
На Краснодарском железнодорожном вокзале смешались запахи лекарств, копченой рыбы, пота, мочи, жареного лука. Воздух в зале стоял очень тяжелый. У меня сжималось сердце. Я вышел на улицу немного подышать свежим воздухом. Поодаль от вокзала стояло скорбно сгорбившееся каменное здание. Мне хотелось погулять. Но я не мог отойти далеко от вокзала. Хулиганы могли поймать меня и отнять те деньги, которые у меня остались. Во всяком случае, среди людей, ждущих на вокзале поезд или провожающих своих близких, я чувствовал себя в большей безопасности. Я с завистью посмотрел на окна домов рядом с вокзалом. Люди по ту сторону окон спокойно спали. Я и не знал, что ночь может быть такой длинной. У меня было три желания: поесть жареной картошки, напиться чаю и спокойно поспать два часа. За исполнение этих трех желаний я спокойно отдал бы три года жизни. Есть люди, которые якобы не могут спать нигде, кроме своей постели. Я не понимаю таких людей. Честно говоря, я ненавижу людей, которые говорят, что не могут спать в другом месте. Наверное, они ни разу в жизни не проводили ночь в зале ожидания. Тем более в России.
Стоя возле светящегося на вокзальном дворе магазина, я разглядывал одежду на манекенах. Мне было нужно все, что продавали в магазине - туфли, носки, пальто, шарф, шапка. Я хорошо понимал, что никогда не смогу купить все это сразу. А это крайне грустно для человека, придающее большое значение одежде. Женщины и мужчины заходили в магазин, работающий 24 часа, и покупали себе туфли, носки, теплые пиджаки. Советовали что-то друг другу, говорили: «поздравляю». Люди, вышедшие погулять с собакой или проводить близких, заходя в магазин, привязывали собак к железным фонарным столбам поблизости. Собаки, как и я, с интересом разглядывали сияющий магазин, одежду на манекенах. Некоторые из собак, заскучав по задержавшимся в магазине хозяевам, пару раз лаяли в воздух. Хозяева выходили, или прикрикивали на собак, или ругались, или же говорили несколько ласковых слов и снова возвращались в магазин. Я чувствовал, как вокруг меня кипит жизнь, ощущал свою беспомощность, осознавал, что в этом общем потоке я - незначительная щепка. Стоя возле магазина и глядя на покупающих одежду людей, я думал, насколько хорошо проходит жизнь для тех, кто ни в чем не испытывает нужды. Я читал много произведений, романов о таких ситуациях и, читая, думал, что, наверное, очень страшно жить, к примеру, как Мартин Иден или как герой романа Кнута Хамсуна «Голод». Сейчас я сам был в таком же положении. Перед зданием вокзала какая-то компания надрывно, широко открывая рот, пела песню. Каждый пел по-своему, к тому же, с особым старанием. Они как будто бы пели для того, чтобы доказать, что пьяны и кайфуют. Люди вокруг веселились, покупали себе одежду, ругали собак. А моя жизнь сочилась беззвучно, как вода сквозь траву, как старинные песочные часы. Как же веселы были поющие возле здания вокзала люди! Мужчины выглядели сильными. А как красиво, тепло были одеты девушки. Одна из девушек, наверное, самая красивая в компании, прижимала левой рукой к себе желтую сумочку, как будто это была ее любимая кукла.
Я завистливо смотрел на людей, добившихся успеха, нашедших свое место в жизни, и поэтому со спокойным сердцем тративших деньги на выпивку. Они смеялись без какой-либо серьезной причины. Их сердца были наполнены радостью. Поэтому они и смеялись надо всем, чем придется. Девушка, прижимавшая левой рукой к груди желтую сумочку, словно это была ее любимая кукла, была так весела, что ее нельзя было назвать ни ребенком, ни женщиной. Бурлившая на улице жизнь казалась мне такой далекой. Я бы не удивился, если бы вокзал внезапно, вдруг рухнул у меня на глазах. Мои страдания были столь ужасны, я чувствовал себя настолько ненужным, что помню, мне в голову пришла идея, показавшаяся мне стоящей. Я подумал спуститься на платформу, положить голову на рельсы, и пускай проедет поезд и все закончится. Когда жизнь превращается в пытку и мучение, так легко избавиться от нее, уснув вечным сном. Видишь, что уже не в силах терпеть и кончаешь с собой. Как хорошо, что такие ненужные люди, как я, знают что делать. А то жить было бы невозможно...
