# Суровая сказка правдивого сказочника
Усиливающийся с каждым днем артиллерийский огонь создавал условия для того, чтобы люди, не стесняясь, спокойно покидали свои дома. Многие после захода солнца уезжали ночевать в ближайших селах. Люди, боясь внезапной атаки, проводили ночи в относительно безопасных местах, и утром возвращались в райцентр. По ночам улицы пустели. Каждый звук, шелест птичьих крыльев, шорох падающих с деревьев листьев создавали впечатление громкого шума и пугали человека до смерти. Пользующиеся случаем, умеющие без стыда получать выгоду из создавшегося положения люди, заходили в дома, воровали и уносили все, что попадет под руку (одеяла, матрацы, водные насосы, столы, бытовые приборы). На центральных улицах в разведенные солдатами костры бросали столы, стулья, бочки, колеса. День ото дня яснее слышались звуки пуль, позиционные бои приближались к райцентру. Сдавшие позиции солдаты с забинтованными головами, руками, собирались на привокзальной площади, грустно курили, кричали, ругались. Потом рассаживались по машинам и ехали отвоевывать утерянное.
Один случай запомнился мне особенно. Рота, потерпевшая поражение в бою потерявшая позицию, стояла на привокзальной площади. Лил сильный дождь. Промокшие до нитки солдаты посчитали излишним стать под навес или дерево, чтобы уберечься от дождя. Напротив, дождь каким-то образом успокаивал их. Они беспрерывно курили. Какой-то человек в гражданской одежде подошел к солдатам и раздал им сигареты. Один из солдат был ранен в плечо. Из его, кое-как, поспешно перевязанной, раны, сочилась кровь. Каждый из них был одет как хотел. На свои шапки, лацканы пиджаков они прикрепили различные значки, звезды, блестящие железки. Один из них прикрепил к смешной клетчатой шапке, взятой из дома культуры, гусиное перо. Он почему-то выкрасил свои сапоги в красный цвет. Он был похож на веселого партизана из советских фильмов о Второй Мировой войне – развлекающий друзей в обычное время и становившийся серьезным во время боя. Он был сильно напуган. Для того, чтобы скрыть свой страх, сыпал неуместными шутками. Каждое его движение - от курения сигареты до ругани свидетельствовало о том, что на этой войне он случайный человек. Романтика войны вынудила этого человека взять в руки оружие, и дороги назад, к прежней жизни, уже не было.
Они ждали своего командира. Каждый выглядел так, словно был готов принять свое наказание. Они время от времени выдвигали предложения относительно того, как, каким путем вернуть утраченную позицию. Поднимался шум. Разговоры заканчивались бранью. Колеса резко въехавшей на вокзал и моментально остановившейся военной машины обиженно заскрежетали. Вышедший из машины офицер в ранге майора держал в руке пистолет. Офицер, дабы придать своим словам, ситуации серьезность, вначале несколько раз выстрелил в воздух. Он выругался. Закричал. Потом голос его смягчился. Дал солдатам час времени для того, чтобы вернуть позицию. Когда солдаты садились в кузов машины «ГАЗ-51», офицер приказал раненому в плечо солдату, из кое-как перевязанной раны которого сочилась кровь, пойти в госпиталь. Но раненый солдат не подчинился приказу. С помощью товарищей он залез в кузов.
Машине, везущей солдат в бой, оставалось 50-60 метров до того, как свернуть от места, называемого «Дордйол» в село Д., как один из солдат, с задних рядов повернувшись, посмотрел назад и выстрелил в воздух. Этот его поступок можно было расценить как угодно. Лично для меня смысл его поступка заключался в самоутешении человека, идущего на смерть, в попытке преодолеть страх. Через какое-то время послышались звуки пуль. Прямо возле райцентра начались бои за очередную позицию. 4 танка марки «T-72» и 2 боевые машины БМП, минуя привокзальную площадь, поехали в сторону, откуда были слышны звуки пуль. Когда машины исчезли из виду, на райцентр начали падать снаряды. Обстрел продолжался до полуночи. Потом опустилась такая тишина, что стало в тысячу раз страшнее звуков снарядов. На улицы, по которым некогда носились велосипеды, судачили и сплетничали женщины, кричали и веселились дети, опустилась ужасная, убийственная тишина. Такая тишина наступает только во время войны, после боя. Нигде больше нельзя столкнуться с такой убийственной тишиной. В такой тишине в горле пересыхает от внезапного мяуканья безумной кошки. Обычное мяуканье кошки зовет человека к смерти, к избавлению, через смерть, от всего, зовет к вечному покою. Встреча на осиротевших улицах с человеком, которого раньше ненавидел, которого не хотел видеть, безмерно радует.
