ТЕРМИНЫ РАССЧИТАНЫ ТОЛЬКО НА УПРАВЛЕНИЕ СОЗНАНИЕМ ВНУТРЕННЕГО ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ
Вопрос урегулирования конфликтов для Грузии – сегодня по-прежнему крайне актуален. Социологические опросы свидетельствуют о том, что восстановление территориальной целостности остается одним из главных приоритетов для населения страны. В частности, согласно исследованию NDI, в ноябре 2012 года таких граждан оказалось 29 процентов. К примеру, вопрос зарплаты, согласно этому же исследованию, волнует только 15 процентов респондентов, а права человека и свобода СМИ – и вовсе лишь 13 и 5 процентов соответственно.
Именно поэтому теме урегулирования конфликтов политические силы, идущие во власть, непременно уделяют особое внимание. А если выражаться откровенно – на этой теме они зачастую просто спекулируют. И терминология, используемая, в том числе, политиками, а также представителями четвертой власти, может свидетельствовать об истинных мотивах такого урегулирования.
В этой связи хочу обратиться к науке ;) Есть такая дисциплина – психолингвистика. Она изучает взаимоотношение языка, мышления и сознания. Представители одной из школ этой науки считают, что организация «процесса производства речи» состоит из нескольких фаз: мотивация – мысль – внутреннее слово – реализация. То есть, первична – мотивация. Мы произносим слово, потому что нас на это что-то побуждает. Думаю, это – ключевой элемент в понимании и правильном толковании терминологии, используемой, в том числе, при урегулировании конфликтов.
Ведь зачастую, слова, вроде бы направленные на решение проблемы, только усугубляли ее. В начале 90-х многие термины если не разжигали конфликты, то активно подогревали их. В качестве примера приведу ситуацию вокруг Южной Осетии. Тогда власти Грузии, ликвидировав автономный статус региона, решили также изменить его название. В обиход вошел термин Самачабло – т.е. урочище князей Мачабели. Он до сих пор используется некоторыми, на мой взгляд, ангажированными политиками и журналистами.
Позже в публичных речах это название было заменено на более, казалось бы, политкорректное «Цхинвальский регион». Тем не менее, до сегодняшнего дня, в том числе на самом высоком уровне, продолжает использоваться и более привычное название – «Южная Осетия». Более того, в мае 2007 года это название получило определенный правовой статус. Тогда была создана временная администрация бывшей Югоосетинской автономной области. Сегодня в нормативных актах используется следующая форма: Цхинвальский регион / Южная Осетия. Можно сказать – компромиссный вариант.
В целом, в 90-е годы 20-го века для Южного Кавказа были характерны войны топОнимов. В той же Южной Осетии названия населенных пунктов переделывались на осетинский лад: Джава – Дзау, Кваиси – Квайса и т.д. То же самое происходило в Абхазии. Но, пожалуй, знаковым и показательным стало использование топонимов Сухум и Цхинвал в российских СМИ и в заявлениях официальных лиц России. После признания независимости Абхазии и Южной Осетии со стороны Москвы, эти топонимы были утверждены Федеральным агентством геодезии и картографии. Впрочем, по моим наблюдениям, в российских СМИ формы Сухуми и Цхинвали до сих пор используются чаще, чем Сухум и Цхинвал.
Вообще, августовская война, безусловно, стала водоразделом. Она, в частности, окончательно зафиксировала позицию официального Тбилиси в отношении конфликтов в Абхазии и Южной Осетии. В Грузии однозначно заявляют: стороны конфликта не Сухуми и Цхинвали, а Москва. Это отчасти мешает процессу урегулирования, поскольку ставит под сомнение необходимость участия в переговорах представителей де-факто властей Абхазии и Южной Осетии. Именно поэтому в так называемом женевском формате – на сегодняшний день единственной площадке переговоров по безопасности в регионе – участвуют не делегации, представляющие стороны конфликтов, а отдельные люди, персоны.
Кстати, новый госминистр по вопросам реинтеграции Паата Закареишвили считает использование слова «сторона» в отношении абхазов и осетин безобидным. В целом, после смены власти в Грузии в результате парламентских выборов, подход к урегулированию конфликтов несколько изменился. Это может сказаться и на использовании тех или иных терминов.
