# Шашлык
Я вспомнил абрикосовое дерево. Абрикосовое дерево было нашим местом грусти и плача. Мы поставили старый стул под деревом, чтобы удобнее было прийти и выплакаться. Сломав что-то, или сделав что-то нехорошее, мы приходили под абрикосовое дерево и рыдали...
Я вспомнил младшего брата. Когда летали военные вертолеты, мой брат сильно пугался, бежал и закрывал ворота во двор изнутри...
Вам приходилось когда-нибудь проходить мимо своей бывшей военной части? Я проходил. Я попросил водителя остановить машину. Посмотрел на забор военной части. Я так тосковал, когда был по ту сторону забора. В год, когда я отправился на военную службу, резко наступили холода. Мое тело не было готово к зиме. Ночью, залезая в постель, я весь сжимался, не двигался. После того, как теплом моего тела одеяло и матрац согревались, я потихоньку начинал протягивать ноги. По ночам было особенно тоскливо.
Перед казармой горел яркий фонарь. Я любил курить, стоя под его светом. Нас кормили некачественной едой, без мяса и масла. Мы много шутили по поводу низкого качества подаваемой нам еды, и считали, что этим бросаем вызов судьбе. Как-то меня назначили дежурным в штаб. Копаясь от нечего делать в старых бумагах, я обнаружил книгу Лермонтова «Герой нашего времени». Я был рад обнаружить среди этой серости свое любимое произведение. Попытался представить, каким образом книга попала в штаб. Я перечитал ее залпом. Но меня ждал неприятный сюрприз. В книге не было моего самого любимого отрывка - монолога Печорина. Кто-то вырвал именно эти страницы. Это меня сразило, я сильно огорчился. Я взял бумагу, записал, что помнил из монолога Печорина и положил между страницами книги. Это немного успокоило меня.
В нашем квартале жила неряшливая, бедная семья. Муж работал парикмахером. А жена держала домашних птиц, выращивала овощи. Ноги этой худой, смуглой женщины были волосатыми, как у мужчин. Она совершенно не следила за собой. Ее одежда всегда была грязной. У них был один сын. Ребенок родился инвалидом. Его ноги и руки были очень тонкими. Он не мог говорить. Что-то бормотал. На его голову и рот вечно садились мухи. Он всегда сидел в тележке. Иногда его вывозили в ней на улицу. Однажды, когда мы играли в футбол, мяч попал ему в лицо. Женщина вышла на улицу и начала нас проклинать. Она сказала, что мы намеренно ударили его мячом по лицу. Ребенка звали Сеймур. Моя мама говорила, что отец когда-то любил ту женщину. Я радовался тому, что мой отец не женился на этой худой, смуглой женщине с волосатыми ногами. Я думал, что вместо меня у них родился бы ребенок с отклонениями. Мои глупые выводы объяснялись тем, что этот ребенок был моим тезкой. Когда инвалида Сеймура с тонкими руками и ногами, вывозили в тележке во двор, я прогонял мух с его головы, рта, ушей. Тем самым, я как будто бы делал что-то доброе для самого себя. Все говорили, что этот ребенок долго не проживет. Однажды ребенок умер. Женщина не кричала, не царапала себе лицо, не рвала волос. Если бы она закричала, мы бы услышали. Если бы исцарапала лицо, на нем остались бы следы. Женщина была готова к смерти своего сына. Женщина пришла к нам во двор и попросила отца сделать гроб. Отец быстро смастерил гроб и ушел по делам. Был уже полдень, а за гробом все не приходили. Мы играли во дворе в прятки. Я искал место, чтобы спрятаться. Заметил гроб. Побежал и спрятался в гробу своего тезки. Гроб был маленьким. Я туда еле поместился. Мой брат долго искал меня во дворе, наконец, нашел меня в гробу. Он закричал: «Нашел, нашел!». Когда я выходил из гроба, меня увидела мама. Это сильно ее напугало. Она подошла и схватила меня за чуб. Сильно ударила по лицу. От соприкосновения моих зубов с ее золотым кольцом раздался странный звук. Этот звук до сих пор у меня в ушах...
Отец, хотя и сильно пил, но очень боялся Аллаха. В те времена мастера обедали в домах, где работали. Так было принято. Когда отец работал в домах у вдов, он никогда не обедал. Есть хлеб вдовы, в доме, где не было мужчины, считалось большим грехом.