Выпущенные на улицу - на свободу, преданные собаки, оставшиеся без хозяев, возвращались домой, но не найдя ничего съестного, снова уходили в горы и долины. Собаки, которые в мирное время лаяли на каждого вошедшего во двор человека и злобно грызли цепь, и словно говоря хозяину, «смотри, какая я злая», завидев на улице человека, виляли хвостом и с мольбой в глазах просили еды. Солдаты или отстреливали или кормили хлебом бродящих по улице, не привыкших к свободе, не имеющих опыта в поиске еды собак. Судьба собак зависела от характера или настроения встретившихся им солдат. Голод вынуждал собак не стоять на месте, постоянно бродить по пустым улицам и долам. Верные собаки, с надеждой на то, что «все наладилось», возвращались домой, но не находили ни хозяина, ни еды. А когда начинался обстрел, скуля, убегали и прятались.
Бесхозные дворы быстро зарастали травой и кустарником. Дом - странная постройка. Когда из него уходит человек, окна словно начинают зиять, а стены сгибаются. Дома, из которых исчезло дыхание человека, согнув, подобно старикам, спины, приняли жалкий вид. Кажется, даже птицы не клевали фрукты так вдохновенно, как раньше. Словно птицы тосковали по тому, чтобы из-за деревьев внезапно вышел и закричал хозяин сада, бросив в них камнем или куском от дерева. Глупо говорить от имени птиц. Во всяком случае, мне казалось, что птицы очень хотят услышать крики хозяина сада, хотят, чтобы он вышел и запустил в них чем-то.
Каждый покидал свой дом по-своему. Я провел ладонями по деревьям в саду, по камням и стенам, цветочным кустам, в последний раз выпил воды из нашего колодца. Я не хотел, чтобы хоть одно дерево, стена, куст были в обиде на меня. Каждое дерево, куст, камень были наполнены для меня смыслом, символом, историей. Насыпав в бассейн ведро песка, я долго смотрел на своих любимых рыб. Некоторых я поймал сам. Других откуда-то принес или получил в подарок от дедушки. Когда к нам приходила коллега моей матери, молоканка тетя Рая, она развлекалась тем, что кормила рыб хлебными крошками. Она всегда говорила: «Какие красивые рыбки! Я готова родить от этих рыб троих детей».
Оглядев все в последний раз, я глазами попрощался со всем и вышел со двора. Остановился у желтых ворот с цифрой 15. Поднял брошенный справа от ворот, пробитый дождевой водой камень и заглянул под него. Просто так. Пусть мой читатель, положа руку на сердце, вспомнит, что и в его жизни было много действий, не имевших конкретной цели. Я зашагал к вокзалу. Старая П., даже сама не знавшая, сколько ей лет, сидела на пороге своего дома и дымила сигаретой. Старухи есть всегда. Разрушились дома, сгорели школы, сколько людей умерло, дороги заросли сорняком, а эта старуха оставалась такой же, какой я видел ее, только открыв глаза. Ее сыновья, дочери, внуки, покидая райцентр, не взяли старуху с собой. Их можно было понять. Может, старуха сама не захотела уйти из своего дома. Нависла ужасная тишина. Это была такая тишина, в которой будто слышалось, как хрустят загнивающие кости старухи. Она была похожа на клочок земли. Как будто в этот клочок земли была воткнута сигарета. Из глубоких морщин на лице пробивались ветром занесенные случайные ростки. Она была настолько старой, что казалось, вот-вот рассыплется и смешается с землей. Этот клочок земли чуть двинулся. Земля подала голос: «Чей ты сын?».
Старуха спросила и засмеялась. Причина ее смеха, похожего и на щенячий лай и на кудахтанье курицы, была неизвестна даже ей самой. Старуха задавала этот вопрос каждому, кого довелось повстречать. Назови я имя моего отца, она бы не вспомнила. Она вспоминала увиденных людей только когда была в своем уме.
- Бейляра.
- Немца Бейляра?
- Да, Немца Бейляра.
Мой дед участвовал во Второй Мировой войне и дошел до Берлина. Все называли его Немец Бейляр. Он был ранен в Польше. Каждый год, накануне Дня Победы дедушке присылали из Польши подарок в деревянной коробке. В ней каждый раз была странная одежда, игрушки. У деда было много внуков. Он не знал, кому что подарить. Злился и ругал поляков.