Стоит отметить, что название самого ведомства, которое непосредственно участвует в процессе урегулирования конфликтов, также оказалось в числе спорных или вызывающих споры. Аппарат госминистра по реинтеграции был создан по инициативе президента Грузии Михаила Саакашвили в январе 2008 года. Эта структура пришла на смену министерству по вопросам урегулирования конфликтов. И с самого начала такая смена названия вызвала недовольство в Абхазии и Южной Осетии. Представители де-факто властей отказались вести переговоры с ведомством, которое имеет в названии слово «реинтеграция».
Новые власти Грузии, судя по всему, ищут новые подходы. И новые термины. Впрочем, изменить название данного ведомства, как признался сам госминистр Паата Закареишвили, пока не удается, поскольку соответствующее решение должен принять именно президент Михаил Саакашвили. А, исходя из нынешней политической ситуации, можно понять, что делать этого он пока не собирается.
Еще одна правительственная структура с оригинальным названием: министерство по делам вынужденно перемещенных лиц с оккупированных территорий, расселения и беженцев. Хотя, как правило, СМИ и даже официальные лица используют более короткое и удобное словосочетание: министерство по делам беженцев. Тем не менее, такая форма не приветствуется. Официально в Грузии зарегистрировано лишь около пятисот беженцев. Остальные – люди, покинувшие свои дома в Абхазии и Южной Осетии – это вынужденно перемещенные лица или вынужденные переселенцы.
Возвращаясь к вопросу о роли, отводимой Абхазии и Южной Осетии в конфликтах, также стоит обратить внимание на терминологию, используемую в отношении фактических властей этих регионов. Если СМИ нечасто, но все-таки используют приставку де-факто перед словами «власти», «правительство», «президент» и т.д., то официальные лица этого практически не делают.
С правовой точки зрения есть государственные органы, признаваемые центральными властями, – это так называемое легитимное правительство Абхазии – Верховный совет Абхазской автономной республики, находящийся в изгнании. Что касается Южной Осетии, в мае 2007 года была создана временная администрация бывшей Югоосетинской автономной области. По сути, эти структуры являются лишь номинальными и фиктивными властями конфликтных регионов и никакими реальными полномочиями не обладают.
Что касается де-факто властей Абхазии и Южной Осетии, грузинские СМИ часто используют такие термины: сухумский, цхинвальский режим, сепаратисты, марионеточный режим. В отношении вооруженных формирований часто используется словосочетание «вооруженные группировки», «бандформирования».
Россию официальные лица и журналисты часто называют страной-оккупантом. Можно сказать, что в этом деле тон задает первое лицо государства – президент. Причем, само слово оккупация, а также производные от него слова, в одном предложении могут упоминаться несколько раз.
Вместе с тем, стоит обратить внимание на то, что использование этого термина имеет под собой правовую базу. Ситуации в Абхазии и Южной Осетии дана правовая оценка – в октябре 2008 года в Грузии был принят закон «Об оккупированных территориях».
Есть и другие эпитеты, которыми нарекают Россию. В частности, на сайте правительства Грузии я вычитал такое предложение: «несмотря на попытки российских империалистических сил, Абхазская автономная республика в правовом плане остается составной частью Грузии».
Впрочем, после парламентских выборов в Грузии сложились новые реалии. Нынешнее правительство одним из своих приоритетов назвало налаживание отношений с Россией. И в таких условиях кажется очевидным, что команда Бидзины Иванишвили будет избегать использования терминов, которые, с одной стороны – не очень принципиальны для Тбилиси, с другой – вызывают раздражение Москвы, а возможно также Сухуми и Цхинвали.
И если вновь вернуться к психолингвистике, я бы хотел разбить по фазам, скажем так: организацию «процесса производства терминологии». Она также будет состоять из нескольких фаз: мотивация (т.е. побуждение к действию) – мысль (осмысление всего процесса, обсуждение средств для достижения цели. Это может происходить как в правительственных структурах, так и в экспертных и журналистских кругах) – внутреннее слово (официальные или неофициальные директивы, или, к примеру, корпоративная традиция в СМИ – часть редакционной политики) – и, наконец, реализация (т.е. конечный продукт, слово).