Когда мы готовили шашлык во дворе, отец всегда посылал часть соседям. Потому что запах шашлыка охватывал всю округу. По соседству с нами жила семья без отца. Вдова одна растила пять дочерей и сына. Шашлык в тот дом большей частью относил я. Мне с трудом удавалось вручить им тарелку с шашлыком. Они были бедными, но гордыми. Девочки вели себя очень достойно. Сын был примерно одного со мной возраста. Однажды я опять отнес им шашлык. Девочки не хотели принять угощение. А я сказал, что мой отец сильно рассердится. Девочки взяли тарелку. Я обрадовался и пошел обратно. Но дойдя до калитки, вернулся. Хотел спросить у их брата, когда он выйдет во двор. Мы часто играли вместе. Толкнув дверь, я увидел самую грустную картину в своей жизни. Члены этой семьи, с трудом принявшей у меня тарелку с шашлыком, ссорились из-за кусков мяса. Увидев меня в дверях, они застыли. Все в один миг покраснели. Это было ужасное зрелище. Я ничего не мог сказать. Было очень неловко. Я проклинал себя за то, что вернулся. Спина вспотела. Сердце сжалось от боли. Я застыл. Наконец, я заставил себя спросить у него:
- Когда выйдешь на улицу?
- Скоро.
Я побежал домой. И от стыда два дня не выходил на улицу. Я уже тогда чувствовал, что этот случай оставит след в моей душе.
Я вспомнил музей. Музей располагался в парке Победы, за большим камнем, на котором белой краской было написано 1941-1945. Нагулявшись в парке, мы заходили в музей. Летом в музее было прохладно, а зимой - тепло. Там был странный воздух. Там было аккуратно и это мне нравилось. В музее работали красивые девушки. Они не были похожи на других девушек. Они как будто пришли из средних веков. Вход в музей стоил 15 копеек. Но нас в музей часто пускали бесплатно. В музее был неудачно изготовленный макет Азыхской пещеры. Там обезьяноподобные люди ели, собравшись у костра. В руке у каждого была большая кость. Эти обезьяны были больше похожи на людей, превратившихся в обезьян, чем на обезьян, эволюционирующих в людей. Вместо костра горела свеча. Ее пламя было покрыто красным стеклянным абажуром. И на стеклянном абажуре лежали маленькие ветки деревьев и щепки.
Когда мы в очередной раз были в музее, мой двоюродный брат совершил безумный поступок. С нами был маленький мальчик. Он, узнав, что мы идем в музей, заплакал, и сумел вымолить у матери 20 копеек. Мать поручила ребенка нам, несколько раз попросив позаботиться о нем. Ребенок получал удовольствие от того, что гуляет с большими ребятами. В музее мой двоюродный брат внезапно взял мальчика на руки бросил его внутрь макета Азыхской пещеры, к обезьянам. Ребенок сильно испугался и в ужасе, страшно закричал. Работники музея побежали к нам. Они вытащили ребенка. Одна из девушек дала воды дрожавшему от страха мальчику. Он побледнел и не мог говорить. А мой двоюродный брат смеялся. Сотрудники музея прогнали нас из музея и больше нас туда не пускали...
Я вспомнил Бакинский зоопарк. Я только начинал работать в газете. Меня послали в зоопарк подготовить репортаж. Наши редакторы, проверяя молодых журналистов, почему-то посылали их в зоопарк написать репортаж. Я туда пошел не один. Взял с собой девушку, с которой только познакомился. Я держал девушку за руку. Но мы пока еще не целовались. Между нами была дистанция. Даже обращались друг к другу на «Вы». Рассматривая животных, мы подошли к клетке с обезьянами. Я делал отметки в блокноте. Девушка вытащила из сумки конфеты и отдала одной из обезьян. Хотя в зоопарке было запрещено давать животным конфеты, печенье и другую еду. У каждой клетки было установлено соответствующее письменное предупреждение. Я слышал, что молодые люди приходят в зоопарк целоваться. Я искал тихое, безлюдное место. Поставил перед собой цель поцеловать девушку. Стоя перед клеткой с обезьянами я представлял себе, как это произойдет. И тут самец начал «делать дело» с самкой. Девушка сильно засмущалась и покраснела. А я завидовал храбрости самца, его свободе. Несмотря на то, что он был в клетке, он был смелее, свободнее меня. Я написал в репортаже и о свободной любви обезьян, но редактор удалил эти строки...