Пожившая на свете и заживо превратившаяся в землю старуха, выкурила сигарету и зажгла новую. Сколько себя помню, всегда видел ее такой, курящей сигарету. Никто не помнит, когда провинциальные старухи начинают курить. Всякому, кажется, что они родились с сигаретой во рту. Невозможно представить их девушками, девочками. Но старуха П., ввиду своей долгой жизни, стала одна из людей, пробуждающих в других интерес. Если когда-то такие люди и не отличались от общей массы, то в какой-то момент они начинают выглядеть необычно, не похоже ни на одно из живых существ. Если бы старуха П. внезапно появилась бы в другом селе, люди посчитали бы ее неизвестным существом, сильно испугались бы и, наверное, застрелили бы из ружья. Вот кто под самый конец остался в нашем шумном квартале. Старуха, будучи живой, превратившаяся в землю, курившая сигареты, возраста которой никто не знал.
Я пошел дальше. Дойдя до того места, где начинался квартал, посмотрел на дворы, дома, на долину, где прошло мое детство. Все казалось таким знакомым и в то же время уже очень далеким. Значит, так было уже когда-то, когда кипучие, шумные города, села, чьи-то родные места превращались в вот такие руины. Читая на уроках истории о городах, стертых с лица земли, я не до конца осознавал, что это такое. Все произошло у меня на глазах. Я своими глазами увидел, как шумный город превратился в руины. В квартале, где мы жили, раньше находилось кладбище. Мой дедушка говорил: «Не стройте там дом, не будет там счастья». Когда мы рыли колодец, туалет, из-под земли выходили могильные плиты, а из-под них кости похороненных когда-то людей. Сейчас же сама земля превратилась в кладбище.
Дорога оттуда, где начинался квартал, тянулась прямиком к вершине горы М., сливаясь там с горизонтом. В тот день мир для меня заканчивался там, где дорога сливалась с горизонтом...
Из-за того, что я не раз, снова и снова вспоминал каждый проведенный в райцентре день, я так четко и бушующе-страстно ощущаю каждую минуту прошедших лет, словно все это было вчера. Я вспоминаю те дни как суровую сказку милосердного, но мучающегося своей правдивостью сказочника. Стоит ли записывать эти воспоминания? Попытка выразить словами воспоминания сама по себе слишком мучительна, это вынуждает меня пропускать все эти ужасы через себя, и вдвойне больно снова чувствовать пережитое и увиденное. Если бы я только мог переложить на бумагу въевшиеся внутрь, в душу воспоминания! У меня не хватает на это таланта, сил. Тяжесть произошедшего угнетает, давит на меня. Я чувствую, что описание получается блеклым и безжизненным...
Один случай запомнился мне особенно. Рота, потерпевшая поражение в бою потерявшая позицию, стояла на привокзальной площади. Лил сильный дождь. Промокшие до нитки солдаты посчитали излишним стать под навес или дерево, чтобы уберечься от дождя. Напротив, дождь каким-то образом успокаивал их. Они беспрерывно курили. Какой-то человек в гражданской одежде подошел к солдатам и раздал им сигареты. Один из солдат был ранен в плечо. Из его, кое-как, поспешно перевязанной, раны, сочилась кровь. Каждый из них был одет как хотел. На свои шапки, лацканы пиджаков они прикрепили различные значки, звезды, блестящие железки. Один из них прикрепил к смешной клетчатой шапке, взятой из дома культуры, гусиное перо. Он почему-то выкрасил свои сапоги в красный цвет. Он был похож на веселого партизана из советских фильмов о Второй Мировой войне – развлекающий друзей в обычное время и становившийся серьезным во время боя. Он был сильно напуган. Для того, чтобы скрыть свой страх, сыпал неуместными шутками. Каждое его движение - от курения сигареты до ругани свидетельствовало о том, что на этой войне он случайный человек. Романтика войны вынудила этого человека взять в руки оружие, и дороги назад, к прежней жизни, уже не было.