Осмыслив эту цепочку, у меня возникают подозрения относительно того, почему власти или СМИ используют те или иные политические термины, касаясь ситуации вокруг конфликтов. Если учитывать то, что первична – мотивация, а слово – это только средство, способное ее выразить, становится очевидным, что терминология, напрямую касающаяся урегулирования конфликтов, как правило, рассчитана на управление сознанием внутреннего пользователя, нежели на решение самой проблемы.
Эдуард Азнауров
09-02-2013
Тбилиси
Именно поэтому теме урегулирования конфликтов политические силы, идущие во власть, непременно уделяют особое внимание. А если выражаться откровенно – на этой теме они зачастую просто спекулируют. И терминология, используемая, в том числе, политиками, а также представителями четвертой власти, может свидетельствовать об истинных мотивах такого урегулирования.
В этой связи хочу обратиться к науке ;) Есть такая дисциплина – психолингвистика. Она изучает взаимоотношение языка, мышления и сознания. Представители одной из школ этой науки считают, что организация «процесса производства речи» состоит из нескольких фаз: мотивация – мысль – внутреннее слово – реализация. То есть, первична – мотивация. Мы произносим слово, потому что нас на это что-то побуждает. Думаю, это – ключевой элемент в понимании и правильном толковании терминологии, используемой, в том числе, при урегулировании конфликтов.
Ведь зачастую, слова, вроде бы направленные на решение проблемы, только усугубляли ее. В начале 90-х многие термины если не разжигали конфликты, то активно подогревали их. В качестве примера приведу ситуацию вокруг Южной Осетии. Тогда власти Грузии, ликвидировав автономный статус региона, решили также изменить его название. В обиход вошел термин Самачабло – т.е. урочище князей Мачабели. Он до сих пор используется некоторыми, на мой взгляд, ангажированными политиками и журналистами.
Позже в публичных речах это название было заменено на более, казалось бы, политкорректное «Цхинвальский регион». Тем не менее, до сегодняшнего дня, в том числе на самом высоком уровне, продолжает использоваться и более привычное название – «Южная Осетия». Более того, в мае 2007 года это название получило определенный правовой статус. Тогда была создана временная администрация бывшей Югоосетинской автономной области. Сегодня в нормативных актах используется следующая форма: Цхинвальский регион / Южная Осетия. Можно сказать – компромиссный вариант.
В целом, в 90-е годы 20-го века для Южного Кавказа были характерны войны топОнимов. В той же Южной Осетии названия населенных пунктов переделывались на осетинский лад: Джава – Дзау, Кваиси – Квайса и т.д. То же самое происходило в Абхазии. Но, пожалуй, знаковым и показательным стало использование топонимов Сухум и Цхинвал в российских СМИ и в заявлениях официальных лиц России. После признания независимости Абхазии и Южной Осетии со стороны Москвы, эти топонимы были утверждены Федеральным агентством геодезии и картографии. Впрочем, по моим наблюдениям, в российских СМИ формы Сухуми и Цхинвали до сих пор используются чаще, чем Сухум и Цхинвал.
Вообще, августовская война, безусловно, стала водоразделом. Она, в частности, окончательно зафиксировала позицию официального Тбилиси в отношении конфликтов в Абхазии и Южной Осетии. В Грузии однозначно заявляют: стороны конфликта не Сухуми и Цхинвали, а Москва. Это отчасти мешает процессу урегулирования, поскольку ставит под сомнение необходимость участия в переговорах представителей де-факто властей Абхазии и Южной Осетии. Именно поэтому в так называемом женевском формате – на сегодняшний день единственной площадке переговоров по безопасности в регионе – участвуют не делегации, представляющие стороны конфликтов, а отдельные люди, персоны.
Кстати, новый госминистр по вопросам реинтеграции Паата Закареишвили считает использование слова «сторона» в отношении абхазов и осетин безобидным. В целом, после смены власти в Грузии в результате парламентских выборов, подход к урегулированию конфликтов несколько изменился. Это может сказаться и на использовании тех или иных терминов.
Стоит отметить, что название самого ведомства, которое непосредственно участвует в процессе урегулирования конфликтов, также оказалось в числе спорных или вызывающих споры. Аппарат госминистра по реинтеграции был создан по инициативе президента Грузии Михаила Саакашвили в январе 2008 года. Эта структура пришла на смену министерству по вопросам урегулирования конфликтов. И с самого начала такая смена названия вызвала недовольство в Абхазии и Южной Осетии. Представители де-факто властей отказались вести переговоры с ведомством, которое имеет в названии слово «реинтеграция».