Я вспомнил младшего брата. Когда летали военные вертолеты, мой брат сильно пугался, бежал и закрывал ворота во двор изнутри...
Вам приходилось когда-нибудь проходить мимо своей бывшей военной части? Я проходил. Я попросил водителя остановить машину. Посмотрел на забор военной части. Я так тосковал, когда был по ту сторону забора. В год, когда я отправился на военную службу, резко наступили холода. Мое тело не было готово к зиме. Ночью, залезая в постель, я весь сжимался, не двигался. После того, как теплом моего тела одеяло и матрац согревались, я потихоньку начинал протягивать ноги. По ночам было особенно тоскливо.
Перед казармой горел яркий фонарь. Я любил курить, стоя под его светом. Нас кормили некачественной едой, без мяса и масла. Мы много шутили по поводу низкого качества подаваемой нам еды, и считали, что этим бросаем вызов судьбе. Как-то меня назначили дежурным в штаб. Копаясь от нечего делать в старых бумагах, я обнаружил книгу Лермонтова «Герой нашего времени». Я был рад обнаружить среди этой серости свое любимое произведение. Попытался представить, каким образом книга попала в штаб. Я перечитал ее залпом. Но меня ждал неприятный сюрприз. В книге не было моего самого любимого отрывка - монолога Печорина. Кто-то вырвал именно эти страницы. Это меня сразило, я сильно огорчился. Я взял бумагу, записал, что помнил из монолога Печорина и положил между страницами книги. Это немного успокоило меня.
В нашем квартале жила неряшливая, бедная семья. Муж работал парикмахером. А жена держала домашних птиц, выращивала овощи. Ноги этой худой, смуглой женщины были волосатыми, как у мужчин. Она совершенно не следила за собой. Ее одежда всегда была грязной. У них был один сын. Ребенок родился инвалидом. Его ноги и руки были очень тонкими. Он не мог говорить. Что-то бормотал. На его голову и рот вечно садились мухи. Он всегда сидел в тележке. Иногда его вывозили в ней на улицу. Однажды, когда мы играли в футбол, мяч попал ему в лицо. Женщина вышла на улицу и начала нас проклинать. Она сказала, что мы намеренно ударили его мячом по лицу. Ребенка звали Сеймур. Моя мама говорила, что отец когда-то любил ту женщину. Я радовался тому, что мой отец не женился на этой худой, смуглой женщине с волосатыми ногами. Я думал, что вместо меня у них родился бы ребенок с отклонениями. Мои глупые выводы объяснялись тем, что этот ребенок был моим тезкой. Когда инвалида Сеймура с тонкими руками и ногами, вывозили в тележке во двор, я прогонял мух с его головы, рта, ушей. Тем самым, я как будто бы делал что-то доброе для самого себя. Все говорили, что этот ребенок долго не проживет. Однажды ребенок умер. Женщина не кричала, не царапала себе лицо, не рвала волос. Если бы она закричала, мы бы услышали. Если бы исцарапала лицо, на нем остались бы следы. Женщина была готова к смерти своего сына. Женщина пришла к нам во двор и попросила отца сделать гроб. Отец быстро смастерил гроб и ушел по делам. Был уже полдень, а за гробом все не приходили. Мы играли во дворе в прятки. Я искал место, чтобы спрятаться. Заметил гроб. Побежал и спрятался в гробу своего тезки. Гроб был маленьким. Я туда еле поместился. Мой брат долго искал меня во дворе, наконец, нашел меня в гробу. Он закричал: «Нашел, нашел!». Когда я выходил из гроба, меня увидела мама. Это сильно ее напугало. Она подошла и схватила меня за чуб. Сильно ударила по лицу. От соприкосновения моих зубов с ее золотым кольцом раздался странный звук. Этот звук до сих пор у меня в ушах...
Отец, хотя и сильно пил, но очень боялся Аллаха. В те времена мастера обедали в домах, где работали. Так было принято. Когда отец работал в домах у вдов, он никогда не обедал. Есть хлеб вдовы, в доме, где не было мужчины, считалось большим грехом.