Они ждали своего командира. Каждый выглядел так, словно был готов принять свое наказание. Они время от времени выдвигали предложения относительно того, как, каким путем вернуть утраченную позицию. Поднимался шум. Разговоры заканчивались бранью. Колеса резко въехавшей на вокзал и моментально остановившейся военной машины обиженно заскрежетали. Вышедший из машины офицер в ранге майора держал в руке пистолет. Офицер, дабы придать своим словам, ситуации серьезность, вначале несколько раз выстрелил в воздух. Он выругался. Закричал. Потом голос его смягчился. Дал солдатам час времени для того, чтобы вернуть позицию. Когда солдаты садились в кузов машины «ГАЗ-51», офицер приказал раненому в плечо солдату, из кое-как перевязанной раны которого сочилась кровь, пойти в госпиталь. Но раненый солдат не подчинился приказу. С помощью товарищей он залез в кузов.
Машине, везущей солдат в бой, оставалось 50-60 метров до того, как свернуть от места, называемого «Дордйол» в село Д., как один из солдат, с задних рядов повернувшись, посмотрел назад и выстрелил в воздух. Этот его поступок можно было расценить как угодно. Лично для меня смысл его поступка заключался в самоутешении человека, идущего на смерть, в попытке преодолеть страх. Через какое-то время послышались звуки пуль. Прямо возле райцентра начались бои за очередную позицию. 4 танка марки «T-72» и 2 боевые машины БМП, минуя привокзальную площадь, поехали в сторону, откуда были слышны звуки пуль. Когда машины исчезли из виду, на райцентр начали падать снаряды. Обстрел продолжался до полуночи. Потом опустилась такая тишина, что стало в тысячу раз страшнее звуков снарядов. На улицы, по которым некогда носились велосипеды, судачили и сплетничали женщины, кричали и веселились дети, опустилась ужасная, убийственная тишина. Такая тишина наступает только во время войны, после боя. Нигде больше нельзя столкнуться с такой убийственной тишиной. В такой тишине в горле пересыхает от внезапного мяуканья безумной кошки. Обычное мяуканье кошки зовет человека к смерти, к избавлению, через смерть, от всего, зовет к вечному покою. Встреча на осиротевших улицах с человеком, которого раньше ненавидел, которого не хотел видеть, безмерно радует.
Выпущенные на улицу - на свободу, преданные собаки, оставшиеся без хозяев, возвращались домой, но не найдя ничего съестного, снова уходили в горы и долины. Собаки, которые в мирное время лаяли на каждого вошедшего во двор человека и злобно грызли цепь, и словно говоря хозяину, «смотри, какая я злая», завидев на улице человека, виляли хвостом и с мольбой в глазах просили еды. Солдаты или отстреливали или кормили хлебом бродящих по улице, не привыкших к свободе, не имеющих опыта в поиске еды собак. Судьба собак зависела от характера или настроения встретившихся им солдат. Голод вынуждал собак не стоять на месте, постоянно бродить по пустым улицам и долам. Верные собаки, с надеждой на то, что «все наладилось», возвращались домой, но не находили ни хозяина, ни еды. А когда начинался обстрел, скуля, убегали и прятались.
Бесхозные дворы быстро зарастали травой и кустарником. Дом - странная постройка. Когда из него уходит человек, окна словно начинают зиять, а стены сгибаются. Дома, из которых исчезло дыхание человека, согнув, подобно старикам, спины, приняли жалкий вид. Кажется, даже птицы не клевали фрукты так вдохновенно, как раньше. Словно птицы тосковали по тому, чтобы из-за деревьев внезапно вышел и закричал хозяин сада, бросив в них камнем или куском от дерева. Глупо говорить от имени птиц. Во всяком случае, мне казалось, что птицы очень хотят услышать крики хозяина сада, хотят, чтобы он вышел и запустил в них чем-то.
Каждый покидал свой дом по-своему. Я провел ладонями по деревьям в саду, по камням и стенам, цветочным кустам, в последний раз выпил воды из нашего колодца. Я не хотел, чтобы хоть одно дерево, стена, куст были в обиде на меня. Каждое дерево, куст, камень были наполнены для меня смыслом, символом, историей. Насыпав в бассейн ведро песка, я долго смотрел на своих любимых рыб. Некоторых я поймал сам. Других откуда-то принес или получил в подарок от дедушки. Когда к нам приходила коллега моей матери, молоканка тетя Рая, она развлекалась тем, что кормила рыб хлебными крошками. Она всегда говорила: «Какие красивые рыбки! Я готова родить от этих рыб троих детей».