Новые власти Грузии, судя по всему, ищут новые подходы. И новые термины. Впрочем, изменить название данного ведомства, как признался сам госминистр Паата Закареишвили, пока не удается, поскольку соответствующее решение должен принять именно президент Михаил Саакашвили. А, исходя из нынешней политической ситуации, можно понять, что делать этого он пока не собирается.
Еще одна правительственная структура с оригинальным названием: министерство по делам вынужденно перемещенных лиц с оккупированных территорий, расселения и беженцев. Хотя, как правило, СМИ и даже официальные лица используют более короткое и удобное словосочетание: министерство по делам беженцев. Тем не менее, такая форма не приветствуется. Официально в Грузии зарегистрировано лишь около пятисот беженцев. Остальные – люди, покинувшие свои дома в Абхазии и Южной Осетии – это вынужденно перемещенные лица или вынужденные переселенцы.
Возвращаясь к вопросу о роли, отводимой Абхазии и Южной Осетии в конфликтах, также стоит обратить внимание на терминологию, используемую в отношении фактических властей этих регионов. Если СМИ нечасто, но все-таки используют приставку де-факто перед словами «власти», «правительство», «президент» и т.д., то официальные лица этого практически не делают.
С правовой точки зрения есть государственные органы, признаваемые центральными властями, – это так называемое легитимное правительство Абхазии – Верховный совет Абхазской автономной республики, находящийся в изгнании. Что касается Южной Осетии, в мае 2007 года была создана временная администрация бывшей Югоосетинской автономной области. По сути, эти структуры являются лишь номинальными и фиктивными властями конфликтных регионов и никакими реальными полномочиями не обладают.
Что касается де-факто властей Абхазии и Южной Осетии, грузинские СМИ часто используют такие термины: сухумский, цхинвальский режим, сепаратисты, марионеточный режим. В отношении вооруженных формирований часто используется словосочетание «вооруженные группировки», «бандформирования».
Россию официальные лица и журналисты часто называют страной-оккупантом. Можно сказать, что в этом деле тон задает первое лицо государства – президент. Причем, само слово оккупация, а также производные от него слова, в одном предложении могут упоминаться несколько раз.
Вместе с тем, стоит обратить внимание на то, что использование этого термина имеет под собой правовую базу. Ситуации в Абхазии и Южной Осетии дана правовая оценка – в октябре 2008 года в Грузии был принят закон «Об оккупированных территориях».
Есть и другие эпитеты, которыми нарекают Россию. В частности, на сайте правительства Грузии я вычитал такое предложение: «несмотря на попытки российских империалистических сил, Абхазская автономная республика в правовом плане остается составной частью Грузии».
Впрочем, после парламентских выборов в Грузии сложились новые реалии. Нынешнее правительство одним из своих приоритетов назвало налаживание отношений с Россией. И в таких условиях кажется очевидным, что команда Бидзины Иванишвили будет избегать использования терминов, которые, с одной стороны – не очень принципиальны для Тбилиси, с другой – вызывают раздражение Москвы, а возможно также Сухуми и Цхинвали.
И если вновь вернуться к психолингвистике, я бы хотел разбить по фазам, скажем так: организацию «процесса производства терминологии». Она также будет состоять из нескольких фаз: мотивация (т.е. побуждение к действию) – мысль (осмысление всего процесса, обсуждение средств для достижения цели. Это может происходить как в правительственных структурах, так и в экспертных и журналистских кругах) – внутреннее слово (официальные или неофициальные директивы, или, к примеру, корпоративная традиция в СМИ – часть редакционной политики) – и, наконец, реализация (т.е. конечный продукт, слово).
Осмыслив эту цепочку, у меня возникают подозрения относительно того, почему власти или СМИ используют те или иные политические термины, касаясь ситуации вокруг конфликтов. Если учитывать то, что первична – мотивация, а слово – это только средство, способное ее выразить, становится очевидным, что терминология, напрямую касающаяся урегулирования конфликтов, как правило, рассчитана на управление сознанием внутреннего пользователя, нежели на решение самой проблемы.
Эдуард Азнауров
09-02-2013
Тбилиси