Под ноги скользнула утулая, сгорбившаяся тень. Это была тень женщины, бродящей по вокзалу. Подол старомодного платья, постоянно путаясь в туфлях, потрепался. Перезрелая старая вокзальная проститутка, со своим длинным платьем, намазанной на лицо дешевой косметикой, была похожа и на клоуна, и на колдунью. В руках у нее была кошка. И кошка, и женщина - обе были усатые. На такую старую проститутку в России не позарился бы никто, кроме кавказцев и среднеазиатов. Видимо, старая вокзальная проститутка приняла меня за потенциального клиента. Она предложила мне свое тело за очень дешевую цену. Я поблагодарил ее. У меня было мало денег и не было соответствующего настроения. К тому же, если честно, я не хотел возвращаться домой, в Баку, с гонореей. Женщина сказала, что место, куда мы пойдем, находится близко, нет никакой опасности, и сама она здорова. Я снова поблагодарил. Женщина говорила очень тихо. Не ругалась, пыталась казаться культурной. В ее голосе было спокойствие, исходящее от понимания ненужности своего тела, а на лице - какая-то тоска, безысходность, подобная выражению чувствующей свою вину собаки. Она хотела навязать свое иссякшее, просроченное, никому не нужное тело за счет спокойного голоса и доброго лица. Всем своим видом она напоминала потерявшую хозяина породистую собаку. Ее одежда, манера говорить, неумело нанесенная на лицо пудра, все ее существо говорило об уже законченной жизни. Женщина же не хотела мириться с этой тяжелой реальностью. Ее высохшее тело вынуждало предпринимать шаги, на которые она никогда бы не пошла раньше, делать то, что противоречило ее характеру. Каких-то 20 лет назад эта женщина, скорее всего, не говорила бы со мной так культурно, так вежливо. Она прикурила сигарету. По терпкому табачному дыму я понял, что это сигарета дешевой марки. Когда женщина говорила, сигарета с желтым фильтром прилипала к ее верхней губе. Она говорила, и некоторые слова, застревали где-то между губами и горлом, как по клавиатуре, на которой не хватало нескольких клавиш. В уголках губ пролегли морщины. Морщины у глаз в форме гусиных лапок. Говоря, она поглаживала кошку по голове. Я посмотрел на разнежившуюся кошку и спросил:
- Если мы пойдем, что будет с кошкой?
- Она тоже пойдет с нами.
Я еще раз поблагодарил женщину. Во всяком случае, ее манера говорить, кошка на руках, прилипшая к верхней губе сигарета с желтым фильтром изменили мое настроение в лучшую сторону. Чтобы убить время, я пошел к платформе. Я хотел понаблюдать, как люди прощаются, встречаются. На платформе было много людей. Поезда отвозили их в разные стороны. Провожающие и встречающие смешались друг с другом. Пожилые женщины плакали, мужчины курили, влюбленные долго целовались. Устав наблюдать за провожающими и встречающими, я стал бесцельно прогуливаться по платформе.
Во время прогулок убивающих время людей всегда происходит какая-нибудь случайность. Мужчина приблизительно 50 лет тащил коробки из тележки в железный торговый киоск. Я от нечего делать помог ему перетащить коробки в железную будку. Мы легко познакомились. Выяснилось, что он служил в Баку, в Советской армии. Он пригласил меня внутрь киоска. А такое в России происходит очень редко. Приглашать незнакомого человека в будку очень опасно. Может произойти все что угодно. Мужчина начал делиться армейскими воспоминаниями. Перечислил здания, улицы, которые вспомнил. Похвалил вкус наших фруктов. Сказал, что когда по выходным солдаты выходили в город, все относились к ним с уважением. На рынке солдатам бесплатно давали фрукты. Потом мужчина так растрогался от собственных воспоминаний, что открыл пол-литровую бутылку водки. Разложил на маленьком столе соленые огурцы, колбасу, черный хлеб, сыр. Мы начали пить. Держа в руках, как саблю, нож, которым он нарезал колбасу, хлеб, сыр, он рассказывал армейские воспоминания. Он говорил очень художественно. Он все очень красиво описывал. Когда он говорил, мне казалось, что я ем сладкую дыню. Мужчина был внешне далеко не красавец. Я, внимательно разглядев его, начал жалеть, что зашел в киоск. Его глаза были далеко расположены друг от друга. Мясистый нос был как бы подвешен к лицу. Руки у него были очень длинными. Словно мышцы хотели отделиться от тела и убежать. Глядя на него, возникала жесткая и трогательная мысль: «Скоро этот человек умрет». Когда мужчина говорил, его ноздри раздувались, и это создавало у меня впечатление, что он постоянно что-то нюхает.
Он перечислил имена всех своих командиров, сослуживцев. Описал их черты лица, характеры. Назвал несколько ресторанов, станций метро, кафе. Казалось, что он, терпеливо сидел в железном киоске на Краснодарском вокзале и ждал меня, для того, чтобы вспомнить годы службы. По мере того, как он говорил, его память раскрывалась все больше. Иногда на его глаза наворачивались слезы, он быстро поднимал стакан и говорил: «выпьем». Я ненавижу армейские воспоминания. Когда кто-то рассказывает про армию, я стараюсь сменить тему. Если сменить тему невозможно, я под каким-то предлогом удаляюсь. В особенности не могу терпеть, если человек рассказывает о своих геройствах в армии. Но в железном киоске все было совсем по-другому. Во-первых, я убивал время. К тому же, я ел колбасу, сыр, черный хлеб и пил водку. Но самое главное было то, что мужчина рассказывал интересно. Словно я, переключая каналы, наткнулся на увиденный в детстве фильм, название которого забыл. Когда к киоску приближался покупатель, он быстро прекращал разговор. Я чувствовал, что сбивается, когда к киоску приближается клиент и чего-то хочет. Он же хотел говорить безостановочно, беспрерывно. Он в кои-то веки нашел удобный повод для того, чтобы вспомнить годы в армии. «На рынке нам все давали бесплатно» - он часто повторял эту фразу. Было приятно видеть признательность человека за добро, сделанное ему когда-то незнакомыми мне людьми. Мужчина закончил свои воспоминания словами: «В то время все было хорошо и просто, а сейчас все тяжело и сложно». Кажется, ему самому понравилось то, что он сказал. Он сказал эти слова так, как если бы только сейчас понял их смысл. Иногда ломоть колбасы, кусок сыра и кусок черного хлеба, 200 грамм водки творят чудеса. Я покинул железный киоск с большим душевным подъемом, унося с собой большую любовь к жизни...