Когда мы готовили шашлык во дворе, отец всегда посылал часть соседям. Потому что запах шашлыка охватывал всю округу. По соседству с нами жила семья без отца. Вдова одна растила пять дочерей и сына. Шашлык в тот дом большей частью относил я. Мне с трудом удавалось вручить им тарелку с шашлыком. Они были бедными, но гордыми. Девочки вели себя очень достойно. Сын был примерно одного со мной возраста. Однажды я опять отнес им шашлык. Девочки не хотели принять угощение. А я сказал, что мой отец сильно рассердится. Девочки взяли тарелку. Я обрадовался и пошел обратно. Но дойдя до калитки, вернулся. Хотел спросить у их брата, когда он выйдет во двор. Мы часто играли вместе. Толкнув дверь, я увидел самую грустную картину в своей жизни. Члены этой семьи, с трудом принявшей у меня тарелку с шашлыком, ссорились из-за кусков мяса. Увидев меня в дверях, они застыли. Все в один миг покраснели. Это было ужасное зрелище. Я ничего не мог сказать. Было очень неловко. Я проклинал себя за то, что вернулся. Спина вспотела. Сердце сжалось от боли. Я застыл. Наконец, я заставил себя спросить у него:
- Когда выйдешь на улицу?
- Скоро.
Я побежал домой. И от стыда два дня не выходил на улицу. Я уже тогда чувствовал, что этот случай оставит след в моей душе.
Я вспомнил музей. Музей располагался в парке Победы, за большим камнем, на котором белой краской было написано 1941-1945. Нагулявшись в парке, мы заходили в музей. Летом в музее было прохладно, а зимой - тепло. Там был странный воздух. Там было аккуратно и это мне нравилось. В музее работали красивые девушки. Они не были похожи на других девушек. Они как будто пришли из средних веков. Вход в музей стоил 15 копеек. Но нас в музей часто пускали бесплатно. В музее был неудачно изготовленный макет Азыхской пещеры. Там обезьяноподобные люди ели, собравшись у костра. В руке у каждого была большая кость. Эти обезьяны были больше похожи на людей, превратившихся в обезьян, чем на обезьян, эволюционирующих в людей. Вместо костра горела свеча. Ее пламя было покрыто красным стеклянным абажуром. И на стеклянном абажуре лежали маленькие ветки деревьев и щепки.
Когда мы в очередной раз были в музее, мой двоюродный брат совершил безумный поступок. С нами был маленький мальчик. Он, узнав, что мы идем в музей, заплакал, и сумел вымолить у матери 20 копеек. Мать поручила ребенка нам, несколько раз попросив позаботиться о нем. Ребенок получал удовольствие от того, что гуляет с большими ребятами. В музее мой двоюродный брат внезапно взял мальчика на руки бросил его внутрь макета Азыхской пещеры, к обезьянам. Ребенок сильно испугался и в ужасе, страшно закричал. Работники музея побежали к нам. Они вытащили ребенка. Одна из девушек дала воды дрожавшему от страха мальчику. Он побледнел и не мог говорить. А мой двоюродный брат смеялся. Сотрудники музея прогнали нас из музея и больше нас туда не пускали...
Я вспомнил Бакинский зоопарк. Я только начинал работать в газете. Меня послали в зоопарк подготовить репортаж. Наши редакторы, проверяя молодых журналистов, почему-то посылали их в зоопарк написать репортаж. Я туда пошел не один. Взял с собой девушку, с которой только познакомился. Я держал девушку за руку. Но мы пока еще не целовались. Между нами была дистанция. Даже обращались друг к другу на «Вы». Рассматривая животных, мы подошли к клетке с обезьянами. Я делал отметки в блокноте. Девушка вытащила из сумки конфеты и отдала одной из обезьян. Хотя в зоопарке было запрещено давать животным конфеты, печенье и другую еду. У каждой клетки было установлено соответствующее письменное предупреждение. Я слышал, что молодые люди приходят в зоопарк целоваться. Я искал тихое, безлюдное место. Поставил перед собой цель поцеловать девушку. Стоя перед клеткой с обезьянами я представлял себе, как это произойдет. И тут самец начал «делать дело» с самкой. Девушка сильно засмущалась и покраснела. А я завидовал храбрости самца, его свободе. Несмотря на то, что он был в клетке, он был смелее, свободнее меня. Я написал в репортаже и о свободной любви обезьян, но редактор удалил эти строки...