Оглядев все в последний раз, я глазами попрощался со всем и вышел со двора. Остановился у желтых ворот с цифрой 15. Поднял брошенный справа от ворот, пробитый дождевой водой камень и заглянул под него. Просто так. Пусть мой читатель, положа руку на сердце, вспомнит, что и в его жизни было много действий, не имевших конкретной цели. Я зашагал к вокзалу. Старая П., даже сама не знавшая, сколько ей лет, сидела на пороге своего дома и дымила сигаретой. Старухи есть всегда. Разрушились дома, сгорели школы, сколько людей умерло, дороги заросли сорняком, а эта старуха оставалась такой же, какой я видел ее, только открыв глаза. Ее сыновья, дочери, внуки, покидая райцентр, не взяли старуху с собой. Их можно было понять. Может, старуха сама не захотела уйти из своего дома. Нависла ужасная тишина. Это была такая тишина, в которой будто слышалось, как хрустят загнивающие кости старухи. Она была похожа на клочок земли. Как будто в этот клочок земли была воткнута сигарета. Из глубоких морщин на лице пробивались ветром занесенные случайные ростки. Она была настолько старой, что казалось, вот-вот рассыплется и смешается с землей. Этот клочок земли чуть двинулся. Земля подала голос: «Чей ты сын?».
Старуха спросила и засмеялась. Причина ее смеха, похожего и на щенячий лай и на кудахтанье курицы, была неизвестна даже ей самой. Старуха задавала этот вопрос каждому, кого довелось повстречать. Назови я имя моего отца, она бы не вспомнила. Она вспоминала увиденных людей только когда была в своем уме.
- Бейляра.
- Немца Бейляра?
- Да, Немца Бейляра.
Мой дед участвовал во Второй Мировой войне и дошел до Берлина. Все называли его Немец Бейляр. Он был ранен в Польше. Каждый год, накануне Дня Победы дедушке присылали из Польши подарок в деревянной коробке. В ней каждый раз была странная одежда, игрушки. У деда было много внуков. Он не знал, кому что подарить. Злился и ругал поляков.
Пожившая на свете и заживо превратившаяся в землю старуха, выкурила сигарету и зажгла новую. Сколько себя помню, всегда видел ее такой, курящей сигарету. Никто не помнит, когда провинциальные старухи начинают курить. Всякому, кажется, что они родились с сигаретой во рту. Невозможно представить их девушками, девочками. Но старуха П., ввиду своей долгой жизни, стала одна из людей, пробуждающих в других интерес. Если когда-то такие люди и не отличались от общей массы, то в какой-то момент они начинают выглядеть необычно, не похоже ни на одно из живых существ. Если бы старуха П. внезапно появилась бы в другом селе, люди посчитали бы ее неизвестным существом, сильно испугались бы и, наверное, застрелили бы из ружья. Вот кто под самый конец остался в нашем шумном квартале. Старуха, будучи живой, превратившаяся в землю, курившая сигареты, возраста которой никто не знал.
Я пошел дальше. Дойдя до того места, где начинался квартал, посмотрел на дворы, дома, на долину, где прошло мое детство. Все казалось таким знакомым и в то же время уже очень далеким. Значит, так было уже когда-то, когда кипучие, шумные города, села, чьи-то родные места превращались в вот такие руины. Читая на уроках истории о городах, стертых с лица земли, я не до конца осознавал, что это такое. Все произошло у меня на глазах. Я своими глазами увидел, как шумный город превратился в руины. В квартале, где мы жили, раньше находилось кладбище. Мой дедушка говорил: «Не стройте там дом, не будет там счастья». Когда мы рыли колодец, туалет, из-под земли выходили могильные плиты, а из-под них кости похороненных когда-то людей. Сейчас же сама земля превратилась в кладбище.
Дорога оттуда, где начинался квартал, тянулась прямиком к вершине горы М., сливаясь там с горизонтом. В тот день мир для меня заканчивался там, где дорога сливалась с горизонтом...
Из-за того, что я не раз, снова и снова вспоминал каждый проведенный в райцентре день, я так четко и бушующе-страстно ощущаю каждую минуту прошедших лет, словно все это было вчера. Я вспоминаю те дни как суровую сказку милосердного, но мучающегося своей правдивостью сказочника. Стоит ли записывать эти воспоминания? Попытка выразить словами воспоминания сама по себе слишком мучительна, это вынуждает меня пропускать все эти ужасы через себя, и вдвойне больно снова чувствовать пережитое и увиденное. Если бы я только мог переложить на бумагу въевшиеся внутрь, в душу воспоминания! У меня не хватает на это таланта, сил. Тяжесть произошедшего угнетает, давит на меня. Я чувствую, что описание получается блеклым и безжизненным...